| |||
Михаил Афанасьевич Булгаков. Псалом • Все авторы -> Михаил Афанасьевич Булгаков. Михаил Афанасьевич Булгаков. Псалом Первоначально кажется, что это крыса царапается в дверь. Но слышен очень вежливый человеческий голос: — Можно войти? — Можно, пожалуйста. Поют дверные петли. — Иди и садись на диван. (От двери). — А как я по паркету пойду? — А ты тихонечко иди и не катайся. Ну-с, что новенького? — Нициво. — Позвольте, а кто сегодня утром ревел в коридоре? (Тягостная пауза). — Я ревел. — Почему? — Меня мать наслепала. — За что? (Напряженная пауза). — Я Сурке ухо укусил. — Однако. — Мама говорит, Сурка — негодяй. Он дразнит меня, копейки поотнимал. — Все равно, таких декретов нет, чтоб из из-за копеек уши людям кусать. Ты, выходит, глупый мальчик. (Обида). — Я с тобой не возусь. — И не надо. (Пауза). — Папа приедет, я ему сказу. (Пауза). — Он тебя застрелит. — Ах, так! Ну, тогда я чай не буду делать. К чему? Раз меня застрелят… — Нет, ты цай делай. — А ты выпьешь со мной? — С конфетами? Да? — Непременно. — Я выпью. На корточках два человеческих тела — большое и маленькое. Музыкальным звоном кипит чайник, и конус жаркого света лежит на странице Джером Джерома. — Стихи-то ты, наверно, забыл? — Нет, не забыл. — Ну, читай. — Ку…Куплю я себе туфли… — К фраку. — К фраку, и буду петь по ноцам… — Псалом. — Псалом… и заведу… себе собаку… — Ни… — Ни-це-во-о… — Как-нибудь проживем. — Нибудь как. Пра-зи-ве-ем. — Вот именно. Чай закипит, выпьем, проживем. (Глубокий вздох). — Пра-зи-ве-ем. Звон. Джером. Пар. Конус. Лоснится паркет. — Ты одинокий. Джером падает на паркет. Страница угасает. (Пауза). — Это кто же тебе говорил? (Безмятежная пауза). — Мама. — Когда? — Тебе пуговицу когда присивала. Присивала. Присывает, присывает и говорит Натаске… — Тэк-с. Погоди, погоди, не вертись, а то я тебя обварю… Ух!.. — Горяций, ух! — Конфету какую хочешь, такую и бери. — Вот я эту больсую хоцу. — Подуй, подуй и ногами не болтай. (Женский голос за сценой). — Славка! Стучит дверь. Петли поют приятно. — Опять он у вас. Славка, иди домой! — Нет, нет, мы с ним чай пьем. — Он же недавно пил. (Тихая откровенность). — Я …не пил. — Вера Ивановна. Идите чай пить. — Спасибо, я недавно… — Идите, идите, я вас не пущу… — Руки мокрые…белье я вешаю… (Непрошенный заступник). — Не смей мою маму тянуть. — Ну, хорошо, не буду тянуть… Вера Ивановна, садитесь… — Погодите, я белье повешу, тогда приду. — Великолепно. Я не буду тушить керосинку. — А ты, Славка, выпьешь, иди к себе. Спать. Он вам мешает. — Я не месаю. Я не салю. Петли поют неприятно. Конусы в разные стороны. Чайник безмолвен. — Ты уже спать хочешь? — Нет, я не хоцу. Ты мне сказку расскази. — А у тебя уже глаза маленькие. — Нет. Не маленькие, расскази. — Ну, иди сюда, ко мне. Голову клади. Так. Сказку? Какую же тебе сказку рассказать? А? — Про мальчика, про того… — Про мальчика? Это, брат, трудная сказка. Ну, для тебя, так и быть. Ну-с, так вот, жил, стало-быть, на свете мальчик. Да-с. Маленький, лет так приблизительно четырех. В Москве. С мамой. И звали этого мальчика Славка. — Угу… Как меня? — Довольно красивый, но был он, к величайшему сожалению, — драчун. И дрался он чем ни попало — кулаками, и ногами, и даже калошами. А однажды на лестнице девочку из 8-го номера, славная такая девочка, тихая, красавица, а он ее по морде книжкой ударил. — Она сама дерется… — Погоди. Это не о тебе речь идет. — Другой Славка? — Совершенно другой. На чем, бишь, я остановился? Да… Ну, натурально, пороли этого Славку каждый день, потому что нельзя же, в самом деле, драки позволять. А Славка все-таки не унимался. И дошло дело до того, что в один прекрасный день Славка поссорился с Шуркой, тоже мальчик такой был, и, недолго думая, хвать его зубами за ухо, и пол-уха — как не бывало. Гвалт тут поднялся, Шурка орет, Славку порют, он тоже орет… Кой-как приклеили Шуркино ухо синдетиконом, Славку, конечно, в