-- У вас говорят, что цыгане прокляты Богом, -- сказала мне старая гадалка Негреза, -- и, может быть, это правда. Слушай меня, я расскажу тебе предание о тех цингаро, что живут на западе и называются гитанами, и ты, ученый господин, объяснишь мне, точно ли прокляты мы Богом?..

Однажды в ненастную ночь по берегу реки, которую в той стране называют Мансанарес, шел молодой цыган Аль-Джанеско. На плечах его был плащ, под плащом гитара: все его богатство. Он спешил укрыться под какой нибудь кровлей, вспомнил, что недалеко находится кабачок Педрильо, и бросился туда. Когда его впустили и собравшееся там общество узнало путника, раздались веселые приветствия, потому что во всем том краю хорошо знали гитана Аль-Джанеско и его песни. Гости толпой окружили юношу; но вдруг к Аль-Джанеско подошел высокий черноволосый молодец и сказал:

-- Я шел тебе навстречу. Наш табор недалеко. -- После этого он добавил несколько слов по цыгански, которых никто не понял, но которые глубоко взволновали Аль-Джанеско. Он накинул свой плащ и, несмотря на грозу, выбежал вместе с этим высоким юношей.

-- Неужели Зецинго, мой старый Зецинго, так болен? -- спрашивал дорогой Аль-Джанеско.

-- Ты видишь, что он послал меня к тебе навстречу. Но он сказал мне: "Энгаль, я велел моему сыну быть здесь по истечении трех месяцев, и я верю, что он придет сегодня к сроку, и я знаю, что не умру, не повидав его". И Зецинго велел мне торопиться.

И вот, когда прошло несколько времени, Энгаль остановился перед одним из шатров уснувшего табора, а его спутник поспешно вошел туда и бросился к седому цыгану, лежавшему на охапке травы. Но старик, из которого жизнь уходила, как песок из горсти, прервал ласки Аль-Джанеско и сказал:

-- Слушай и помни. Я, Зецинго, которому тебя поручили ребенком, воспитал тебя не так, как воспитываются другие дети нашего вольного племени. Я не учил тебя чуждаться эспаньолов, которых я ненавижу, -- я заставил тебя много и много раз обойти их города, узнать их жизнь, их нравы и обычаи -- и это сделано. И я знаю, что теперь ты, Аль-Джанеско, во всем равен покорителям этой богатой страны. И ты должен начать борьбу с ними и вернуть эти края маврам и гитанам.

"Да, Аль-Джанеско! Потому что ты предназначен к этому судьбой. Ты много раз спрашивал меня, что за странные изображения составлены на твоей груди родимыми пятнами, а цыгане дивились, почему у тебя зеленые глаза. Слушай меня, Аль-Джанеско! Энгаль, войди и слушай! Я, Зецинго, утверждаю и клянусь, что Аль-Джанеско -- потомок и наследник мавританского царя Аддиль Могамеда зеленоокого, а знаки на его груди -- это факел, герб наших несчастных владык из города Гренады!"

Тогда Аль-Джанеско отступил, как ужаленный ядовитой степной змеей, а Энгаль опустился на колени. И Зецинго дал молодому калифу -- так, господин, называются цари на языке тех цингаро -- священные знаки высокого происхождения. А затем он с трудом поднялся и воскликнул:

-- Иди теперь, единственный сын наших повелителей, -- единственный, потому что, кроме тебя и твоей сестры, отданной в другой табор, нет более потомков Аддиль Могамеда. Иди, созови всех гитанов этого полуострова, воодушеви их, подыми их, пойди пред ними и верни им свою опозоренную родину!

И между тем как Зецинго говорил эти слова, жизнь оставила его, и он упал на траву. А когда прошло четыре месяца и над Испанией стояло жаркое лето, по всем таборам уже пролетела весть, что поднялся молодой наследник мавританского царя и сзывал всех цингаро в горную область, имя которой Царра-Невада.

И много таборов тайно пробрались туда, а в закрытом ущелье Аль-Джанеско вышел к ним, показал им священные знаки своего происхождения и произнес пламенную речь. Он говорил от восхода до полудня, и когда он замолк, толпа загремела буйными кликами, подобно десяти громовым ударам; все упали на колени, приветствуя молодого царя, и молодые девушки целовали его руки, а мужчины клялись пойти вслед за ним и победить и отомстить.

