I

Глухая осень. Дождь зарядил с ночи и мелкой дробью барабанит по крышам и окнам. Пасмурное, мокрое, петербургское утро, такое, когда, ворча и хмурясь, с неохотой расстаешься с теплою постелью, гонимый нуждою на мокрую улицу.

Сумрачно показалось утро на улице, но еще сумрачней заглянуло оно в узкий переулок на Петербургской стороне и пробралось через мокрый серый забор в небольшую комнату надворного строения. Серым полусветом осветило оно бедную обстановку в комнате: стол, прислонившийся к стене, о трех ножках, этажерку с книгами и маленький клеенчатый диванчик... На нем, свернувшись клубком, лежал молодой человек, покрытый шинелью.

Из себя молодой человек худощав, чуть-чуть бледен. Глаза неглупые, серые с блеском; волосы темные, кудреватые, откинулись назад, оставляя открытым большой широкий лоб. Общее впечатление: энергичное, хорошее лицо с добродушной, несколько лукавой улыбкой, показывающей в характере долю юмора.

Ворошилов только что проснулся. Он протер глаза, приподнялся и взглянул в окно. Увидав дождь, Ворошилов слегка поморщился и, взяв с полу сапоги, внимательно их осмотрел. Подметки на сапогах были истерты, и огромные дыры на каждом сапоге зияли темными пропастями.

-- Эка, как скоро носятся! -- проговорил Ворошилов и стал одеваться.

Скоро Ворошилов был готов. Исправив свое старенькое, много поношенное платье, молодой человек подошел к этажерке и не без аппетита принялся за ломоть ситника.

"Чай, Агафья опять самовар предложит!" -- подумал он.

И только что пробежала эта мысль, как в комнату вошла кухарка Агафья и сказала:

-- Давать, что ли, самовар?

-- Нет, Агафья, не давать. Что-то не хочется сегодня чаю.

Однако Агафья заподозрила искренность отказа. Она находила несколько странным не желать по утрам (особенно по таким сырым, холодным утрам!) горячего чаю или кофе, а жилец (вспомнила Агафья) вот уже дней с десять как на вопросы агафьины: "давать ли самовар?" -- отвечал: "не хочется".

Агафья нерешительно мялась на пороге. Ее рябое, покрытое оспенными ямками, рыжеватое, доброе лицо выражало некоторую внутреннюю борьбу. Заскорузлые ее пальцы вовсе без пути шмыгали по стене, а глаза -- тусклые, старые такие глаза! -- не в меру часто моргали.

-- Вы бы, Николай Николаич, -- наконец сказала кухарка, -- выпили бы чайку, право. У меня чай и сахар есть, коли не побрезгуете. Лишние! -- добавила старуха.

-- Спасибо, Агафья. Не хочется.

-- Ведь этак и заболеть недолго. Встамши, надо горячее. Без горячего -- нельзя.

-- Можно! -- улыбнулся Ворошилов. -- Вот на урок пойду -- там выпью.

-- Ну, как знаешь! -- с сердцем воркнула Агафья и вышла вон.

На кухне Агафья стала чистить сапоги другим жильцам и вспомнила про то, что у Ворошилова сапоги худы.

"Эка сиротливый!.." -- подумала кухарка.

Молодой человек внушал Агафье большое участие, и она словно бы мать заботилась о Ворошилове. То без просьбы с его стороны латочку к его жилетке прикинет, то украдкой рубашку ему выстирает, то -- случалось -- побольше дровец в его комнату принесет, несмотря на хозяйкину воркотню. Агафья сама была одинокая старуха -- родные были далеко, в Пермской губернии -- и искренно жалела одинокого Ворошилова.

-- И не дает бог ему счастья!.. Все доброта! -- не без злобы к этому качеству, проговорила Агафья и остановилась чистить сапоги.

С минуту она раздумывала. Потом подошла к своей кровати, оглядываясь, достала из-под нее маленький красный сундучишко и, сняв с образка ключ, отперла сундук. В агафьином сундуке было много всякой дряни, которую тем не менее Агафья очень берегла и не без гордости звала своим имением. Имение это было разнообразно; в сундуке была всякая всячина: старый подсвечник из томпаковой меди несколько тряпья, дырявая тальма , несколько изорванных детских сорочек, бронзовая цепочка, купленная несколько лет тому назад для некоего городового, обещавшего на ней жениться, две-три пустых помадных банки, словом, немало всякого хлама, собранного Агафьей во время мыканья "по людям". Раскопав этот хлам, Агафья добралась до заветного уголка и вытащила оттуда старое порыжелое портмоне. В нем было на десять рублей бумажками и рубля на три мелочи. Агафья, крадучись, пересчитала деньги, прикопленные несколькими годами подневольного житья, и тут же ей вспомнилось:

-- Кабы не этот рыжий дьявол, было бы шестнадцать рублей!.. Эх, мазурики!

