"Целые дни после получения письма он полон был дрожащего счастья. Ему непонятно было, как он мог расстаться с Машенькой. Он только помнил их первую осень, – все остальное казалось таким не важным, бледным, – эти мученья, размолвки. Его тяготила томная темнота, условный лоск ночного моря, бархатная тишь узких кипарисовых аллей, блеск луны на лопастях магнолий".

…Обшарпанная машинописная копия, ходившая в середине 70-х прошлого века по Москве из рук в руки, но чаще из ночи в ночь. Над полузатертым названием "Машенька", в правом верхнем углу имя и фамилия автора – Владимир Набоков, в скобах – Сирин.

Кто он? Что за птица? Зачем летает по ночам? Почему в СССР ни в одном книжном магазине днем с огнем не сыщешь его книг? Отчего откуда-то из швейцарского его поместья он на весь мир произносит, быть может, нечто спорное, но очень частное, а у нас ничего об этом неизвестно? Говорят, что это потому, что этот человек, проживающий в Швейцарии, из бывших белогвардейцев, сбежавший из Крыма за пределы Родины, ярый и категорический противник нашего советского мироустройства, и все, что он написал, никоим образом не является реализмом в нашем привычном понимании.

Все это – выдумки высоколобого эстета, мастера словесной игры, виртуозного конструктора весьма странных сюжетов, заядлого коллекционера бабочек и к тому же автора какого-то англоязычного бестселлера под названием "Лолита", в котором с почти порнографическими подробностями описано, как уже совсем взрослый дядя совратил совсем еще юную девочку и претерпел с ней приключения, по характеру весьма криминальные.

Такой (или примерно такой) была "официальная точка зрения" на творчество крупнейшего русско-англоязычного писателя ХХ века. И почти ничего более. Кроме самиздатовских его произведений. И тех немногих, "очень продвинутых", которые при свете "уютных электроламп" с упоением читали его книги по-английски. И ни одного слова о том, что Набоков, помимо прозы и поэзии, еще и драматург и глубочайший знаток литературы, читавший о ней захватывающие лекции американским студентам в течение почти пятнадцати лет.

Ему же принадлежат слова: "На этом сверхвысоком уровне искусства литература, конечно, не занимается оплакиванием судьбы обездоленного человека или проклятиями в адрес власть имущих. Она обращена к тем тайным глубинам человеческой души, где проходят тени других миров, как тени безымянных и беззвучных кораблей".

Утверждение, что это его высказывание в эссе "Шинель" относится не только к великому произведению Н.В.Гоголя, а и к самому вдохновенному лектору могло быть признано в те далекие годы чуть ли не крамольным и даже уголовно наказуемым. Но вот с 1986 года на волне перестройки и воцарившейся гласности, начиная с романа "Защита Лужина", одно за другим издаются произведения знаменитого "антисоветчика", и читатели, погружаясь в прозу Набокова (Сирина), постепенно понимают, насколько она чудодейственна. Не без оснований мнение о прозе Гоголя в значительной степени, но не буквально относится и к самому Набокову. Писатель также обращался к "тайным глубинам человеческой души", достигнув невиданного ранее художественного результата в стереоскопическом изображении этих тайн.

Совершенная правда и то, что он родился 22 апреля 1899 года в Санкт-Петербурге в семье аристократической и очень интеллигентной. В раннем детстве научился говорить и писать на английском и французском раньше, чем на родном языке Пушкина, Гоголя, Толстого, Чехова. В детстве, уже не очень раннем, "в это первое необыкновенное десятилетие века", глазами очень любознательного ребенка наблюдал и слушал, как звенел за пределами отцовского имения Серебряный век и "фантастически перемешивалось новое со старым, либеральное с патриархальным, фатальная нищета с фаталистическим богатством". Рано ощутил себя по-настоящему счастливым за роялем и наедине с книгой, в играх в мяч и в полном одиночестве, впоследствии признавшись, что "ничто, кроме дождя, не могло помешать" его пятичасовой прогулке.

В следующее десятилетие, еще более необыкновенное и на излете бесконечно страшное, продолжилось его отличное, глубокое и разностороннее образование; он усовершенствовал свою игру в шахматы и достиг мастерства в навыке ловли и распознавания бабочек, в зрелые годы став всемирно известным энтомологом.

Уже в эмиграции от своего дяди узнал, "что старый дворянский род Набоковых произошел не от каких-то псковичей, живших как-то там в сторонке, на обочье, и не от кривобокого, набокова, как хотелось бы, а от обрусевшего шестьсот лет тому назад татарского князька по имени Набок".

В автобиографических "Других берегах", одной из вершин прозы Набокова, пояснил родословную: "Среди моих предков много служивых людей… есть министр юстиции Дмитрий Николаевич Набоков (мой дед); и есть, наконец, известный общественный деятель Владимир Дмитриевич (мой отец)".

