Кроссворд-кафе Кроссворд-кафе
Главная
Классические кроссворды
Сканворды
Тематические кроссворды
Игры онлайн
Календарь
Биографии
Статьи о людях
Афоризмы
Новости о людях
Библиотека
Отзывы о людях
Историческая мозаика
Наши проекты
Юмор
Энциклопедии и словари
Поиск
Рассылка
Сегодня родились
Угадай кто это!
Реклама
Web-мастерам
Генератор паролей
Шаржи

Самое популярное

Слово о Владиславе Ходасевиче


Стихотворения Ходасевича
Биография Ходасевича
Печальный Орфей
Смерть Ходасевича
Жизнь и творчество
Русские поэты
Русские поэты-эмигранты
Близнецы (по знаку зодиака)
Биографии поэтов
Знаменитые Владиславы

Владимир Набоков о Владиславе Ходасевиче.


Владислав Фелицианович Ходасевич Крупнейший поэт нашего времени, литературный потомок Пушкина по тютчевской линии, он останется гордостью русской поэзии, пока жива последняя память о ней. Его дар тем более разителен, что полностью развит в годы отупения нашей словесности, когда революция аккуратно разделила поэтов на штатных оптимистов и заштатных пессимистов, на тамошних здоровяков и здешних ипохондриков, причем получился разительный парадокс: внутри России действует внешний заказ, вне России - внутренний.

Искусство, подлинное искусство, цель которого лежит напротив его источника, то есть в местах возвышенных и необитаемых, а отнюдь не в густо населенной области душевных излияний, выродилось у нас, увы, в лечебную лирику. И хоть понятно, что личное отчаяние невольно ищет общего пути для своего облегчения, поэзия тут ни при чем, схима или Сена компетентнее.

Общий путь, какой бы он ни был, в смысле искусства плох именно потому, что он общий. Но, если в пределах России мудрено себе представить поэта, отказывающегося гнуть выю, т. е. достаточно безрассудного, чтобы ставить свободу музы выше собственной, то в России запредельной легче, казалось бы, найтись смельчакам, чуждающимся какой-либо общности поэтических интересов, - этого своеобразного коммунизма душ. В России и талант не спасает; в изгнании спасает только талант. Как бы ни были тяжелы последние годы Ходасевича, как бы его ни томила наша бездарная эмигрантская судьба, как бы старинное, добротное человеческое равнодушие ни содействовало его человеческому угасанию, Ходасевич для России спасен - да и сам он готов признать, сквозь желчь и шипящую шутку, сквозь холод и мрак наставших дней, что положение он занимает особое: счастливое одиночество недоступной другим высоты.

Говорить о "мастерстве" Ходасевича бессмысленно и даже кощунственно по отношению к поэзии вообще, к его стихам в резкой частности; понятие "мастерство", само собой рождая свои кавычки, обращаясь в придаток, в тень, и требуя логической компенсации в виде любой положительной величины, легко доводит нас до того особого задушевного отношения к поэзии, при котором от нее самой, в конце концов, остается лишь мокрое от слез место.

В сравнении с приблизительными стихами (т. е. прекрасными именно своей приблизительностью - как бывают прекрасны близорукие глаза и добивающимися ее также способом точного отбора, какой бы сошел при других, более красочных обстоятельствах стиха за "мастерство") поэзия Ходасевича кажется иному читателю не в меру чеканной - употребляю умышленно этот неаппетитный эпитет.

Но все дело в том, что ни в каком определении "формы" его стихи не нуждаются, и это относится ко всякой подлинной поэзии. Мне самому дико, что в этой статье, в этом быстром перечне мыслей, смертью Ходасевича возбужденных, я как бы подразумеваю смутную его непризнанность и смутно полемизирую с призраками, могущими оспаривать очарование и значение его поэтического гения. Слава, признание, - все это и само по себе довольно неверный по формам феномен, для которого лишь смерть находит правильную перспективу. Допускаю, что немало наберется людей, которые, с любопытством читая очередную критическую статью в "Возрожденье" (а критические высказывания Ходасевича, при всей их умной стройности, были ниже его поэзии, были как-то лишены ее биения и обаяния), попросту не знали, что Ходасевич - поэт. Найдутся, вероятно, и такие, которых на первых порах озадачит его посмертная слава. Кроме всего, он последнее время не печатал стихи, а читатель забывчив, да и критика наша, взволнованно занимающаяся незастаивающейся современностью, не имеет ни досуга, ни слов о важном напоминать. Как бы то ни было, теперь все кончено: завещанное сокровище стоит на полке, у будущего на виду, а добытчик ушел туда, откуда, быть может, кое-что долетает до слуха больших поэтов, пронзая наше бытие потусторонней свежестью - и придавая искусству как раз то таинственное, что составляет его невыделимый признак.