Воспоминание это относилось, конечно, к городовому, который, заняв у Агафьи три рубля и поклявшись перед образом, что на будущей же неделе женится, мало того что не женился и не отдал денег, но даже с тех пор и не показывался на глаза.

-- Без них и лучше! По крайности имение целое будет! -- вздохнула Агафья, пересматривая свои капиталы.

Сперва кухарка отложила на кровать синенькую с твердою решимостью в глазах, но через минуту сердце ее сжалось тоской. Она жалобно посмотрела на пятирублевую бумажку, словно бы, расставаясь с ней, она расставалась с любимым ребенком изо всего семейства.

-- Довольно с него и трех! -- блеснуло в агафьиной голове, и кухарка положила пятирублевую бумажку обратно в портмоне.

Бережно уложив имение и замкнув сундучишко, Агафья положила зелененькую в карман и несколько робко вошла в комнату Ворошилова.

-- Николай Николаич. А что я вам скажу? -- начала Агафья.

-- А что, Агафьюшка? -- спросил Ворошилов.

Кухарка опять заметалась и стала снова без пути скрести пальцами о стену.

-- Я бы вас, Николай Николаич, попросила... (Тут Агафья поперхнулась, точно у нее кусок в горле засел.) Я говорю, Николай Николаич, что так как теперича... Но только вы... (Агафья решительно стала заикаться, и ее добрые глаза моргали без зазрения совести.) Зачем же быть гордыми? Я, то исть, от сердца... И сам господь бог повелел... Возьмите вот три рубля! -- наконец выговорила старуха и, вся покрасневшая, подала дрожащей рукой бумажку Ворошилову.

Молодой человек ничего не сказал, только пожал агафьину руку и заметил спустя несколько времени:

-- Спасибо, Агафья. Только, чай, у вас у самой не густо денег?

-- Есть еще. Только вы, Николай Николаич, не обидьте. Отдадите, когда бог поможет.

Капли пота струились по лицу кухарки, когда она вышла из комнаты к себе на кухню. Точно она какое-то трудное дело свершила. Но, свершив его, -- она боялась, что Ворошилов откажется, -- она повеселела и весь остальной день сносила хозяйкину воркотню, не огрызаясь, хотя огрызаться была мастерица, и даже вычистила маленькому хозяйскому сынишке башмаки, что делала крайне редко и что свидетельствовало о ее добром расположении духа.

Ворошилов ходил из угла в угол и только повторял:

-- Экая деликатная! И откуда только набралась она этой тонины!

Потом подошел к столу и заглянул в свою расходную книжку. В ней было изображено следующее:

Расходы (примерные) на ноябрь.

Матушке отослать 5 р.

За квартиру 6 "

На стол 5 "

Фуражку новую 1 "

Сапоги 3 "

На покупку книг 3 "

Четверку чаю -- 25 к.

Три фунта сахару -- 50 "

Стирка белья -- 75 "

Табак и гильзы -- 75 "

За чтение в библиотеку -- 50 "

Уплатить долгу 2 -

Разные расходы 3 -

--

Итого . . . . . . . 30 р. 75 к.

-- Надо сократить расходы! Эх, кабы Буковнин дал сегодня денег! -- подумал молодой человек.

Немного спустя Ворошилов шел на урок, на Английский проспект. Дождь не унимался и заставлял молодого человека прибавить шагу. Через час Ворошилов позвонил у дверей квартиры Петра Ивановича Буковнина.

II

Семейство Буковниных сидело еще за самоваром, когда в столовую вошел Ворошилов. Петр Иваныч -- пожилой господин, лет сорока пяти, в халате, с сигарой в зубах, поспешил приветливо пожать Ворошилову руку и добродушно пригласил его выпить чаю.

-- На дворе холодно. Вы, Николай Николаевич, верно, озябли, -- заметил он и обратился к жене:

-- Соня! Налей-ка поскорей Николай Николаевичу чаю...

