Набросок

...Под ивами на берегу реки сидела девушка и смотрела на своё отражение в воде. Песок вокруг неё был усыпан жёлтыми листьями; они беззвучно осыпались с ветвей над головой девушки и падали ей на плечи и платье. Много их лежало в коленях у неё; один лист был в руке, она медленно крутила его между пальцами, а в другой руке у неё был длинный и гибкий прут. Высокая и полная, она была одета по-деревенски нарядно, но её круглое лицо было грустно, и глаза смотрели в воду задумчиво, почти сурово.

По берегу, подбирая листья, бродили овцы, недавно остриженные; все они были уродливы и жалки. За рекой стояли деревья, окрашенные в цвета осени; преобладал оранжевый цвет; красные гроздья рябины выступали на нём, как кровавые раны. День был тихий, солнечный и тёплый и был полон печалью увядания.

За спиной девушки раздался шорох ветвей и появился парень, высокий, с белокурой бородкой на загорелом лице, босый и оборванный.

Девушка полуобернулась к нему и тихо сказала:

-- А я тут ждала, ждала...

Он опустился на песок рядом с ней, быстро оглядел её праздничный наряд -- пёстрое ситцевое платье, розовый платок на голове, козловые башмаки -- и усмехнулся, заметив ей:

-- Ишь ты павой какой сегодня...

Но тут живые, светлые его глаза встретились с унылым взглядом её глаз, больших и синих, -- и он пугливо встряхнул головой, воскликнув:

-- Ты что? Али говорила?

-- Говорила...

-- Н-ну? Что? Ругается?

-- Прибил...

-- Ах ты, старый чёрт... Стало быть... что же он говорит-то?

-- Беден-де ты... -- вздохнула девушка, снова глядя в воду.

Парень опустил голову и сказал:

-- Та-ак-с... Это -- верно...

Одна овца подошла к ним и уставилась на них глупыми рабскими глазами, меланхолично пережёвывая свою жвачку. В реке плеснулась рыба, и на месте всплеска серебром заиграли лучи солнца. Где-то далеко звучала гармоника, ревел вол, лаяла собака и раздавались гулкие удары -- бумм! бум!

-- Беден я... это он верно говорит... И с чего мне богату быть? Кроме здоровья, нет у меня ничего... А однако мы бы с тобой прожили век... Палашка?

Он тронул её за плечо, вопросительно заглядывая в лицо ей.

-- Он говорит про тебя: "Знаю я его, говорит. К богатому-то мужику в зятья и не такой пойдёт! -- начала рассказывать девушка, вдруг оживляясь. -- Он, говорит, нищий... ему, говорит, в батраки ко мне проситься надо, а не в зятья..."

-- А ты что? -- хмуро спросил парень.

-- Известно что... Плачу я...

-- Мм... а что сказала-то ему?

-- Что! Сказала, что вот я тебя люблю и за другого какого не хочу идти...

-- Ну, а он?

-- А он -- по затылку меня да за косу... "Язык, говорит, оторву, и не заикайся про него..." Про тебя-то.

-- Ишь ты! -- угрюмо сказал парень и плюнул в воду реки.

-- А потом матушка ещё начала пилить... "Мы, говорит, богатые... Зазорно нам брать такого зятя, али мы лучше-то не найдём уж?"

Она говорила так, как будто и сама была согласна со смыслом этих слов. Лицо у неё было строго нахмурено, и в своём стремлении правдиво передать ему всё то, что сказали ей мать и отец, она старалась говорить так же, как говорили они: то с гневом, то с убеждением.

Парень молча слушал её рассказ и сильными толчками своих босых ног рыл яму в песке.

Стая птиц с весёлым щебетаньем пронеслась над рекой; он посмотрел вслед им и, когда они скрылись из глаз в ветвях леса на том берегу реки, сказал, не волнуясь и с оттенком насмешки:

-- Видно, моя доля -- как ветер в поле... не поймаешь её...

