Первый рассказ знаменитый автор "Мастера и Маргариты" написал в 1919 году "при свете свечечки, воткнутой в бутылку из-под керосина". Этот мерцающий свет не сразу стал настолько ослепительным, что за определение этой ослепительности по-прежнему берутся люди недюжинного таланта, но лишь частично определяют. Отчётлив и безошибочен разве что сам Булгаков в "Автобиографии", датированной годом 1924-м:

"Родился в г. Киеве в 1891 году. Учился в Киеве и в 1916 году окончил университет по медицинскому факультету, получив звание лекаря с отличием… В начале 20-го года я бросил звание с отличием и писал. Жил в далёкой провинции и поставил на местной сцене три пьесы. Впоследствии в Москве в 1923 году, перечитав их, торопливо уничтожил. Надеюсь, что нигде ни одного экземпляра их не осталось… В конце 1921-го года приехал без денег, без вещей в Москву, чтобы остаться в ней навсегда. В Москве долго мучился; чтобы поддерживать существование, служил репортёром и фельетонистом в газетах и возненавидел эти звания, лишённые отличий. Заодно возненавидел редакторов, ненавижу их сейчас и буду ненавидеть до конца жизни… В берлинской газете "Накануне" в течение двух лет писал большие сатирические и юмористические фельетоны… Не при свете свечки, а при тусклой электрической лампе сочинил книгу "Записки на манжетах". Эту книгу у меня купило берлинское издательство "Накануне", обещав выпустить в мае 1923 года. И не выпустило вовсе. Вначале меня это очень волновало, а потом я стал равнодушен… Напечатал ряд рассказов в журналах в Москве и Ленинграде. Год писал роман "Белая гвардия". Роман этот я люблю больше всех других моих вещей."

Автобиографию Михаила Афанасьевича (один из вариантов) приводим почти полностью, чтобы не было каких-либо разночтений и кто-либо чего лишнего не подумал. Чтобы, подумав о чём-нибудь постороннем, невозможно было сказать, что автор всю свою жизнь был постоянно счастлив, богат и купался в лучах заслуженной славы.

Но винить ни в чём нельзя никого. Откуда же простому человеку, с головой погружённому в современную суету, знать, что Булгаков, к примеру, много курил, любил классическую оперу и всегда хорошо одевался; дома у него жила кошка, а сам он не всегда жил на Садовой, в квартире 502-бис, избранной для проживания в период майского полнолуния свитой заезжего иностранца, у которого, если "заглянуть ему как следует в глаза", тотчас последует убеждение "в том, что левый, зелёный, у него совершенно безумен, правый — пуст, чёрен и мёртв"; была у него и "трость с чёрным набалдашником в виде головы пуделя"; и было предупреждение отчаянной женщине, совершенно голой встречавшей "полчища" кошмарных гостей на сатанинском балу: "Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут." О том, кто придёт и кто даст, и тот гениальный "роман в романе".

Иершалаимское повествование, в котором с чрезвычайно исторической достоверностью рассказано об одном дне Понтия Пилата и Иешуа Га-Ноцри, открывается словами: "В белом плаще с кровавым подбоем…". Всю же книгу, которую автор создавал двенадцать лет, бросив в печку несколько начальных вариантов, завершает абзац: "Наутро он просыпается молчаливым, но совершенно спокойным и здоровым. Его исколотая память затихает, и до следующего полнолуния его не потревожит никто. Ни безносый убийца Гестаса, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат".

Автор был родом из Киева. Квартира в доме на Андреевском спуске, в которой он вырос, в деталях ожила в его романе "Белая гвардия". Отца потерял в 1906-м. Мама его, которой он в "Белой гвардии" посвятил очень тёплые строки, о воспитании детей говорила: "Я не могу вам дать приданое или капитал. Но я могу вам дать единственный капитал, который у вас будет, — это образование". В 1901 году поступил в Первую мужскую Александровскую гимназию, ставшую для него "как Царскосельский лицей для Пушкина", настолько высоким был уровень преподавания в этом киевском учебном заведении, которому ещё в 1811 году император Александр I придал особый статус. Учился не так уж ровно и не по всем предметам преуспевал. Писатель К.Г. Паустовский, приобщавшийся к знаниям в той же гимназии, вспоминал: "Булгаков был переполнен шутками, выдумками, мистификациями. Всё это шло свободно, легко, возникало по любому поводу. В этом были удивительная щедрость, сила воображения, талант импровизатора… Существовал мир, и в этом мире существовало как одно из его звеньев — его творческое юношеское воображение".

После гимназии окончив медицинский факультет, работал военным врачом на фронтах Первой мировой войны. Заведовал в российской глубинке местной клиникой и описал эту часть своей жизни в "Записках юного врача". Рассказ "Морфий" также автобиографичен. Тяжкий рассказ о том, как молодой врач "подсел" на морфий и, не в силах справиться с этой зависимостью, застрелился. А в жизни Булгаков с помощью первой жены, Татьяны Лаппы, избавился от этого кошмара в 1918-м, во что поверить не могли очень серьёзные врачи, сравнив его излечение с "чудом невероятным". В Москве, куда он приехал с первой женой, Булгаков профессию врача оставил окончательно и полностью отдался литературе: "Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним — писателем".

В 1924-ом он с Татьяной Лаппой развёлся и в 1926-ом женился на Любови Белозерской. В 1929-ом Михаил Афанасьевич на дружеской вечеринке познакомился с Еленой Сергеевной Шиловской. В 1932-м она стала его третьей женой и взяла фамилию нового мужа.

