| |||
Михаил Афанасьевич Булгаков. Воспаление мозгов (Посвящается всем редакторам еженедельных журналов) • Все авторы -> Михаил Афанасьевич Булгаков. Михаил Афанасьевич Булгаков. Воспаление мозгов (Посвящается всем редакторам еженедельных журналов) В правом кармане брюк лежали 9 копеек — два трёхкопеечника, две копейки и копейка, и при каждом шаге они бренчали, как шпоры. Прохожие косились на карман. Кажется, у меня начинают плавиться мозги. Действительно, асфальт же плавится при жаркой температуре! Почему не могут жёлтые мозги? Впрочем, они в костяном ящике и прикрыты волосами и фуражкой с белым верхом. Лежат внутри красивые полушария с извилинами и молчат. А копейки — брень-брень. У самого кафе бывшего Филиппова я прочитал надпись на белой полоске бумаги: «Щи суточные, севрюжка паровая, обед из 2-х блюд — 1 рубль». Вынул девять копеек и выбросил их в канаву. К девяти копейкам подошёл человек в истасканной морской фуражке, в разных штанинах и только в одном сапоге, отдал деньгам честь и прокричал: — Спасибо от адмирала морских сил. Ура! Затем он подобрал медяки и запел громким и тонким голосом: Ата-цвели уж давно-о! Хэ-ри-зан-темы в саду-у!.. Прохожие шли мимо струей, молча сопя, как будто так и нужно, чтобы в 4 часа дня, на жаре, на Тверской, адмирал в одном сапоге пел. Тут за мной пошли многие и говорили со мной: — Гуманный иностранец, пожалуйте и мне 9 копеек. Он шарлатан, никогда даже на морской службе не служил. — Профессор, окажите любезность… А мальчишка, похожий на Черномора, но только с отрезанной бородой, прыгал передо мною на аршин над панелью и торопливо рассказывал хриплым голосом: У Калуцкой заставы Жил разбойник и вор — Камаров! Я закрыл глаза, чтобы его не видеть, и стал говорить. — Предположим так. Начало: жара, и я иду, и вот мальчишка. Прыгает. Беспризорный. И вдруг выходит из-за угла заведующий детдомом. Светлая личность. Описать его. Ну, предположим, такой: молодой, голубые глаза. Бритый? Ну, скажем, бритый. Или с маленькой бородкой. Баритон. И говорит: Мальчик, мальчик. — А что дальше? Мальчик, мальчик, ах, мальчик, мальчик… «И в фартуке», — вдруг сказали тяжёлые мозги под фуражкой. «Кто в фартуке?» — спросил я у мозгов удивленно. — «Да этот, твой детдом». «Дураки», — ответил я мозгам. «Ты сам дурак. Бесталанный, — ответили мне мозги, — посмотрим, что ты будешь жрать сегодня, если ты сей же час не сочинишь рассказ. Графоман!» Не в фартуке, а в халате… «Почему он в халате, ответь, кретин?» — спросили мозги. «Ну, предположим, что он только что работал, например, делал перевязку ноги больной девочке и вышел купить папирос „Трест“. Тут же можно описать моссельпромщицу. И вот он говорит: — Мальчик, мальчик… А сказавши это (я потом присочиню, что он сказал), берёт мальчика за руку и ведет в детдом. И вот Петька (мальчика Петькой назовем, такие замерзающие на жаре мальчики всегда Петьки бывают) уже в детдоме, уже не рассказывает про Комарова, а читает букварь. Щеки у него толстые, и назвать рассказ: „Петька спасён“. В журналах любят такие заглавия». «Па-аршивенький рассказ, — весело бухнуло под фуражкой, — и тем более, что мы где-то уже это читали!» — Молчать, я погибаю! — приказал я мозгам и открыл глаза. Передо мною не было адмирала и Черномора и не было моих часов в кармане брюк. Я пересек улицу и подошел к милиционеру, высоко поднявшему жезл. — У меня часы украли сейчас, — сказал я. — Кто? — спросил он. — Не знаю, — ответил я. — Ну, тогда пропали, — сказал милиционер. От таких его слов мне захотелось сельтерской воды. — Сколько стоит один стакан сельтерской? — спросил я в будочке у женщины. — 10 копеек, — ответила она. Спросил я ее нарочно, чтобы знать, жалеть ли мне выброшенные 9 копеек. И развеселился и немного оживился при мысли, что жалеть не следует. «Предположим — милиционер. И вот подходит к нему гражданин…» «Ну-те-с?» — осведомились мозги. — Н-да, и говорит: часы у меня свиснули. А милиционер, выхватывает револьвер и кричит: «Стой!! Ты украл, подлец». Свистит. Все бегут. Ловят вора-рецидивиста. Кто-то падает. Стрельба. «Всё?» — спросили жёлтые толстяки, распухшие от жары в голове. «Всё». «Замечательно, прямо-таки гениально, — рассмеялась голова и стала стучать, как часы, — но только этот рассказ не примут, потому что в нем нет идеологии. Все это, то есть кричать, выхватывать револьвер, свистеть и бежать, мог и старорежимный городовой. Нес-па [Не так ли? (фр.)], товарищ Бенвенутто Челлини». Дело в том, что мой псевдоним — Бенвенутто Челлини. Я придумал его пять дней тому назад в такую же жару. И он страшно понравился почему-то всем кассирам в редакции. Все они пометили: «Бенвенутто Челлини» в книгах авансов рядом с моей фамилией. 