Молодая и красивая брюнетка в белом пеньюаре налила чаю и, подавая молодому человеку, улыбнулась и сказала:

-- Смотрите, не обожгитесь. Горячий!..

-- Не обожгусь!..

-- Ну, батенька, каково мои гвардейцы успевают? Только вы не хвалите их, а правду говорите.

Два маленькие мальчика -- сыновья Буковнина -- посмотрели на Ворошилова и покраснели.

-- Небось, заранее стыдно, что Николай Николаевич побранит? -- засмеялся Петр Иванович.

-- Ничего. Учатся хорошо, -- ответил Ворошилов.

-- Ну, а Соня как?.. -- спросил Буковнин.

-- Софья Ивановна только присутствует при уроках...

-- И меня, Pierre, в ученицы записал?.. -- надула губки молодая дама.

-- Усердна уж очень стала... Видно, охота учиться! -- несколько сухо сказал муж.

Ворошилов хотел было ответить, что Софья Ивановна не учится, а только ему мешает, но промолчал и усердно допил свой стакан.

Через несколько времени дети с Ворошиловым пошли в классную комнату. Скоро туда пришла и Софья Ивановна.

Ворошилов и не подозревал, что имел несчастие понравиться молодой женщине. Правда, он несколько удивился и даже сконфузился, когда, месяца три тому назад, Софья Ивановна пришла в классную комнату и просила позволения присутствовать при уроках. "Верно, от скуки", -- подумал Ворошилов и спокойно продолжал урок. Но, когда Софья Ивановна и на следующий день пришла в классную, Ворошилов даже несколько осердился. "Чего ей надо? Уж не за благонамеренностью ли уроков наблюдать?" Но барыня продолжала аккуратно приходить на уроки и сидела очень смирно. Мало-помалу Ворошилов привык к присутствию молодой женщины и не обращал на нее внимания.

Раз только он заметил, что молодая женщина на него пристально смотрит. Он взглянул на нее. Она сконфузилась.

Что-то неопределенное, не то насмешка, не то сочувствие, промелькнуло у Ворошилова.

"Какой красивый однако этот учитель!" -- подумала Софья Ивановна.

И молодая женщина стала мечтать далее. Конечно, мечты эти касались молодого человека. Софья Ивановна мысленно сравнивала красивую молодую фигуру Ворошилова с толстым, не совсем уклюжим, седоватым Петром Ивановичем и находила, что Ворошилову было бы лучше на месте Петра Ивановича. "Если б его одеть в мужнин мундир да повести на бал, он бы произвел впечатление... Экие у него густые волосы!"

-- Да не так! -- раздался голос Ворошилова, внимательно следящего за задачей. -- Ну, помножьте дробь на дробь. Как помножить дробь на дробь?..

-- Надо числителя одной дроби помножить на знаменателя другой... -- запищал мальчуган.

"Все дроби на уме. Экий медведь! На меня и не смотрит!" -- подумала Софья Ивановна.

Ворошилов поднял голову, встретился со взглядом молодой женщины и невольно проговорил про себя:

-- Чего она все...

И продолжал рассказывать о дробях. Впрочем, искоса раза два взглянул на молодую женщину.

"Хороша!" -- промелькнуло у него в голове.

-- Что же дальше будет? -- спросил он у ученика.

Брюнетка улыбнулась, точно этот вопрос относился к ней.

"В самом деле, что ж дальше будет? -- подумала она. -- А ничего. Отчего ж и не пококетничать с этим медведем?" -- пронеслось в ее хорошенькой головке.

Ворошилов хмуро сидел за уроком, а Софья Ивановна, как нарочно, все улыбалась да шутила.

-- Отчего вы все моих пасынков мучите, Николай Николаевич?

-- Как мучу?..

-- Да так. Все уроки да уроки. Вы бы что-нибудь веселей умножения рассказали.

-- Петр Иванович мне не за сказки деньги платит! -- проговорил Ворошилов и продолжал занятия.

Софья Ивановна несколько времени помолчала и потом спросила:

-- Неужто, мосье Ворошилов, у вас все математика на уме?

-- Нет, не все!..

-- А я думала, что только математика! -- проговорила молодая женщина и рассмеялась.

"Кокетничает! -- подумал Ворошилов... И если муж ревнив..."

