В понедельник все были несколько взволнованы неожиданным событием: в соседней слободке в ночь на воскресенье зарезали в саду четырех человек.

-- Прямо почем зря стали резать,-- сказал кузнец, прибежавший из своей кузницы в фартуке и валенках послушать, что рассказывали два Митьки, как всегда первые принесшие это известие.

-- Да за что же они их, ироды? -- сказала, всплеснув руками, старушка Аксинья.

-- Сад им общество сдало восьми человекам, да промахнулось,-- сказал рыжий Митька,-- взяли с них 300, а там яблок-то оказалось на большие тыщи, ну и испугались, что те много пользуются...

-- ...Надумались было отнять сад, либо надбавить цену,-- вставил черный Митька, а те говорят: раньше чего глядели? И ружья наставили на них. Ну те отступились, а ночью пришли да четырех и прирезали.

-- Ловко! -- крикнул Андрюшка, сбив картуз назад с вьющегося расчесанного вихра.

На него оглянулись.

-- Чего ты, домовой? Ай уж ошалел совсем, прости, господи...-- сказала старушка Аксинья, держа на груди руки под холстинным фартуком и повернувшись к Андрюшке.

-- А что ж!..-- сказал Андрюшка и, сплюнув, отошел в сторону.

-- До чего озверел народ, господи, батюшка.

-- Прямо звери дикие. Ему теперь за копейку ничего не стоит человека зарезать.

-- Мудрость какая,-- сказал Андрюшка, сев в стороне на бревно.

На него не обратили внимания, только Аксинья повернулась к нему, что-то хотела сказать ему, очевидно, сильное, потому что у нее дрожали губы, но потом с гневом отвернулась, ничего не сказав.

-- Прежде, бывало, человечью кровь пролить хуже, чем самому умереть,-- сказал старик Софрон.

-- Прежде -- страсть,-- кузнец старый нечаянно пристрелил человека и на суде его оправдали, а бывало, идешь мимо него, глянешь,-- и даже жутко как-то станет: человека у_б_и_л. И так с ним до смерти осталось: вроде, как печать какая...

-- Да, да,-- сказала старушка Аксинья, покачав головой,-- и сделался он после того какой-то нехороший, вроде, как с лица потемнел и все больше молчал. Наша Марковна поглядела на него,-- "не жить, говорит, ему,-- думы замучают"... Так и помер.

-- Смерть пришла, вот и помер,-- сказал кто-то из молодых.

-- То-то вот, страху перед кровью нет.

-- Удивление,-- сказал Фома Коротенький,-- и ведь люди те же, а поди...

-- Я про себя скажу,-- заметил солдат Филипп,-- прежде, можно сказать, боялся курицу зарезать. Как объявили войну, ну, думаю, пропал, кровь пролить придется.

-- Об чем толкует...-- проворчал опять Андрюшка и, усмехнувшись, сплюнул, сидя на бревне.

-- Бывало на ученье,-- продолжал Филипп, насыпая на оторванную бумажку табаку из кисета,-- повесят чучело,-- немца изображает,-- коли, говорят, его... кричи ура и коли...

-- Что ж немец-то не человек, что ли...-- сказала старушка Аксинья.

-- Да, вот закричишь ура,-- продолжал Филипп, оглянувшись на Аксинью,-- побежишь, двух шагов не добежишь, подумаешь, что живого человека будешь так-то колоть,-- руки и опустятся. Народ в церковь идет, у людей праздник, а мы, как очумелые, бегаем, орем и штыком ткаем. Когда народу много, еще ничего, а когда один бежишь, а все смотрят, так словно стыдно чего-то.

-- С непривычки...

-- Кто ее знает... Ну, потом-то обошлись и ничего,-- ткаешь за мое почтение, бывало.

-- Приучили. Мы тоже так-то,-- сказал Захар с нижней слободы,-- стоя в распахнутой поддевке и сапогах,-- уж на что я... и то спервоначалу страшно было, особливо, когда в атаку шли. А у нас ротный,-- образованный такой был,-- ну, дай бог ему здоровья, научил: ты, говорит, когда бежишь, кричи, что есть мочи, и глаза выкатывай, как ни можно больше.

