На собрании в чайной обсуждался новый, непривычный вопрос: о выборном начале в приходе.

Старый священник умер, и по новому порядку приехал вчера кандидат служить пробную обедню, чтобы затем, получивши одобрение прихожан, ехать утверждаться к архиерею.

Все сидели на лавках, на окнах и толковали.

-- Теперь хорошо,-- сказал Федор, снявши и рассматривая свою шапку,-- выбирай любого. А то прежде поставят, бывало, какого-нибудь щупленького да безголосого -- и майся с ним целый век.

-- Да, уж это последнее дело, если у священника ни голосу, ни виду настоящего нет,-- сказал Прохор Степаныч, любивший читать Апостол и петь на клиросе, для чего всегда надевал железные очки, хотя все знал наизусть.

-- А что ж с ним, щуплым-то, делать? -- сказал кто-то.

-- Прежде в попы вся шушель лезла, а теперь подожди. А то, пожалуй, много их ..

-- Да, теперь уж не проскочут.

-- Поглазастей анхирея будем.

-- А как же.

-- И потом, хоть то сказать, разве можно, чтобы архиерей всякого понимал. Шут его разберет, достоин он или нет.

-- А ну их и совсем к черту,-- сказал вдруг солдат Андрюшка, сняв шапку и ударив ею по подоконнику,-- не надо нам их вовсе.

Все на него оглянулись.

-- Сдурел, что ли? -- сказал, поглядев на него несколько времени стороной, Прохор Степаныч. Он было завернул полу и полез в карман за кисетом, но, услышав замечание Андрюшки, так и остался с отвернутой полой и засунутой в карман рукой.

-- Вот они все такие-то,-- сказали старики.-- Им леригии не нужно.

-- А что ж...

-- Вы так-то скоро скажете, что и церкви не надо.

-- А что ж...

-- Дураки, ослы непонимающие, и больше ничего,-- сказал Прохор Степаныч и, достав кисет, стал с обиженным видом свертывать папироску.

-- Доперли!

-- Еще дальше допрем. Ты бормочешь, а сам не знаешь что. Да я от этой твоей церкви за всю жизнь одной красненькой не пользовался. Да и все -- только и знали, что туда носили. Ты-то много попользовался, что за нее так стоишь? -- сказал Андрюшка, уже обращаясь к Софрону.

-- Чем же оттуда попользуешься?

-- То-то, а кричишь.

-- Вот это так подставил,-- сказал чей-то голос сзади.

Все оглянулись и замолчали, переглядываясь.

-- А сами переплатили немало,-- сказал опять чей-то голос.

Все еще больше притихли.

-- Я рублей с тыщу переплатил,-- сказал голос Ивана Никитича от печки.

Все оглянулись к печке.

-- А впрочем,-- сказал Андрюшка, вставая,-- свобода вероисповедания, обсуждайте тут, что хотите, лишние деньги, знать, завелись.

Он повернулся и, не оглядываясь, пошел к двери. За ним ушли и все молодые.

-- Сорвали собрание...-- сказал чей-то голос с таким выражением, с каким на войне говорят, "отрезали".

Несколько пожилых тоже было подались к двери.

Вдруг Прохор Степаныч, сунув кисет в голенище, встал и с решительным видом проговорил:

-- Предлагаю собранию исключить ушедших, как бы они были неправославные, потому что они забыли о душе.

Все с облегчением вздохнули. Собравшиеся было прошмыгнуть в дверь поспешно хлынули назад и окружили говорившего.

-- Правильно.

-- Продолжается.

-- Значит, о попе?

-- Слава тебе, господи, приход-то не из одних басурманов состоит,-- есть которые и о душе помнят. Достойный человек всегда себе место найдет. Если человек представительный и с голосом.

-- С голосом -- конечно... А вот щупленьким-то теперь всем беда,-- сказал Федор, покачав головой.

-- В Рожнове был такой,-- сказал Прохор Степаныч, вынимая кисет из-за голенища и усаживаясь на окно,-- человек смирный, тихий, душевный, а не дал бог голосу... и худ. Десять лет с ним бились. Наконец видят -- мочи нет больше, говорят: уходи подобру. А на его место уж просился один. Человек, нужно сказать, непутевый, но голосище -- труба архангельская. Как рявкнет, в ушах больно.

-- Вот это здорово,-- сказали голоса с разных концов.

-- Аршин двух с половиной росту,-- продолжал Прохор Степаныч,-- пузо, и волос волнистый всю спину покрывает.

-- Да... вот такого бы.

-- Достойный священник,-- станет служить на Пасху, скажем, так торжества этого одного не оберешься.

-- Где ж там.

-- Все-таки старый-то упросил было рожновских оставить его.

-- Упросил? -- сказали с сожалением голоса.

-- Да. Но случись у тамошнего купца похороны, пригласил он двух попов для собора да этого борова горластого. Как вышел он...

Все затаили дыхание.

-- Как вышел он,-- повторил Прохор Степаныч, -- с Евангелием -- во всю дверь. Как заревет... Все ребятишки, что у амвона стояли, -- так их и шибануло к стене.

-- Ах, здорово...

-- Ну, конечно, полонил. Да уж и старый батюшка увидел, что тягаться ему не под силу, натужается, натужается, а ничего у него не выходит, ну, и подал на перевод. Так когда он уходил, все плакали. Очень уж душа хороша была у него.

-- Хороша?

-- Страсть.

-- Народ чувствует. Что другое, а уж душу он за семью печатями почувствует.

-- Да уж народ насчет души...

-- Почище архирея разнюхает,-- сказал Сенька, подмигнув.

-- А тебе бы только оскаляться, -- сказал, недовольно посмотрев на Сеньку, Прохор Степаныч,-- тут об серьезном, а он...

Все помолчали.

-- Что-то нам завтра господь пошлет...

-- Да, только надо смотреть, чтоб человек достойный был.

-- А представительный из себя-то?

-- Вон прасол видел его.

Все оглянулись на прасола.

-- Ростом с Бориса будет,-- сказал прасол.

-- Хорош... А насчет волос как?

-- Волос не видел, под шляпу были припрятаны.

-- Служить будет -- не подпрячет, -- сказал огородник.

1923

Источник: az.lib.ru