Девушка вздохнула, ласково и жалобно взглянув на него. Он смотрел куда-то далеко.

-- Уж коли отец-то твой сказал, так... значит, так оно и будет. Его в другую сторону не согнёшь, -- мужик прямой... Его, старого дьявола, хоть колом по башке бей, -- он всё на своём стоять будет... Верно я говорю? Не уступит он тебе?

-- Не уступит! -- качнула головой девушка, -- хоть бы я вся слезами изошла, -- не сдаст он...

-- Стало быть, тут и точка! Не выгорело наше дело, Палагея!.. Значит, не судьба!

-- Так что же будет теперь? -- тревожно и тихо спросила она.

-- А чему быть? Пойду я на завод и буду там работать... Надоест, -- подамся дальше куда-нибудь!.. Да... Вот те и прощай!

Она большими глазами взглянула на него и молча ткнулась лицом своим в его грудь.

Он обнял её одной рукой, взглянул, как её плечи вздрагивают, и задумчиво стал смотреть на спокойную воду реки, отражавшую их, как в зеркале.

-- А... бывало, в мыслях-то, сколько раз я изображал себе всё это!.. Вот мы с тобой, стало быть, женаты и работаем вместе...

Он остановился, -- может быть, потому, что ещё раз "изображал" себя женатым на этой девушке, прижавшейся к его груди, и работающим вместе с ней; а может быть, потому, что больше уже ничего не мог изобразить.

-- Да... я, например, кошу, а ты гребёшь... Или я молочу, а ты веешь... Эхма! чёрт те возьми! Были бы у нас дети... и всё как следует... Корова, а то две... Тоже вот овцы... Помыслишь вот этак-то, -- даже весело станет...

Девушка громко взвыла, как воют деревенские бабы над умершими, близкими им.

-- А ты не плачь, -- спокойно сказал парень, прижимая её к себе, -- что плакать? Это ни к чему...

-- Стёпа ты мой... хороший ты мой! -- шептала она сквозь рыданья.

А над ними печально кружились жёлтые листья ив, и вся река покрылась мелкой рябью от ветра, скользнувшего по ней.

-- Ничего! -- ободряюще говорил парень. -- Это вот сначала только жалко тебе меня... ну, а потом привыкнешь. Вы, бабы, скоро привыкаете... Забудешь -- и больше ничего! Ровно бы и не было меня...

-- Стёпа! Не говори ты мне этих слов... Никогда я... никогда-то я не забуду тебя! Что я теперь без тебя? Как без сердца буду я жить!

-- Замуж выйдешь всё же... -- сказал парень, угрюмо усмехаясь.

-- Господи! Не выйду... ни за кого не пойду! -- воскликнула девушка с тоской.

-- Велят -- выйдешь. За меня не велели -- послушала; за другого велят -- тоже послушаешь. Это уж всегда так бывает... Долго жалость в себе не продержишь...

-- Почто ты, Стёпа, уходишь-то? Хоть бы тут ты остался, -- посмотрела бы я хоть издали на тебя, душу-то отвела на минуточку... Какая теперь жизнь моя будет?!

Он, слушая её ноющие слова, с усмешкой посмотрел в лицо ей и глубоко вздохнул.

-- При чём я тут останусь? Не дело ты говоришь, Палагея. Ежели я ковырялся тут, так это потому, что молод был, а потом ты вот... Думал я, что отец-то ничего, мол, поломается да и согласится... А теперь вижу, что толку не будет... Дядя Иван не раз говорил с ним про меня, а он и слушать не хочет... Богаты вы больно... ну и горды оттого. И выходит, что должен я отсюда куда-нибудь скрываться... Потому мне не тово... несладко тоже будет замужем видеть тебя!.. Да и что я тут?

-- А может, тоже женишься, -- тихо сказала девушка.

-- Ну... это мне ни к чему... Вот ежели бы на тебе, -- это другое дело. Потому -- ты девка здоровая... хорошая и работящая... Мы бы с тобой во как зажили!..

