Борис Зайцев. Рассказы. СПб., кн-во "Шиповник", 1907.

Маленькая, тоненькая книжка, темная -- цвета земли. Язык простой и круглый, современный -- но без надрывных изломов, а действительно живописный, иногда очень яркий. Так видел бы природу современный Тургенев, вернее, так бы он описывал ее, -- Тургенев без романтизма, без нежности и... без тенденции, если сказать грубо; без осмысливания -- если выражаться шире и вместе с тем точнее.

Тенденция или осмысливание -- уже предполагают связь с психологией, а психология, хорошо ли, плохо ли, -- связь с Личностью. Личности должно у художника отражаться "тенденцией"; тенденция в искусстве -- одно из самых неудачных отражений личности; возможно глубокое понимание ее -- при отсутствии "тенденции", но вряд ли возможно -- при отсутствии осмысливания.

Другой вопрос -- насколько художнику необходимо касанье к понятию "личности". Об этом мы сейчас спорить не станем. Это -- вопрос нерешенный, роль личности в искусстве многими даже отрицается, как отрицающая искусство. Другие думают обратно... Повторяю, кто тут прав -- судить не буду. Я хочу только сказать, что в книжке рассказов Зайцева, сочной и неподвижно-картинной, -- нет, или почти нет, ощущения личности, нет человека. Есть последовательно: хаос, стихии, земля, тварь и толпа... А человека еще нет. Носится над землею дух созидающий... Но какой? Божий ли? Еще безликий. Уже есть бессмысленное, сознающее себя страдание, уже есть бессмысленная радость, и даже где-то, в каком-то невидном свете соприкасаются они, сталкиваются... А лика еще нет -- и лица нет. Есть дыхание, но дыхание всего космоса, точно вся земная грудь подымается. Тот же космос вздыхает у автора и в его толпе, безликой, без единого человека. Тварь, тварь, совокупно стенающая об избавлении, -- а избавления нет. Легкие, редкие лучи света не об избавлении говорят, а о смутной, тоже безликой, тихой примиренности.

"Что же они там делают такое, в этой зелени? Что видят? Не они ли в той зелени, и то зеленое не в них ли?" -- "Сердце немеет и лежит распростерое..." "Из зеркальных далей, по реке, нисходит благословение горя".

Это -- конец рассказа "Тихие зори". На всех его страницах лежит отблеск примиренности, единственный обет автора, зимний, не греющий сердца человеческого, луч -- благословление горя.

Это -- конец рассказа "Тихие зори". На всех его страницах лежит отблеск примиренности, единственный обет автора, зимний, не греющий сердца человеческого, луч -- благословение горя.

А вот -- нет и благословения горя, да и горя почти нет: "Зерно насыпают, оно текучее, гладкое. А земляные люди рады зерну, хоть и "чужому"". "Черный обворожительный ком -- земля кипит и бурлит, сечет себя дождем; гонит вверх тонкие росточки зеленей, кормит мужиков и здорового, кряжистого деда".

Мне вспоминается, когда я говорю о Зайцеве, недавняя книжка стихотворений одного молодого поэта -- "Ярь". Книжка, не в меру осыпанная похвалами в декадентских и неодекадентских кружках. И, главным образом, за ее "стихийность". Но уж если утверждать стихийность, космос, помимо личности, -- то стихии, земли, космоса гораздо больше в книге Зайцева, и гораздо он тут подлиннее. Я не сравниваю дарований обоих писателей; я думаю -- оба они талантливы; и у Зайцева язык, при всей его тяжелой красочности, далеко не безупречен: неровен, неумело обработан, с провалами в жестокую банальность; и у автора "Яри" большинство стихов написано с младенческой некрепостью; не в этом дело. У Зайцева -- стихия стонет, дышит, ворочается; у Городецкого больше "стихийничанья", нежели стихийности, более звукоподражания, нежели истинных голосов непробужденной земли. Для того, кто первично воссоздает космос, -- может еще родиться личность: она придет; для мистизирующего космос -- она перешла. Мистика космоса без личности -- не начало человека, а конец его. Описан круг.

Читая Зайцева -- грустишь, но ждешь; ничто души, самой глуби ее, еще не ранит; правда, не ранит ее и "Ярь"; но только неутолимо влечет, от этой последней книги (именно потому, что автор все-таки талантлив), влечет, от его болезненной юности, от ранней, жалобной надрывности, усилий приникнуть к земле, от этого иссякновения личности, от этих милых, иногда прелестно-тонких стихов, -- к Баратынскому, к Тютчеву, к Лермонтову, -- к железно-твердому "я" Баратынского прежде всего. Скорее, скорее -- сдуть похотливые былинки, слабо завившие душу, развеять призраки "Барыб", встающие из призрачных болот. Есть еще правда, кровь, солнце и человек. Не за воскресенье бестаинственных, бесплотных призраков отдаст человек свою плоть, себя. Его одиночество, его сила и упор ждут не этих воскресений.

"Истина возникнет из земли, правда приникнет с небес..." И верится слову, сказанному столько веков тому назад. Да, "истина возникнет из земли", но, чтобы "истина и милость встретились", -- надо, чтобы правда "приникла с небес", а не поднялась паром холодным из болот. Нам уже нужны видения, а видения нам не нужны.

Зайцев хорошо сделал, что издал свою книжку: в его рассказах, собранных вместе, резче выступают все недочеты, тяжеловесности, банальности, однообразная однотонность и многие другие художественные слабости. Автору легче заметить их, освободиться от них в следующей книжке. Борис Зайцев, хотим надеяться, -- еще в будущем.

Комментарии

Журн. "Весы". М.: Книгоиз-во "Скорпион", 1907. No3. С. 71-73.

...недавняя книжка стихотворений одного молодого поэта - "Ярь". - Сборником "Ярь" в 1907 г. ажиотажно дебютировал Сергей Митрофанович Городецкий (1884-1967). "Ваську Буслаева" русской поэзии (Д. В Философов) горячо приветствовали Вяч. Иванов. В. Брюсов, Ф. Сологуб, А. Блок, К. Чуковский.