В эту ночь Аль-Джанеско долго совещался с Энгалем и храбрейшими из гитанов. Они советовали напасть на эспаньолов тайно, в ночное время, и при помощи хитрости уничтожить их разом и без сопротивления. Но Аль-Джанеско, который привык к обычаям притеснителей и чуждался дикости своего племени, топнул ногой и объявил, что гитаны добьются своего права в честном бою, а не обманом.

После совета Аль-Джанеско одиноко брел по горным тропинкам при сиянии месяца. Он задумался; вдруг до его слуха донеслось грустное пение молодого женского голоса. Вот эта песня, господин:

Эту песню составил когда то сам Аль-Джанеско.

И когда песня окончилась, Аль-Джанеско увидел молодую девушку. Она опустилась перед ним на колени; и когда он заметил ее красоту, он невольно спросил:

-- У тебя есть милый, дитя?

Она произнесла: -- Да! И этот ответ кольнул Аль-Джанеско прямо в сердце. И вот он велел девушке назвать имя своего возлюбленного. Но девушка молчала.

-- Я приказываю это тебе, -- сказал молодой повелитель гитанов. И девушка чуть слышно ответила: -- Его имя Аль-Джанеско.

И она протянула руки к своему возлюбленному, но молодой цыган, не знавший еще женской любви, удалился от нее.

Когда же настала следующая ночь, Аль-Джанеско невольно пришел на то же место. И опять раздалась та же грустная песня. Когда она замолкла, девушка подняла глаза и увидела Аль-Джанеско. Она снова упала на колени, но он опустился рядом с нею и, страстно целуя и лаская, склонил ее на росистую траву.

Ночь пролетела, солнце взошло. Царь и молодая цингара уснули на зеленой горной площадке. И когда солнце озарило лицо Аль-Джанеско, он пробудился и радостным взором окинул свою спящую подругу, которую впервые видел при дневном свете. Он поднялся на колени и снова стал горячо целовать ее губы, плечи и открытую грудь.

И тогда он увидел на этой груди несколько родинок, которые вместе образовали факел, герб мавританских царей из города Гренады. Он задрожал и отшатнулся. В эту минуту его возлюбленная проснулась, и солнце ярко осветило ее ласковые, веселые очи, зеленые, как глаза Аль-Джанеско.

Аль-Джанеско с криком отбежал от нее. Дьявол привел ему на память слова, которые произнес Зецинго в ночь своей кончины: "Ты единственный потомок Аддиля, кроме твоей сестры -- сестры -- сестры".

И вот, сжав кулаки, Аль-Джанеско яростно крикнул:

-- Не подходи ко мне, женщина, не подходи! Не касайся меня, проклятая!

Она изумилась и упала пред ним на колени, а Аль-Джанеско, ломая руки, рассказал ей все. Но ее лицо все прояснялось, и она воскликнула:

-- Если так, то слава Небу за мое высокое происхождение! Иди ко мне, мой брат и мой супруг! Тогда Аль-Джанеско схватил себя за волосы.

-- Проклятие Бога поразило тебя и твое племя безумием! Разве ты не знаешь, преступница, что нет греха ужаснее того, который мы совершили? Одумайся! Слепая! Слепая! Одумайся и искупи свой преступный позор!

-- Брат мой, -- печально спросила она, -- о каком преступлении говоришь ты?

Тогда Аль-Джанеско, пораженный и бледный, бросился к краю площадки.

-- Одумайся! -- закричал он в отчаянии, -- ты слепа, и все вы слепы, вы не знаете добра и зла и оттого вы страдаете. Проклятие Божие над вами! Одумайся и искупи свой грех, как я искупаю его!

И Аль-Джанеско с воплем кинулся в черное ущелье Царра-Невады и исчез там навсегда.

А таборы, оставшиеся без предводителя, снова разбрелись по Испании.

-- Скажи мне, ученый господин, -- спросила гадалка Негреза, -- действительно ли мы прокляты Богом?

Но я не знал, что ответить ей.

1898