До этого были у них полтора года разлуки: твёрдо пообещала мужу никогда больше с писателем не встречаться и даже не звонить. А потом весна наступила в Москве. Она вышла из дома и первый, кого встретила, был Булгаков. Он ей сказал: "Я не могу жить без тебя", и она ему сказала: "Я тоже". Есть строки и в великом романе об этой их встрече: "Она несла в руках отвратительные, тревожные жёлтые цветы. Чёрт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчётливо выделялись на чёрном её весеннем пальто". С 1933-го по 1940-й Елена Сергеевна вела подробный дневник, и в этом дневнике, в восьми толстых тетрадях, описано всё ими пережитое, без точной уверенности, что кто-нибудь когда-нибудь это прочитает: "Я не знаю, кто и когда будет читать мои записи. Но пусть не удивляется он тому, что я пишу только о делах. Он не знает, в каких страшных условиях работал Михаил Булгаков, мой муж".

Тот же год, 1929-й, писатель назвал "годом катастрофы". К личной жизни, несмотря на её известную сложность, это определение не относится. Это напрямую связано с теми усилиями, каковые в отношении его предпринимала всевозможная чиновная завистливая сволочь и примыкающая к ней сволочь литературно-критическая, не менее завистливая. Усилия "коалиции" не пропали даром. Появилось определение "булгаковщина" в сочетании со словом "долой!". Совсем почти как в великом романе: "Достаточно вам сказать, что называлась статья… "Воинствующий старообрядец"". В том же катастрофическом году сняли с репертуара всех театров всего его пьесы: "Дни Турбиных", "Зойкину квартиру", "Багровый остров" (эту пьесу он написал для Московского Камерного театра, и она шла там с большим успехом с декабря 1928 г. по июнь 1929 г.), запретили репетировать во МХАТе новую пьесу "Бег" и там же прекратили постановку пьесы "Кабала святош".

Отчаянное письмо Сталину Булгаков отослал 30 мая 1931 года. Перед нами фрагмент из него, из которого следует, что не мог он, никогда не мог писать то, во что не верил, а о том, во что верил, не мог не писать: "Нет такого писателя, чтобы он замолчал. Если замолчал, значит, был не настоящий. А если настоящий замолчит — погибнет… Я переутомлён… "Такой Булгаков не нужен советскому театру", — написал нравоучительно один из критиков, когда меня запретили. Не знаю, нужен ли я советскому театру, но мне советский театр нужен как воздух…".

Десятилетия спустя вновь, как в "Театральном романе", "гроза омыла Москву…, и стал сладостен воздух, и душа как-то смягчилась, и жить захотелось". И стало сбываться то, о чём говорила Елена Сергеевна: "Я знаю, я твёрдо знаю, что скоро весь мир будет знать это имя!". И мир постепенно узнавал. "Жизнь господина де Мольера" увидела свет в 1962-м; "Записки юного врача" — в 1963-м; "Белая гвардия" — в 1966-м; "Мастер и Маргарита" (в последней прижизненной редакции автора) — в 1973-м; "Собачье сердце" издали в 1988-м.

Не требовалось больше никаких доказательств, что Булгаков, как и всякий великий художник, всем творчеством своим бессмертен. Он и театру нужен, в той же степени, что и всё, им созданное, людям, а людям чистый воздух.

Теперь известно о нём, наверное, всё. Он стал писателем модным и даже сверхмодным. Можно даже сказать, что чрезвычайно коммерческим. Произведения изданы миллионными тиражами и переведены на десятки языков. Многократно изучена вся его биография, описаны мелкие моменты жизни, созданы монографии и энциклопедии, изданы сборники "Неизвестный Булгаков", установлен памятник на Патриарших прудах, и ездит по столичным булгаковским местам экскурсионный автобус с котом Бегемотом на боку. Хорошие и не очень кинокартины сняты по его произведениям, и кинокартин этих уже не один десяток.

И легенды ходят по Москве такие, какие более чем легендарны. Были даже попытки рассказать, как Бегемот с Коровьевым вновь посетили огромный город, а из какого-то переулка выехал в рессорной коляске какой-то новый Чичиков в блестящем пиджаке и исписанным знакомым почерком манжетами. Но всё же самым таинственным и самым неисследованным остаётся то, как нетленные вещи свои Булгаков создавал. Есть у него такие строки, где вроде и сказано об этом без утаивания, а тайна никуда не пропадает: "…иногда до утренней зари, писал у себя в мансарде роман… Он зародился однажды ночью, когда я проснулся после грустного сна. Мне снился родной город, снег, зима, гражданская война…"

Он и как выдающийся сатирик не утратил прочной связи с современностью и, наверное, никогда не утратит. Не можем же мы не догадываться, какие чудовища способны рождаться при неумелом обращении с гениальными научными открытиями и какие полчища гигантской нечисти способны надвинуться на Москву, как это случилось в повести "Роковые яйца". Мы хорошо знаем и кто такой товарищ Швондер из "Собачьего сердца": он и сегодня всё такой же товарищ Швондер, разве что песни стали другие. А низкорослый Шариков, этот балалаечный Клим Чугункин, превращённый гениальным профессором Преображенским из бездомной собаки в человека, такой же, собственно, не человек, а отпетый мерзавец: благо, что Преображенский вернул его в прежнее, собачье состояние.

Словом, достались нам великие прозрения великого мастера, рождённые в давней Москве, и начало их было "при свете свечечки, воткнутой в бутылку из-под керосина", и год революции был второй, а от рождества Христова 1919-й. Но мало кто слышит и видит это теперь, слишком мало. И мало кто знает, что в 1960 году, по настоянию вдовы писателя, Елены Сергеевны Булгаковой, могилу Мастера на старом Новодевичьем кладбище укрыли "чугунной шинелью". И грушевые деревья плодоносили там, где "Голгофа с могилы его любимого писателя Гоголя".

"За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!.. Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!".

Владимир Вестер
Женский журнал Суперстиль • 13.05.2016