И снова, тяжело вздохнув, он замолчал.

-- Царица небесная! -- умоляюще сказала девушка.

-- Н-да-а... ни я тебе женатый, ни ты мне замужняя -- не нужны мы... Ведь вот ты не хотела до венца со мной... а многие так делают. Забеременеет, -- ну, её скорее и выдают за того, от кого понесла... А ты этого не хочешь... Стало быть, невелика она, любовь-то твоя...

-- Стёпа! -- жалобно сказала девушка, поднимая глаза на его лицо, -- ведь грех это, без венца... и опять же изобьют меня, изувечат, ежели что... изуродуют, а всё-таки не отдадут за тебя...

-- Ну, -- равнодушно сказал парень, -- это твоё дело, тебе о нём и рассуждать. Но ежели бы была любовь, -- что при ней побои? Так-то!

Она опять заплакала, только теперь уже отодвинулась от него. Он же взглянул из-под руки на солнце, склонявшееся к западу, и медленно заговорил:

-- Теперь часа четыре будет... Надо ждать -- скоро ударят к вечерне. А завтра я встану с солнышком и пойду. Вот и всё...

-- И не жалко... меня? -- сквозь слёзы сказала девушка.

-- Жалко или не жалко -- всё моё!.. -- угрюмо сказал парень.

Глядя в воду, он видел лицо девушки, закрытое руками, видел, как голова её часто закачалась и плечи задрожали. Потом раздалось хныканье, тихое и жалобное, точно это плакал шестилетний ребёнок. Парень сжал зубы и крепко выругался, повернув свою голову в сторону от девушки. Долго он сидел неподвижно, а она всё плакала слезами горя и обиды.

-- Будет уж тебе... -- сказал он, наконец, не глядя на неё.

Она не слыхала его или не хотела слышать. Тогда он порывисто обернулся к ней, схватил её сильными руками и, почти бросив к себе на колени, глухо заговорил, наклонив над нею возбуждённое лицо:

-- Будет... Не тревожь мне сердца!.. Ну, что уж? Не судьба... и больше ничего... Ну... Палагея? А то я уйду... Ей-богу!

Она, вырываясь из его объятий, всё плакала.

-- Эх, вы! -- воскликнул парень с тоской и злобой, -- как это любите вы, чтобы всё было хуже!.. Ведь и так уж тяжело, а ты ещё прибавляешь!.. Перестань, мол, реветь-то?!

Он оттолкнул её от себя и встал на ноги; она осталась на песке, уткнувшись головой в колени. Парень долго смотрел на неё сверху вниз, и глаза его были суровы, а брови нахмурены. Потом он сказал ей:

-- Ну... прощай!

-- Прощай! -- ответила она, подняв голову к нему.

-- Поцелуемся напоследок-то... -- предложил он.

Она встала и прижалась к его груди, бросив свои руки на плечи ему. Он истово поцеловал её в губы, в щёки и сказал, снимая её руки с плеч своих:

-- Завтра уйду... прощай! Дай бог счастья тебе... За Сашку Никонова, надо быть, выдадут тебя... Он смирный парень... только дурковат, да слаб... немощной какой-то... Прощай!

И он пошёл прочь от неё. Она обратила вслед ему своё лицо, красное и распухшее от слёз, и ещё раз крикнула, как будто с надеждой на что-то:

-- Стёпа!

-- Ну? -- обернулся он к ней.

-- Прощай!

-- Прощай!.. -- громко ответил он и скрылся среди ив.

А она снова села на песок и беззвучно заплакала.

По прежнему сыпались жёлтые листья с дерев, и спокойная река отражала в себе ясное небо, деревья, берег и эту девушку.

Овцы подошли близко к ней и уставились на неё своими круглыми, всегда покорными глазами, точно недоумевая, как может эта девушка, такая сильная, так больно бившая их прутом, -- как она может плакать?