| |||
Пантелеймон Сергеевич Романов. Святая женщина • Все авторы -> Пантелеймон Сергеевич Романов. Пантелеймон Сергеевич Романов. Святая женщина Беднейшие с начала переворота испытали три совершенно различных превращения. В первое время только и делали, что носились с ними: что ни начнут делить, сейчас десяток голосов с разных сторон кричат: -- Беднейших-то не забудьте! В первый черед наделить. -- Знаем без тебя,-- говорят комитетчики,-- затем и взялись. -- Вот, вот, ведь не для себя берем. -- На что нам, очень нам нужно. -- Нам только бы их-то на ноги поставить. И беднейшие сначала только скромно предоставляли всем желающим ставить себя на ноги. У Захара Алексеевича крыша давно прохудилась, и каждый раз после дождя он, выходя из избы, прежде всего попадал ногою в лужу в сенцах, а потом на пороге долго осматривал, промочил лапоть или нет. Но крыши не поправлял, а садился на завалинку и все о чем-то думал, опустив голову над коленями. -- Что ж крышу не чинишь, Захар Алексеич? -- говорил кто-нибудь, проходя мимо. Захар Алексеич поднимал голову, сначала смотрел на спрашивающего, потом на крышу. -- Что ж ее чинить-то, она вон уж старая,-- говорил он,-- вот как комитет... Спрашивающий уходил, а Захар Алексеич отходил на середину улицы, чтобы лучше видеть, и, прикрыв рукой глаза от солнца, долго смотрел на крышу, потом снова садился на завалинку и опять о чем-то думал. В первое время беднейшие сами даже могли и не ходить на собрания и не напоминать о себе: о них все помнили. Степанида, не имевшая земли и кормившая пять человек детей и никогда о себе не напоминавшая, ничего не просившая, и та не могла пожаловаться: и лошадей ей в кредит дали, и корму воз, и даже два передних колеса от телеги при разделе инвентаря. -- Не все ж людям маяться. А то при старом порядке маялись да еще и теперь майся,-- говорили мужички. Потом, когда помещичий корм беднейшие лошади поели, так как одного воза хватило только на месяц, беднейшим пришлось напоминать о себе. Но время тут подошло горячее: руки у всех тянулись ко всему не с прежней нерешительностью и совестливостью, а с лихорадочной спешкой, и голосов беднейших было почти не слышно. Иван Никитич спешил сбыть по мешочку в город доставшуюся муку на случай нового передела, чтобы не сказали, что у него много, и у него уже началась дрожь в руках от нечаянных барышей. Ему было не до беднейших. Огородник то и дело водил носом: не взяли ли где фабрику или завод на учет. Ему при такой спешке и вовсе было не до беднейших. И чем больше беднейшие напоминали о себе, тем меньше получалось результатов. Все были заняты делом, и они только мешали на каждом шагу. Захару Алексеичу уже пришлось переменить место для размышлений, и он вместо своей завалинки сидел все дни и вечера на крыльце чайной, где заседал комитет. И когда какой-нибудь запоздавший член комитета спешил на заседание и вдруг глазами натыкался на фигуру Захара Алексеича в зимней шапке, с палкой, то сейчас же, почему-то плюнув, повертывал за угол и заходил с другого крыльца. Тогда беднейшим пришлось уже более настойчиво требовать внимания к себе, пуская в ход различные средства, удобные для этого случая. И на них уже стали смотреть, как на какую-то кару господню. -- Вот навязались-то на нашу душу. -- То по экономиям весь век клянчали, а теперь нашу кровь хотите пить,-- тонким голосом кричал огородник. -- Почему вот Степанида не надоедает,-- говорили все,-- она и больная лежит, а не лезет, ей всегда всякий с удовольствием поможет... -- Хлебца бы ей, что ли, снести, Степаниде-то, говорят, целый день не ела. -- Кто на чужую собственность смотрит,-- говорил Иван Никитич,-- у того и свое отнимется, потому что не по закону. -- У тебя-то вот, однако, не отнялось,-- говорили беднейшие,-- набил карман-то. Мы вот тебе закон покажем, порастрясем. Лучше добром давай. Мы не чужого требуем, а своего. Все -- наше. И это было второе превращение. Беднейшие превратились в ненавистных вымогателей. Пора осыпания их цветами прошла. Их только ненавидели и боялись. -- Донянчились!..-- говорил прасол. -- Их бы с самого начала в бараний рог гнуть надо. -- Только одна Степанида... Вот святая женщина, больная, пятеро детей, хлеба нет, а все не лезет. Хлебца бы, что ли, ей снести, Степаниде-то, а то, говорят, другой день не ела. И так как все устали от требований беднейших, от их угроз, то всегда отводили душу, вспоминая о Степаниде. А беднейшие уже стали кричать о новом переделе всего: у кого много, отнять и опять разделить поровну. -- Только уж теперь промеж нас одних,-- кричал Андрюшка.-- Все -- наше. Мы их расчешем. Но время проходило, а они все не расчесывали: после большого подъема дух беднейших постепенно ослабевал. И Захар Алексеич в свободное от сидения на завалинке время своими средствами добывал себе что-нибудь по соседству: забытую хозяином охапку дров, завалившуюся у чужой завалинки оглоблю. Андрей Горюн, прицепив себе суму на спину и взяв в руку длинную палку, отправился куда-то; помаячил в тумане за околицей и скрылся за поворотом. -- Открыли кампанию,-- сказал Сенька, подмигнув. -- Наконец-то за разум взялись,-- сказал Иван Никитич. Одна Степанида все лежала и не могла устроиться так же удобно, как остальные. И когда о ней вспоминали, то лавочник говорил: -- Вот уже кому, знать, на роду написано: как при старом порядке мучилась, бедная, так и при новом... -- И все молча терпит,-- прибавлял кто-нибудь. -- Святая женщина. Хлебца бы ей снести, что ли, Степаниде-то. Третий день, говорят, не ела.
Не пропустите: • Пантелеймон Сергеевич Романов. Глас народа • Пантелеймон Сергеевич Романов. Восемь пудов • Пантелеймон Сергеевич Романов. Нераспорядительный народ • Пантелеймон Сергеевич Романов. Любовь (рассказ) • Пантелеймон Сергеевич Романов. Дружный народ (рассказ) Ссылка на эту страницу: |
|
||
©Кроссворд-Кафе 2002-2024 |
dilet@narod.ru |