-- Тебя, болвана, не спросились! Ты душу из меня, негодяй ты этакий, вынуть хочешь? Душу? -- кричал Иван Иванович.

Петр Сидоров, сапоги бутылками, стоял -- к-к-ка-налья! -- отставив ногу и "довольно спокойно" говорил:

-- Ругаться есть воля ваша, потому как вы губернаторы и человек военный. А только и я, как, стало быть, председатель местного отдела "Союза русского народа", дозволить не могу...

-- Я "Анатэму" тебе запретил. Сделал удовольствие. Теперь ты до "Демона" добираешься, борода твоя...

-- Да Бога-то, твое превосходительство, помнить надоть. Аль его совсем из Рассей выселить?

-- Ты голоса не возвышай!

-- И возвышу, потому я говорю по-Божьему. Черное слою поминать грех али нет? А тут черт, --прости меня Господи, --цельный вечер перед глазами торчит. И какие слова говорит! Андрееву в лоб не влетит. Вы поглядеть извольте!

Петр Сидоров помуслил палец и открыл либретто.

-- "И будешь ты царицей мира". Нешто возможно?

-- Ну, это переделать можно. "И будешь ты губернаторшей мира", --петь будут.

-- "Ты хочешь послушанья, а не любви. Любовь горда, горда, как знанье". На галерке гимназисты сидят. А вы им этакие мысли во все горло внушаете? Да он, постреленок, пойдет завтра классному наставнику нагрубит. Почему? В театрах пели, чтоб не слушаться. Вы этаким манерам, ваше превосходительство, юношество воспитываете? Вы что же? Бомбу на себя готовите?

-- Гимназистам можно запретить посещение оперы.

-- А ангела куда вы денете? Ангела можно на посмешище выводить? Чтоб их демоны переспаривали.

-- Ангела нет. Врешь. Есть "добрый гений"!

-- В газетах пишут: "Г-жа Толстоногою -- приличный ангел". А? "Приличный ангел"! Да ведь за этакие слова повесить мало!

-- Газету можно закрыть!

-- Ангела не закроете. Баба лет сорока. Ей бы по всему, что у ее видать, в купеческом доме в кормилицах быть. А она в этаком виде

ангела представляет. Через это большой поворот в религии может выйти.

-- Надо сказать, чтоб передали певице потоньше.

-- Да ведь как тонка ни будь, все же женскую прелесть видать будет у подлой! Дальше взглянуть извольте. Действие второе. Князь только что угоднику помолился, а его татары и зарезали.

-- Да ведь кавказский князь! Что тебе? Революционеров жалко?

-- Не в князе дело. А что ж это? Помолился, и зарезали? Бесполезность молитвы святым угодникам доказывается? А желаете вы, мы сейчас на представление всем отделом явимся? Патриотическую манифестацию сделаем. "Не сметь убивать князя! Потому он угоднику помолился!"

-- Ну, ну!

-- Опять на фамилью извольте внимание обратить. Куда гнут! "Си-нодал" -- фамилия. Это какие же такие намеки? Синодальная молитва, стало быть, до Бога не доходит, позвольте вас спросить?

-- Фамилия действительно опрометчивая. Мы его в Гегечкори переделаем.

-- Чтоб Гегечкори Богу молился? Нешто возможно? Опять, последнее действие. Где? Женский монастырь! Обитель! И вдруг -- мужчина! Целуются! Нет, уж как вам будет угодно. Этакой морали на обители допущать не можем. Пущай Тамара эта на курсы идет, -- там и целуется. А обители на смех выставлять не дадим.

-- Да ведь классическое произведение! Черт!

-- А нам наплевать.

-- Да ведь кто написал?!

-- И это нам довольно известно. Что господин Лермонтов Столыпиным родственником приходился. Потому и написал. Ежели он министру сродственником приходится, так ему и этакие вещи писать возможно? А Бог? -- "На нас не кинет взгляда: он занят небом, не землей". К министрам-то прислуживаетесь, а про Бога забыли, ваше превосходительство? Оченно даже хорошая корреспонденция в "Русское знамя" может выйти: "До чего дошло при Столыпине прислуживанье господам министрам".

-- Да ведь на казенной сцене играют! Дуботол! Идол! Ведь там директора для этого!

-- Это нам все единственно. Нам еще неизвестно, какой эти самые директора веры. Тоже бывают и министры даже со всячинкой!

-- Ты о министрах полегче!

-- Ничего не полегче. Министры от нас стерпеть могут. Потому, ежели какие кадюки или левые листки, -- тем нельзя. А нам можно. Наши чувства правильные. Мы от министров чего? Твердости! Ну, и должон слушать. А только я вам прямо говорю. Ежели, как мы, стало быть, постановили, "Демона" вы не снимете, -- извините, ваше превосходительство, в "Земщине" вас процыганить придется.

-- То есть как это?

-- Оченно просто. Вот, мол, и губернатор! С немкой в незаконной связи находится, и сам в хлысты перешел. Толстых баб ангелами выставляет.

-- Запрещу. Иди. Ска-а-тина!

-- Прощенья просим. Премного благодарствуйте.

Через два часа его превосходительство говорил очень худому человеку, оперному антрепренеру.

Говорил сердито, но стараясь на него не смотреть:

-- Ну, время ли теперь "Демона" петь? Ставьте "Аскольдову могилу". Чем не опера?

-- Слушаю, ваше превосходительство.

-- Удивляюсь я вам, господа! Откопаете вы всегда что-нибудь этакое... несовременное!

На афишных столбах висели анонсы:

"По непредвиденным обстоятельствам вместо объявленной оперы "Демон" дана будет известная, знаменитая опера "Аскольдова могила".

А в первом же акте...

Неизвестный, выйдя из лодки, орал, махая руками:

Люди ра-а-атные не смели

Брать все да-а-ром на торгу...

В партере раздался звон шпор.

Ротмистр расквартированного в городе драгунского полка Отлетаев, звеня шпорами и гремя шашкой, демонстративно вышел из театра.

-- Оскорбление чести мундира.

Опера "Аскольдова могила" была снята с репертуара:

-- Ввиду того, что в ней затрагивается военное сословие. В театре открылся кинематограф.

А местная газета уведомила:

"В следующем году наш оперный театр будет сдан интендантству и переделан на вещевой склад".

1909