-- Впрочем, я уйду... я вам мешаю! -- снова начала Софья Ивановна.

-- Да. Время на разговоры уходит...

-- Ну, я буду сидеть смирно... Дети! И вы сидите смирно и слушайте ученого человека.

Когда кончился урок и Ворошилов было хотел уходить, Софья Ивановна остановила его и сказала:

-- Куда ж вы, уж бежать?

И так ласково взглянула на него.

-- Пора домой! -- отвечал молодой человек и снова подумал: "А ведь хороша эта кокетка!"

Ворошилов шел домой недовольный. Во-первых, у Петра Ивановича он не спросил денег -- как-то не пришлось, -- а во-вторых, вместо математических выкладок, которые предстояло ему сделать дома (он был студент математического факультета), в голову его лезла "все несообразность", как он в сердцах назвал образ красивой женщины, закрадывавшийся, помимо его воли, в голову.

-- Экий я глупый! Ну что изо всего этого выйдет? -- поставил он себе ясный вопрос, придя домой.

И в тот же вечер отвечал на него, рассмеявшись:

-- Всего верней, что добрейший Петр Иваныч откажет мне от урока, и тогда опять зубы на полку... Надо держать ухо востро!..

В тот же самый вечер Петр Иваныч, сидя за вечерним чаем, очевидно, был не в духе и косо глядел на жену. Сперва он, было, ничего не хотел ей говорить, но наконец не выдержал и сказал:

-- Соня!.. Неужели тебе не надоело сидеть в классной?..

-- А это тебе мешает, Pierre?

-- Это мне, Соня, не нравится!..

-- А отчего? позвольте вас спросить, -- улыбнулась Софья Ивановна.

-- Оттого... -- сконфузился Петр Иванович, -- оттого... Ну, я этого не хочу!..

-- Опять сиена ревности? -- подсмеялась жена.

-- И ты не будешь сидеть, или я откажу Ворошилову! -- вспылил Петр Иваныч и, отодвинув стакан, быстро встал со стула и поплелся в кабинет, где долго просидел, задумавшись.

III

На другой день Ворошилов сидел на уроке суровей обыкновенного и, когда явилась Софья Ивановна, он ей поклонился и затем ни разу на нее не взглянул. Когда она спросила его: "отчего он такой сердитый?", он довольно сухо ответил, что не совсем здоров, и продолжал объяснять ученикам положение городов на карте. А Софья Ивановна, как нарочно, облокотилась на руки и упорно глядела на Ворошилова.

"Экая беспокойная! -- подумал молодой человек. -- Тебе хорошо шутить, а мне ведь от уроков откажут!"

"И не взглянет медведь!" -- думала молодая женщина и продолжала кокетничать, довольная, что убьет часа два времени.

Отворилась дверь, и вошел Петр Иваныч. Он был краснее обыкновенного и несколько смутился, подавая руку Ворошилову. Буковнин сердито взглянул на жену и спросил Ворошилова:

-- Что, Николай Николаевич, успевают молодцы?

-- Успевают!

-- Скоро и в гимназию можно... Соня! -- обратился Петр Иваныч к жене. -- Ты бы пошла распорядилась, тебя повар ждет в столовой...

Молодая женщина улыбнулась и вышла из комнаты. Петр Иваныч, понуря голову, поплелся за ней, потрепав по щекам обоих сыновей.

"Решительно потеряю урок. Петр Иваныч ревнует. Причем же я-то тут?.." -- подумал Ворошилов.

А в столовой в это время шла супружеская сцена:

-- Софья Ивановна! Вы хотите, чтоб я отказал Ворошилову?

-- Опять? -- упрекнула жена.

-- Да, опять! Это стыдно!

-- Что стыдно?

-- Да сидеть с ним...

-- Ха-ха-ха... Вот Отелло!..

-- К чему же вы меня раздражаете?..

-- А к чему вы мне мешаете учиться?

-- Не говорите вздору... Он вам нравится.

-- А хоть бы и нравился?..

-- Софья Ивановна! -- крикнул муж.

-- Петр Иваныч! -- ответила жена.

-- Если завтра я вас увижу в классной...

-- Что тогда?

-- Ты увидишь! -- крикнул рассердившийся муж и хлопнул дверью.

IV

"Ну, слава богу, нет ее сегодня!" -- подумал Ворошилов, усаживаясь на следующий день с детьми за стол и приготовляя тетрадки для диктовки.