5 червонцев, например, за Б. Челлини. Или так: извозчик No 2579. И седок забыл портфель с важными бумагами из Сахаротреста. И честный извозчик доставил портфель в Сахаротрест, и сахарная промышленность поднялась, а сознательного извозчика наградили. «Мы этого извозчика помним, — сказали, остервенясь, воспалённые мозги, — еще по приложениям в марксовской „Ниве“. Раз пять мы его там встречали, набранного то петитом, то корпусом, только седок служил тогда не в Сахаротресте, а в Министерстве внутренних дел». Умолкни! Вот и редакция. Посмотрим, что ты будешь говорить. Где рассказик?.." По шаткой лестнице я вошёл в редакцию с развязным видом и громко напевая: И за Сеню я! За кирпичики, Полюбил кирпичный завод. В редакции, зеленея от жары в тесной комнате, сидел заведующий редакцией, сам редактор, секретарь и еще двое праздношатающихся. В деревянном окне, как в зоологическом саду, торчал птичий нос кассира. — Кирпичики кирпичиками, — сказал заведующий, — а вот где обещанный рассказ? — Представьте, какой гротеск, — сказал я, улыбаясь весело, — у меня сейчас часы украли на улице. Все промолчали. — Вы мне обещали сегодня дать денег, — сказал я и вдруг в зеркале увидал, что я похож на пса под трамваем. — Нету денег, — сухо ответил заведующий, и по лицам я увидал, что деньги есть. — У меня есть план рассказа. Вот чудак вы, — заговорил я тенором, — я в понедельник его принесу к половине второго. — Какой план рассказа? — Хм… В одном доме жил священник… Все заинтересовались. Праздношатающиеся подняли головы. — Ну? — И умер. — Юмористический? — спросил редактор, сдвигая брови. — Юмористический, — ответил я, утопая. — У нас уже есть юмористика. На три номера. Сидоров написал, — сказал редактор. — Дайте что-нибудь авантюрное. — Есть, — ответил я быстро, — есть, есть, как же! — Расскажите план, — сказал, смягчась, заведующий. — Кхе… Один нэпман поехал в Крым… — Дальше-с! Я нажал на больные мозги так, что из них закапал сок, и вымолвил: — Ну и у него украли бандиты чемодан. — На сколько строк это? — Строк на триста. А впрочем, можно и… меньше. Или больше. — Напишите расписку на 20 рублей, Бенвенутто, — сказал заведующий, — но только принесите рассказ, я вас серьёзно прошу. Я сел писать расписку с наслаждением. Но мозги никакого участия ни в чём не принимали. Теперь они были маленькие, съежившиеся, покрытые вместо извилин чёрными запекшимися щелями. Умерли. Кассир, было, запротестовал. Я слышал его резкий скворешный голос: — Не дам я вашему Чинизелли ничего. Он и так перебрал уже 60 целковых. — Дайте, дайте, — приказал заведующий. И кассир с ненавистью выдал мне один хрустящий и блестящий червонец, а другой тёмный, с трещиной посередине. Через 10 минут я сидел под пальмами в тени Филиппова, укрывшись от взоров света. Передо мною поставили толстую кружку пива. «Сделаем опыт, — говорил я кружке, — если они не оживут после пива, — значит, конец. Они померли — мои мозги, вследствие писания рассказов, и больше не проснутся. Если так, я проем 20 рублей и умру. Посмотрим, как они с меня, покойничка, получат обратно аванс». Эта мысль меня насмешила, я сделал глоток. Потом другой. При третьем глотке живая сила вдруг закопошилась в висках, жилы набухли, и съёжившиеся желтки расправились в костяном ящике. — Живы? — спросил я. «Живы», — ответили они шепотом. — Ну, теперь сочиняйте рассказ! В это время подошёл ко мне хромой с перочинными ножиками. Я купил один за полтора рубля. Потом пришел глухонемой и продал мне две открытки в жёлтом конверте с надписью: «Граждане, помогите глухонемому». На одной открытке стояла ёлка в ватном снегу, а на другой был заяц с аэропланными ушами, посыпанный бисером. Я любовался зайцем, в жилах моих бежала пенистая пивная кровь. В окнах сияла жара, плавился асфальт. Глухонемой стоял у подъезда кафе и раздражённо говорил хромому: — Катись отсюда колбасой со своими ножиками. Какое ты имеешь право в моём Филиппове торговать? Уходи в «Эльдорадо»! — Предположим так, — начал я, пламенея, — улица гремела, со свистом соловьиным прошла мотоциклетка. Жёлтый переплетённый гроб с зеркальными стёклами (автобус)!.. — «Здорово пошло дело, — заметили выздоровевшие мозги, — спрашивай ещё пиво, чини карандаш, сыпь дальше… Вдохновенье, вдохновенье». Через несколько мгновений вдохновение хлынуло с эстрады под военный марш Шуберта-Таузига, под хлопанье тарелок, под звон серебра. Я писал рассказ в «Иллюстрацию», мозги пели под военный марш: Что, сеньор мой, Вдохновенье мне дано? Как ваше мнение?! Жара! Жара! 1926 Не пропустите: • Михаил Афанасьевич Булгаков. Паршивый тип (рассказ) • Михаил Афанасьевич Булгаков. Четыре портрета (рассказ) • Михаил Афанасьевич Булгаков. В кафе (рассказ) • Михаил Афанасьевич Булгаков. Красная корона (Historia morbi) (Из сборника «Заметки и миниатюры») (рассказ) • Михаил Афанасьевич Булгаков. Вода жизни (рассказ) Ссылка на эту страницу: |
|
||
©Кроссворд-Кафе 2002-2024 |
dilet@narod.ru |