-- Вот, вот. Это первое дело,-- сказал Филипп, раскуривая от Федоровой трубки свернутую папироску.-- Потом-то и мы доперли. Бывало, бежишь, а сам зенки выкатишь и орешь, что есть мочи, ура. Тут уж ничего не чувствуешь, вроде как самого себя заглушаешь.

-- Что ж начальники-то ваши, из господ которые, неужто тоже людей убивали или командовали только?

-- Ну, они первое время повострей нашего брата на этот счет были,-- сказал Захар,-- потому мы от сохи, а они хорошую, можно сказать, науку прошли.

-- Образованные, как же можно,-- сказал Федор, насасывая трубочку, которая плохо курилась.

-- У нас в полку мальчики совсем были, офицерики, шейки тоненькие, беленькие, как у девочек, а мы спервоначалу против них, как старые бабы, были. Как-то наскочили на нас разведчики немецкие, поранили мы их маленько, и не знаем, что с ними делать, а тут наши барчуки подскочили и штыками их прямо в горло ткнут -- и никаких... Те плачут, просят...

-- Плачут? Ах, господи, батюшка, неужто нельзя было по-человечески, как...

-- Значит, не полагается,-- сказал Фома Коротенький, неуверенно оглянувшись.

-- Верно, верно,-- сказал Захар,-- у нас тоже так-то,

-- Ну, что же, когда таких-то раненых кололи, тоже кричали? -- спросили старушки.

-- Мы кричали, а барчуки нет. Они, бывало,когда свинью поймаем, так первое дело -- тащи к ним,-- любили их штыками колоть, особливо, когда боев долго не было.

-- Это первое дело... На этот счет молодцы, смелые были.

-- Бывало, еще смеются над нами, что у нас от человеческой крови руки трясутся.

-- Теперь не затрясутся,-- проворчал Андрюшка с своего бревна.

-- Теперь... про это никто и не говорит,-- сказал недовольно Захар, оглянувшись на Андрюшку.

-- Теперь, можно сказать, тоже школу хорошую прошли,-- сказал Филипп,-- сами образованные стали. А прежде бывало...-- он махнул рукой и усмехнувшись покачал головой,-- даже перед мальчиками, перед этими стыдно было, до чего крови боялись, особливо кто постарше, как подумаешь, бывало...

-- Думать,-- спаси бог... У нас молоденький офицерик был, так тот все нам говорил: первое дело не думай да ори покрепче. Вот тебе, говорит, вся наука.

-- А все-таки господам небось трудней было,-- можно сказать, головой приучены работать, а тут во всю войну не думай, а только ори во всю глотку.

-- Привыкли... И наука тоже помогла небось.

-- Конечно, когда охота есть, скоро привыкнуть можно.

-- Вот священник с крестом тоже хорошо помогал; как выбежит, бывало, вперед, так прямо в голове помутится, летишь, как очумелый, только ищешь глазами, в кого бы штыком пырнуть.

-- Да, с крестом здорово! Тут, кажется, отец родной подвернись, и того зарежешь,-- сказал Захар.

-- Ах, господи, какой народ стал,-- сказала старушка Аксинья,-- и отчего так? Батюшка в церкви уж прошлое воскресенье говорил: опомнитесь, говорит, вы сердцем ожесточились, хуже, говорит, зверей стали, образ божий, говорит, потеряли, неужто по-человечески-то нельзя? Потом вышел с крестом, а мне будто стыдно крест-то целовать, и с чего,-- сама не знаю.

-- С нами тоже встрелся наш ротный,-- сказал Филипп,-- добрый человек, тихий такой, только до немцев был -- яд; тоже бывало, говорил, чтобы первое дело -- не думать. Разговорились мы по душам; что же это вы, говорит, словно звери стали? Что это с вами сделалось? Отчего вы так обезумели, говорит, про крест-то забыли, что на шее носите? А нам тоже нехорошо стало, вроде как совесть заговорила. Хороший человек-то уж очень.

-- Боялись прежде человеческую кровь лить, боялись,-- сказал старик Софрон, стоя по-прежнему опершись грудью на палку и тряся седой головой, скорбно глядя куда-то перед собой вдаль.

-- И отчего так повернулось? -- сказал, недоумевая Фома Коротенький, поглядывая то на одного, то на другого, как бы ожидая, не скажет ли кто-нибудь.

Но никто ничего не ответил.