-- Ну, господа, готовы? -- спросил он мальчиков.

-- Готовы!

-- Пишите: У бурмистра Власа... "Верно, после бала спит и хорошо делает!" Написали?

-- Власа... -- повторили дети.

-- Бабушка Ненила... "Сегодня попрошу у Петра Иваныча десять рублей! -- мечтал Ворошилов. -- Верно, даст, завтра первое число!.." Починить избушку... "Куплю сапоги... Этот старший туповат!.." Лесу попросила... Точка.

Из спальни послышались рыдания.

-- Лесу попросила... Написали? -- громко повторил Ворошилов. "Верно, семейная драма! -- подумал он. -- Петр Иваныч с Софьей Ивановной вовсе не пара!"

Из-за двери доносился резкий голос Буковнина. Слышались отрывочные фразы:

-- Я от жены требую... Я вас взял в одной юбке... Я не позволю шутить!

-- Отвечал, нет лесу... -- диктовал Ворошилов.

-- Ведь это бог знает что! -- раздавался голос в спальне. -- Постыдитесь!..

Рыдания становились сильней.

-- "Шибкая сцена ревности..." И не жди, не будет, -- громко произнес Ворошилов, желая показать, что он ничего не слышит.

-- Скандал в доме! Вешаться на шею!.. Дети! -- бушевал голос Буковнина.

Нет ответа. Слезы.

-- "Минуй меня сия чаша!.." Вот приедет барин, -- продолжал Ворошилов еще громче. -- Написали?..

Но дети остановились, и младший заметил:

-- Это папа мамашу бранит?

-- Пишите же: вот приедет барин...

Но мальчик не слушал и продолжал:

-- Папа иногда сердитый бывает...

В спальне стихло. Дети продолжали диктовку. Когда урок был окончен, лакей попросил Ворошилова в кабинет к Петру Ивановичу.

Когда Ворошилов вошел в кабинет, Петр Иваныч заговорил смущенным голосом, опустив глаза вниз:

-- Вы извините меня, Николай Николаевич... Но я нашел более удобным... Конечно, вы прекрасно преподаете, но я бы хотел...

Буковнин остановился и жалобно взглянул на Ворошилова.

-- Я бы хотел...

-- Вы, вероятно, желаете определить детей куда-нибудь в заведение? -- пришел к нему на помощь Ворошилов.

-- Да... именно!.. -- весело сказал Петр Иванович.

-- Так я больше не приду...

-- Извините меня... так внезапно...

-- Что ж делать! Имею честь кланяться!..

-- Прощайте, Николай Николаич, мне, право, совестно... но только детей в заведение пора!..

И, когда Ворошилов ушел за двери, у Буковнина точно гора с плеч свалилась, и он сказал:

-- Баста учителей приглашать! Как раз жена сбежит, как описывают в романах.

V

"Разыгралось-таки драматическое представление", -- думал Ворошилов, возвращаясь на Петербургскую сторону. Дождь хлестал ему прямо в лицо, но он не замечал этого, думая о случившемся. -- "Эка кого приревновал! А я-то чем виноват? Опять ищи уроков! Фу, ты!"

И Ворошилов даже выругался.

Вернувшись домой, Ворошилов сел писать письмо к матери, в котором извинялся, что третьего числа она не получит ежемесячно посылаемых пяти рублей. "Случай такой вышел, -- писал он, -- нежданно-негаданно отказали от урока, но ты, матушка, не беспокойся; я опять найду урок; только постараюсь найти урок там, где жена любит мужа и с нашим братом, голяком, не балуется". Затем, в письме Ворошилов не без юмора рассказал о случившемся и прибавил: "Верно, супруги помирятся, и барыня плакать не будет, а успокоится, найдя отраду своему сердцу в более изящном юноше, чем твой сын. Опыт заставит ее обманывать своего мужа остроумнее".

В тот же день Ворошилов пошел к приятелям и рассказал о своем горе. Приятели обещали сыскать урок.

С полмесяца поголодал он и хоть утверждал, что чаю не хочется, тем не менее Агафья заставляла его пить лишний ее чай и изредка приносила ему обедать.

Через полмесяца Ворошилов получил урок за тридцать рублей в месяц и снова ожил. Живет он по-прежнему впроголодь и скоро будет держать экзамен. Так живут многие из учащихся молодых людей. Еще хуже живут! Куда хуже!

1869