Отрывки из эссе: Владимир Набоков. О Ходасевиче // Лекции по русской литературе. М., Независимая газета, 1998.
Телеканал "Культура"

Сергей Гандлевский о Владиславе Ходасевиче.


Говорить художнику под руку, внушать обществу, что истинное искусство обязано быть подспорьем политике, философии, религии, чему-то ещё, - верный способ оставить по себе в культуре недобрую память. Сбитый с толку художник лишается плодотворного ощущения неподотчётности, родства с ветром, орлом и сердцем девы, а у критики и публики, привыкающих ценить в произведении искусства в первую очередь намерение, притупляется художественный вкус.

Уклоняясь от сотрудничества, искусство может объявить себя "чистым". Но его чистота и диета - не от хорошей жизни и снова означают несвободу, потому что выбор делается от противного. У художника есть только одно средство освободиться из плена общих мест - перерасти их, быть недюжинной творческой личностью.

Ходасевич и был такой личностью, поэтому он пошёл по пути наибольшего сопротивления: традиционное для русской литературы отношение к искусству, как к подвигу, принял близко к сердцу, но оставил за собой право совершить этот подвиг в одиночку и по своему усмотрению. А общественным эстетическим послаблением, скидкой на подвижничество - не воспользовался, мечтал даже собственную агонию "облечь в отчётливую оду".

У Ходасевича репутация гордеца, поэта высокомерного, и она вполне справедлива, если вернуть слову "высокомерие" его изначальное значение. Он действительно мерил жизнь высокой мерой, на свой аршин, исходя из идеальных о ней представлений и говоря с нею языком классической поэзии. Но если бы имелось только это, речь бы шла об обаятельном чудачестве, литературном донкихотстве; вернее, говорить за давностью времени было бы не о чем. Чрезвычайное впечатление от лирики В. Ходасевича объясняется, я думаю, совершенно раскованной головокружительной интонацией его стихов и совмещением несовместимого: возвышенного слога и низких материй - вроде потерянного пенсне или похорон полотёра Савельева.

Ходасевич не стеснялся сравнивать себя с Орфеем, но Аид этого автора похож на недра метро. В каждом надменном стихотворении Ходасевича есть замечательная уравновешивающая подробность, разом обезоруживающая борца с выспренностью:


На печках валенки сгорали;
Все слушали стихи мои.

Действительно в каждом. И это увлекательное занятие - следить, как под пером поэта оживает, казалось бы, навсегда пропахшая нафталином поэтическая рухлядь: видавшие виды лексика, размеры, рифмы - и превращается в строфы, заряженные сухой страстью.

Ходасевич был современником решительных литературных переворотов. Шахматная доска искусства предстала новым игрокам тесной и исхоженной вдоль и поперёк. Хлебников, Маяковский, Пастернак и многие другие талантливые авторы предприняли попытки раздвинуть поле. Опыт Ходасевича доказал, что неординарные ходы можно делать и в пределах азбучных 64-х клеток.

"Старомодная" лирика Ходасевича напоминает: никакого новаторства самого по себе, художественной дерзости вообще, приёма, годного на любой случай, не существует. Ходасевич не одержим стихами, как это было принято в Серебряном веке, а держится литератором. Эта выправка помогла ему сохранить человеческое и писательское достоинство в последнее десятилетие его жизни, когда поэтические силы изменили ему. Она же, как мне кажется, выручила в очень нелёгком испытании, выпавшем на его долю.

Ходасевич имел зловещего двойника - блистательного поэта Георгия Иванова. Скорее всего бессознательно Иванов присваивал сюжеты, интонации, образы некоторых стихотворений Ходасевича и, что самое ужасное, эпигону случалось превзойти в совершенстве автора. Искусство изначально - сама несправедливость, но для Ходасевича было сделано исключение: иногда побеждая в частностях, Иванов проиграл сопернику в целом - оказался в его тени, вписался в вереницу парижских отверженных, персонажей "Европейской ночи", последней и лучшей книги Ходасевича. При прочих равных победа осталась за классически-определёнными, здравыми взаимоотношениями между творцом и творчеством, а не за декадентскими, всепоглощающими и саморазрушительными.


Отрывки из эссе: Сергей Гандлевский. Орфей в подземке// Поэтическая кухня. СПб.: Пушкинский фонд, 1998.
Телеканал "Культура"


Добавить комментарий к статье




Стихотворения Ходасевича
Биография Ходасевича
Печальный Орфей
Смерть Ходасевича
Жизнь и творчество
Русские поэты
Русские поэты-эмигранты
Близнецы (по знаку зодиака)
Биографии поэтов
Знаменитые Владиславы


Ссылка на эту страницу:

 ©Кроссворд-Кафе
2002-2024
dilet@narod.ru