угол поставили… И вдруг - звонок… И является совершенно неизвестный господин с огромной рыжей бородой и в синих очках и спрашивает басом: «А позвольте узнать, кто здесь будет Славка?» Славка отвечает: «Это я Славка». — «Ну, вот что, — говорит, — Славка, я — надзиратель над всеми драчунами, и придется мне тебя, уважаемый Славка, удалить из Москвы. В Туркестан». Видит Славка, дело плохо, и чистосердечно раскаялся. «Признаюсь, — говорит, — что дрался, я и на лестнице играл в копейки, и маме бессовестно наврал — сказал, что не играл… Но больше этого не будет, потому что я начинаю новую жизнь». — «Ну, — говорит надзиратель, — это другое дело. Тогда тебе следует награда за чистосердечное твое раскаяние». И немедленно повел Славку в наградной раздаточный склад. И видит Славка, что там видимо-невидимо разных вещей. Тут и воздушные шары, и автомобили, и аэропланы, и полосатые мячики, и велосипеды, и барабаны. И говорит надзиратель: «Выбирай, что твоя душа хочет». А вот что Славка выбрал, я и забыл… (Сладкий, сонный бас). — Велосипед!.. — Да, да, вспомнил — велосипед. И сел немедленно Славка на велосипед и покатил прямо на Кузнецкий мост. Катит и в рожок трубит, а публика стоит на тротуаре, удивляется: «Ну и замечательный же человек этот Славка. И как он под автомобиль не попадет?» А Славка сигналы дает и кричит извозчикам: «Право держи!» Извозчики летят, машины летят, Славка нажаривает, и идут солдаты и марш играют, так что в ушах звенит… — Уже?.. Петли поют. Коридор. Дверь. Белые руки, обнаженные по локоть. — Боже мой. Давайте, я его раздену. — Приходите же. Я жду. — Поздно… — Нет, нет…И слышать не хочу… — Ну хорошо. Конусы света. Начинает звенеть. Выше фитили. Джером не нужен — лежит на полу. В слюдяном окне керосинки — маленький радостный ад. Буду петь по ночам псалом. Как нибудь проживем. Да, я одинокий. Псалом печален. Я не умею жить. Мучительнее всего в жизни — пуговицы. Они отваливаются, как будто отгнивают. Отлетела на жилете вчера одна. Сегодня одна на пиджаке и одна на брюках сзади. Я не умею жить с пуговицами, но я все вижу и все понимаю. Он не приедет. Он меня не застрелит. Она говорила тогда в коридоре Наташке: «Скоро вернется муж, и мы уедем в Петербург». Ничего он не вернется. Он не вернется, поверьте мне. Семь месяцев его нет, и три раза я видел случайно, как она плачет. Слезы, знаете ли, не скроешь. Но только он очень много потерял от того, что бросил эти белые, теплые руки. Это его дело, но я не понимаю, как же он мог Славку забыть. Как радостно спели петли. Конусов нет. В слюдяном окошке — черная мгла. Давно замолк чайник. Свет лампы тысячью маленьких глазков глядит сквозь реденький сатинерт. — Пальцы у вас замечательные. Вам бы пианисткой быть. — Вот поеду в Петербург, опять буду играть. — Вы не поедете в Петербург… У Славки на шее такие же завитки, как и у вас… А у меня тоска, знаете ли. Скучно так, чрезвычайно как-то. Жить невозможно. Кругом пуговицы, пуговицы, пуго… — Не целуйте меня… не целуйте… мне нужно уходить… Поздно… — Вы не уйдете. Вы там начнете плакать. У вас есть эта привычка. — Неправда. Я не плачу. Кто вам сказал? — Я сам знаю. Я сам вижу. Вы будете плакать, а у меня тоска… тоска… — Что я делаю… что вы делаете… Конусов нет. Не светит лампа сквозь реденький сатинет. Мгла. Мгла. Пуговиц нет. Я куплю Славке велосипед. Не куплю себе туфли к фраку, не буду петь по ночам псалом. Ничего, как нибудь проживем. 1923 Не пропустите: • Михаил Афанасьевич Булгаков. Воспаление мозгов (Посвящается всем редакторам еженедельных журналов) • Михаил Афанасьевич Булгаков. Паршивый тип (рассказ) • Михаил Афанасьевич Булгаков. Четыре портрета (рассказ) • Михаил Афанасьевич Булгаков. В кафе (рассказ) • Михаил Афанасьевич Булгаков. Красная корона (Historia morbi) (Из сборника «Заметки и миниатюры») (рассказ) Ссылка на эту страницу: |
|
||
©Кроссворд-Кафе 2002-2024 |
dilet@narod.ru |