Маленький, заштатный городок, которого, по выражению местного тюремного смотрителя, на географической карте даже под телескопом не увидишь, освещен полуденным солнцем. Тишина и спокойствие. По направлению от думы к торговым рядам медленно подвигается санитарная комиссия, состоящая из городового врача, полицейского надзирателя, двух уполномоченных от думы и одного торгового депутата. Сзади почтительно шагают городовые... Путь комиссии, как путь в ад, усыпан благими намерениями. Санитары идут и, размахивая руками, толкуют о нечистоте, вони, надлежащих мерах и прочих холерных материях. Разговоры до того умные, что идущий впереди всех полицейский надзиратель вдруг приходит в восторг и, обернувшись, заявляет:

-- Вот так бы нам, господа, почаще собираться да рассуждать! И приятно, и в обществе себя чувствуешь, а то только и знаем, что ссоримся. Да ей-богу!

-- С кого бы нам начать? -- обращается торговый депутат к врачу тоном палача, выбирающего жертву. -- Не начать ли нам, Аникита Николаич, с лавки Ошейникова? Мошенник, во-первых, и... во-вторых, пора уж до него добраться. Намедни приносят мне от него гречневую крупу, а в ней, извините, крысиный помет... Жена так и не ела!

-- Ну что ж? С Ошейникова начинать, так с Ошейникова, -- говорит безучастно врач.

Санитары входят в "Магазин чаю, сахару и кофию и прочих колоннеальных товаров А. М. Ошейникова" и тотчас же, без длинных предисловий, приступают к ревизии.

-- М-да-с... -- говорит врач, рассматривая красиво сложенные пирамиды из казанского мыла. -- Каких ты у себя здесь из мыла вавилонов настроил! Изобретательность, подумаешь! Э... э... э! Это что же такое? Поглядите, господа! Демьян Гаврилыч изволит мыло и хлеб одним и тем же ножом резать!

-- От этого холеры не выйдет-с, Аникита Николаич! -- резонно замечает хозяин.

-- Оно-то так, но ведь противно! Ведь и я у тебя хлеб покупаю.

-- Для кого поблагородней, мы особый нож держим. Будьте покойны-с... Что вы-с...

Полицейский надзиратель щурит свои близорукие глаза на окорок, долго царапает его ногтем, громко нюхает, затем, пощелкав по окороку пальцем, спрашивает:

-- А он у тебя, бывает, не с стрихнинами?

-- Что вы-с... Помилуйте-с... Нешто можно-с!

Надзиратель конфузится, отходит от окорока и щурит глаза на прейскурант Асмолова и КЊ. Торговый депутат запускает руку в бочонок с гречневой крупой и ощущает там что-то мягкое, бархатистое... Он глядит туда, и по лицу его разливается нежность.

-- Кисаньки... кисаньки! Манюнечки мои! -- лепечет он. -- Лежат в крупе и мордочки подняли... нежатся... Ты бы, Демьян Гаврилыч, прислал мне одного котеночка!

-- Это можно-с... А вот, господа, закуски, ежели желаете осмотреть... Селедки вот, сыр... балык, изволите видеть... Балык в четверг получил, самый лучшшш... Мишка, дай-ка сюда ножик!

Санитары отрезывают по куску балыка и, понюхав, пробуют.

-- Закушу уж и я кстати... -- говорит как бы про себя хозяин лавки Демьян Гаврилыч. -- Там где-то у меня бутылочка валялась. Пойти перед балыком выпить... Другой вкус тогда... Мишка, дай-ка сюда бутылочку.

Мишка, надув щеки и выпучив глаза, раскупоривает бутылку и со звоном ставит ее на прилавок.

-- Пить натощак... -- говорит полицейский надзиратель, в нерешимости почесывая затылок. -- Впрочем, ежели по одной... Только ты поскорей, Демьян Гаврилыч, нам некогда с твоей водкой!

Через четверть часа санитары, вытирая губы и ковыряя спичками в зубах, идут к лавке Голорыбенко. Тут, как назло, пройти негде... Человек пять молодцов, с красными, вспотевшими физиономиями, катят из лавки бочонок с маслом.

-- Держи вправо!.. Тяни за край... тяни, тяни! Брусок подложи... а, черт! Отойдите, ваше благородие, ноги отдавим!

Бочонок застревает в дверях и -- ни с места... Молодцы налегают на него и прут изо всех сил, испуская громкое сопенье и бранясь на всю площадь. После таких усилий, когда от долгих сопений воздух значительно изменяет свою чистоту, бочонок, наконец, выкатывается и почему-то, вопреки законам природы, катится назад и опять застревает в дверях. Сопенье начинается снова.

-- Тьфу! -- плюет надзиратель. -- Пойдемте к Шибукину. Эти черти до вечера будут пыхтеть.

Шибукинскую лавку санитары находят запертой.

-- Да ведь она же была отперта! -- удивляются санитары, переглядываясь. -- Когда мы к Ошейникову входили, Шибукин стоял на пороге и медный чайник полоскал. Где он? -- обращаются они к нищему, стоящему около запертой лавки.

-- Подайте милостыньку, Христа ради, -- сипит нищий, -- убогому калеке, что милость ваша, господа благодетели... родителям вашим...

Санитары машут руками и идут дальше, за исключением одного только уполномоченного от думы, Плюнина. Этот подает нищему копейку и, словно чего-то испугавшись, быстро крестится и бежит вдогонку за компанией.

Часа через два комиссия идет обратно. Вид у санитаров утомленный, замученный. Ходили они не даром: один из городовых, торжественно шагая, несет лоток, наполненный гнилыми яблоками.

-- Теперь, после трудов праведных, недурно бы дрызнуть, -- говорит надзиратель, косясь на вывеску "Ренсковый погреб вин и водок". -- Подкрепиться бы.

-- М-да, не мешает. Зайдемте, если хотите!

Санитары спускаются в погреб и садятся вокруг круглого стола с погнувшимися ножками. Надзиратель кивает сидельцу, и на столе появляется бутылка.

-- Жаль, что закусить нечем, -- говорит торговый депутат, выпивая и морщась. -- Огурчика дал бы, что ли... Впрочем...

Депутат поворачивается к городовому с лотком, выбирает наиболее сохранившееся яблоко и закусывает.

-- Ах... тут есть и не очень гнилые! -- как бы удивляется надзиратель. -- Дай-ка и я себе выберу! Да ты поставь здесь лоток... Какие лучше -- мы выберем, почистим, а остальные можешь уничтожить. Аникита Николаич, наливайте! Вот так почаще бы нам собираться да рассуждать. А то живешь-живешь в этой глуши, никакого образования, ни клуба, ни общества -- Австралия, да и только! Наливайте, господа! Доктор, яблочек! Самолично для вас очистил!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-- Ваше благородие, куда лоток девать прикажете? -- спрашивает городовой надзирателя, выходящего с компанией из погреба.

-- Ло... лоток? Который лоток? П-понимаю! Уничтожь вместе с яблоками... потому -- зараза!

-- Яблоки вы изволили скушать!

-- А-а... очень приятно! Послушш... поди ко мне домой и скажи Марье Власьевне, чтоб не сердилась... Я только на часок... к Плюнину спать... Понимаешь? Спать... объятия Морфея. Шпрехен зи деич, Иван Андреич.

И, подняв к небу глаза, надзиратель горько качает головой, растопыривает руки и говорит:

-- Так и вся жизнь наша!

1884