В 1919 году он покинул большевистскую Россию, которую ненавидел столь же глубоко и страстно, как любил Россию прежнюю, большевиками угробленную, где с неукротимым "звоном путеводной ноты" "за окном вагона уже дымился ненастный день, мелькали печальные перелески, белело небо над каким-то пригорком, там и сям еще горели, или уже зажигались, окна в отдаленных домах"… "Бывало, морозным петербургским утром встречались мы в пыльном, маленьком, похожем на табакерку, музее Суворова. Как славно целовались мы за спиной воскового гренадера!" – вспоминал он.

Его псевдоним в начальный период творчества, Сирин, перекликался с образом мифической ночной птицы, существа с человеческой головой и женской грудью. "По темному небу эмиграции Сирин промелькнул как метеор, не оставив позади себя ничего, за исключением некого неясного беспокойства". В этом высказывании столь же мало буквального, сколь, например, и в рассказе "Сказка", где описан человек, который ехал в трамвае и мысленно "набирал гарем". Под воздействием почти сказочных приключений на улицах Берлина этот герой гарема физически не набрал, а автор рассказа через много лет позволил себе выразиться более конкретно: "Но писателем, который больше других интересовал меня, был, несомненно, Сирин". Под этим псевдонимом в веймарском Берлине он написал три своих первых романа, множество стихотворений и несколько десятков великолепных рассказов, собранных в 1930-м в сборник "Возвращение Чорба".

28 марта 1922 года молодой писатель переехал из Лондона в Берлин и в Берлине потерял отца. Юрист и публицист Владимир Дмитриевич Набоков погиб от пули террориста-черносотенца, загородив собою Петра Милюкова, известного политического деятеля, одного из организаторов и лидеров Конституционно-демократической партии. В романе "Дар" (1936) родной отец "ожил" в образе отца вымышленного, утратив "политическую составляющую" и оказавшись родным отцом героини романа, возлюбленной начинающего поэта Годунова-Чердынцева Зины Мерц, списанной почти буквально с Веры Слоним, жены писателя с 1925 года.

На страницах романа одно из важнейших для Набокова размышлений о человеке, впервые запечатленном памятью в возрасте трех лет, на "другом берегу" судьбы, когда этот человек держал его за правую руку, а за левую держала мать.

"Это было в день рождения отца, двадцать первого, по нашему календарю, июля 1902 года: и глядя туда со страшно далекой, почти необитаемой гряды времени, я вижу себя в тот день восторженно празднующим зарождение чувственной жизни". И через несколько фраз: "…отбыв воинскую повинность задолго до моего рождения, отец в тот знаменательный день, вероятно, надел свои полковые регалии ради праздничной шутки. Шутке, значит, я обязан первым проблеском полноценного сознания – что тоже имеет рекапитулярный смысл, ибо первые существа, почуявшие течение времени, несомненно, были и первыми, умевшими улыбаться".

Владимир Набоков только на русском языке написал восемь романов, несколько пьес, десятки рассказов и сотни стихов. В трех крупных томах строка за строкой изложил свое толкование "Евгения Онегина", переведенного им на английский язык и размещенного в томе четвертом.

В романе "Приглашение на казнь" выразил стойкое убеждение, что "человеческая толпа" - самая мрачная, непредсказуемая и опасная из мировых стихий, а "прозрачный обыватель" ничего в себе не несет, кроме "грубой вульгарной пустоты", и стремится в весьма гротескной, сатирической манере лишить реальной жизни того, кто, по его мнению, не очень-то виден и ясен на просвет. "Приглашение на казнь" писатель создал в 1938 году в пору завершенного укрепления германского фашизма и полного господства на бывшей Родине советского сталинизма.

В том же году был им написан рассказ "Истребление тиранов", в котором он в качестве основного и истребленного с помощью смеха тирана изобразил вполне узнаваемого "кремлевского горца": "Ограниченный, грубый, малообразованный человек… третьеразрядный фанатик… жестокий и мрачный пошляк с болезненным гонором…" Этот "герой" изображен в рассказе без усов и знаменитой курительной трубки, но в дымчатых очках и плешивым. Он абсолютно убежден в социалистической уравниловке, в безраздельном главенстве меньшинства над большинством, важнейшей важности тупых и массовых реляций, в том, чтобы "решительно все были полусыты и полуграмотны" в "благоприятнейшей атмосфере духовного распада".

У Набокова два родных языка: русский и английский, хотя русский, конечно, роднее. На каждом из них он создал нечто странное и выдающееся и, наверное, чуть ли не в центре всего, созданного на английском, роман "Лолита", набоковский гимн любви, а никакая не "развесистая порнография", на что у нас любили напирать, всячески муссируя необычность подробно изображенной любовной коллизии.

И во всем его творчестве, как и в "Лолите", и в "Машеньке", и в "Защите Лужина", и в "Даре", и в "Других берегах", и в "Камере-обскуре", и в "Прозрачных вещах", и в "Аде", и во "Взгляни на арлекинов!", сквозила истина и было ощущение текучести, которое "преображалось в подобие ясновидения". Истинно звучат и слова Зины Мерц, сказанные в "Даре" поэту Годунову-Чердынцеву, списанному Набоковым с самого себя: "Я думаю, что Россия будет прямо изнывать по тебе, когда слишком поздно схватится"…

Владимир Вестер
Женский журнал Суперстиль • 21.04.2016