| |||
Максим Горький. Колюша • Все авторы -> Максим Горький. Максим Горький. Колюша В самом бедном углу кладбища, среди осыпавшихся, размытых дождями и распыленных ветром могильных столбов, на одном из них, под кружевной тенью двух чахлых берёзок, сидела пожилая женщина в старом ситцевом платье и в чёрном платке на голове. Прядь полуседых волос спускалась ей на левую щёку, сухую и морщинистую, тонкие губы были плотно сжаты, и их углы опускались книзу, образуя скорбные складки по обеим сторонам рта, и веки глаз её тоже были опущены книзу, как всегда это бывает у людей, много плакавших и не спавших много тоскливых ночей. Она сидела неподвижно всё время, пока я наблюдал за ней издали, и не пошевелилась, когда я подошёл к ней; она только подняла на меня большие, тусклые глаза и снова равнодушно опустила их, не выразив ими ни вопроса, ни смущения, ничего, что бы позволило мне догадаться, как она отнеслась к моему появлению пред ней. Я поздоровался с ней и спросил, кто здесь лежит у неё? Она отвечала покорно и равнодушно: -- Сын... -- Большой? -- На тринадцатом году... -- Давно умер? -- Пятый год пошёл... Она вздохнула и заправила волосы со щеки под платок. Было жарко. Солнце беспощадно палило город мёртвых; тощая трава на могилах побурела от солнца и пыли, и жалкие деревья, уныло торчавшие кое-где среди крестов, тоже покрытые слоем пыли, стояли неподвижно, точно и они были мертвы... -- От чего он умер? -- спросил я женщину, кивнув головой на могилу её сына. -- Лошади раздавили... -- кратко сказала она и погладила землю холма своей морщинистой рукой. -- Как же это случилось? Я чувствовал, что я неделикатен, но равнодушие этой матери и интриговало и раздражало меня. Мне, в силу какого-то таинственного каприза, хотелось видеть слёзы на её глазах. Это её равнодушие было неестественно, в то же время я видел, что она нисколько не сдерживает себя. Мой вопрос заставил её снова поднять глаза на меня. И молча, тщательно оглядев мою фигуру с головы до ног, она тихонько вздохнула и стала рассказывать задумчиво и ровно... -- А видите ли, как это случилось. Отец-то его в тюрьме сидел года полтора за растрату казённых денег, и в это время мы все достатки свои и проели. Мало их было, достатков-то. И к тому времени, как выйти отцу из тюрьмы, я уж печку-то хреном топила. Подарил мне огородник один воз негодного хрена -- я его высушила да пополам с кизяками и жгу. Угарно. И от варева -- запах. Колюшка учился в ту пору. Бойкий он был... и домовитый. Идёт, бывало, из училища -- щепку, полено где увидит, сейчас подмышку его и домой. Да... Весна была, таяло уж, а сапожнишки-то у него ещё валяные были. Бывало, намокнут... Снимет он их, а ножонки-то кра-асные. В эту самую пору отца из тюрьмы выпустили и привезли на извозчике домой. Паралич его разбил в тюрьме-то. Лежит это он, улыбается таково кисло, а я стою над ним и думаю: "Чем я его-то ещё, погубителя моего, кормить буду? Так бы в лужу на улицу и вышвырнула". А Колюша-то смотрит и плачет. Побледнел весь, смотрит на отца, а по щекам-то слёзы -- крупные, крупные -- так и бегут. "Мамочка, говорит, что это он?" -- "Дожил", говорю... Да. И пошло с этого дня. И пошло-с. Мечусь я, как угорелая, а больше двадцати копеек, да и то в счастливый день, достать не могу... Смерть моя... хоть руки на себя наложить. А Колюшка-то смотрит... и такой тёмный становится... Как-то не стерпела я... "Окаянная жизнь, говорю. Издохнуть бы... А то помирали бы хоть вы который..." Это на них я, на отца-то с Колюшей... Отец-то кивает головой: я, дескать, скоро помру, не ругайся, потерпи. А Колюша... посмотрел на меня, да и ушёл из дому-то. После опомнилась я... ну, опоздала уж. Опоздала, да. Потому что часу, сударь вы мой, не прошло с той поры, как он, Колюша-то, ушёл, -- является полицейский на извозчике. "Вы госпожа Шишенина?" Я уж сразу почуяла несчастье... "Пожалуйте, говорит, в больницу, сына вашего, говорит, лошади купца Анохина зашибли..." Поехала я в больницу. На пролётке-то точно на раскалённых гвоздях сижу. Думаю про себя: "Окаянная ты женщина, анафема!" Приехали. Лежит он, Колюша-то, обвязанный весь. Улыбается... и слёзы у него из глаз текут... Тихонько так шепчет мне: "Мамочка, простите! Деньги у околоточного". -- "Какие, говорю, Колюша, деньги, бог с тобой?!" -- "А те, говорит, деньги, которые публика мне набросала и Анохин дал..." -- "За что?" -- "А вот, говорит, за это..." -- и застонал он... тихонько так. Глазки-то большие у него... Я говорю: "Колюшенька, да как же ты это, батюшка, не видал?" А он, сударь вы мой, ясно таково и говорит мне: "И видел я её... коляску... да.... мне не хотелось уйти-то. Я думал -- коли раздавят, -- денег дадут. И дали..." Вот... так он сказал... Поняла я, уразумела его, ангела, но поздно. Поутру он и скончался... В памяти скончался. Говорил всё: "Мамочка, купите, говорит, папе того-то и того-то, и себе, говорит, купите..." Денег, дескать, много. Денег, действительно, -- сорок семь рублей было. Ходила я было к Анохину, но он дал пятишницу... и ругается: "Мальчишка, говорит, -- все это видели -- сам под лошадей бросился, а ты ходишь клянчишь?" Я уж и не пошла больше. Вот как всё это случилось, сударь вы мой. Она замолчала, такая же равнодушная и сухая, как и до своего рассказа. На кладбище было тихо и пустынно; кресты, чахлые дерева между ними, холмики земли и равнодушная женщина, сидевшая в скорбной позе на одном из них, -- всё напоминало о горе людей и о смерти. А безоблачное небо было ясно и изливало сухой зной. Я достал из кармана сколько-то денег и протянул их этой, ещё при жизни омертвевшей от несчастий, женщине... Она кивнула головой и странно медленно сказала мне: -- Не беспокойте себя, сударь мой, у меня на сегодня хватит... Мне ведь немного надо, одна я... теперь уж... Один человек на свете... И, глубоко вздохнув, она снова плотно сжала свои тонкие, искривлённые скорбью губы. Не пропустите: • Максим Горький. Ма-аленькая! (рассказ) • Максим Горький. На плотах (рассказ) • Максим Горький. Неприятность (рассказ) • Максим Горький. Одинокий (рассказ) • Максим Горький. Поэт (рассказ) Ссылка на эту страницу: |
|
||
©Кроссворд-Кафе 2002-2024 |
dilet@narod.ru |