Гроссман - это большой человек. И, разумеется, с золотым пером, которое было у него наподобие боевого штыка. Разил наповал.

Василий Семенович Гроссман (на самом деле - Иосиф Соломонович) родился 29 ноября (12 декабря) 1905 года в самом еврейском городе - в Бердичеве. Начальное образование получил в Киевском реальном училище. Его отец был химиком, и сын пошел по стопам отца - окончив в 1929 году физико-математический факультет Московского университета, до 1932 года работал в Донбассе, заведовал химической лабораторией пыли и газа на шахте Смолянка II. Заболел туберкулезом. Переехал в Москву.

В 1934 году вышел первый рассказ Гроссмана "В городе Бердичеве", затем повесть "Глюкауф", отмеченная самим Максимом Горьким. По поводу "Бердичева" Исаак Бабель воскликнул: "Новыми глазами увидена наша жидовская столица". А Михаил Булгаков в растерянности сказал: "Как прикажете понимать, неужели что-то путное удается все-таки печатать?"

Путное-то путное, но еще опутанное путами (простите за каламбур) социалистического реализма. Это относится и к первому роману Василия Гроссмана "Степан Кольчугин" (1937-1940) - о пути рабочего парня в революцию, о его внутреннем становлении и о том, как он, преодолевая колебания, становится сознательным большевиком. Конечно, роман был встречен благожелательно. Тема революции и рабочего класса - это пропуск в большую литературу.

Семен Липкин вспоминал: "Когда мы с Гроссманом познакомились, я чувствовал, что он счастлив. Литературный успех, особенно ощутимый после полунищенской, одинокой жизни донбасского инженера (первая жена и дочь Катя жили отдельно в Киеве), новые умные, интересные друзья, красивая жена. "Меня поразило, какие красивые жены у писателей", - говорил он мне, когда мы сблизились. Он был высокого роста, курчавый, когда смеялся, а смеялся он в те дни часто, не то что потом, на щеках у него появлялись ямочки. Необыкновенные были его глаза, близорукие, одновременно пытливые, допрашивающие, исследующие - и добрые: редкое сочетание. Женщинам он нравился. От него веяло здоровьем".

Но не все было безоблачным. Успешный "Степан Кольчугин" был выдвинут на Сталинскую премию, пройдя все этапы длительного согласования. Журналисты и корреспонденты газет приезжали к Гроссману брать у него интервью и фотографировать. Но в опубликованном списке лауреатов Гроссмана не оказалось: его вычеркнули в последнюю минуту. Это произошло в начале 1941 года. А через полгода началась война. Василий Гроссман ушел на фронт в качестве военного корреспондента "Красной звезды".

На войне он начал писать роман "Народ бессмертен" - широкий, с размахом, с эпическим многоголосием. А еще он писал сталинградские очерки, которые читались нарасхват - на фронте и в тылу. Очерки подтолкнули Гроссмана к созданию романа "Сталинград", но затем появилось другое название - "За правое дело". В нем писатель сделал попытку осмыслить увиденное на войне. Мнение критиков было следующим: "Автор раскрывает духовный мир советских людей и противопоставляет ему механизированно-злобный, агрессивный мир гитлеровцев. В романе явственно звучит излюбленный Гроссманом мотив неизменного превосходства высоких и чистых человеческих побуждений над жестокостью и корыстью".

Официальная критика вещала именно так: исключительно в бело-черных тонах, пафосно и чрезмерно обобщенно, не замечая деталей, акцентов и нюансов. А вот Твардовский со своим заместителем по "Новому миру" Тарасенковым разглядели все до мельчайших подробностей и прикатили к Гроссману в его квартиру на Беговой улице. После первых хмельных похвал Александр Трифонович выдвинул ряд серьезных возражений: слишком мрачно показаны трудности жизни населения в условиях войны, да и сама война; мало о Сталине; излишне педалируется еврейская тема, один из главных героев, физик Штрум, - еврей.

В тисках несвободы, под прессом цензуры, под чужую дудку Гроссман бросился спасать свой роман. В обновленном и отредактированном виде он появился в "Новом мире". В окончательном варианте еврейский физик Штрум был задвинут на второй план, у него появился учитель, более крупный физик, разумеется, русский. Но и в переделанном виде роман "За правое дело" был высоко оценен читателями, в библиотеках за номерами "Нового мира", где печатались куски романа, выстраивались очереди.

В письме Гроссману в июле 1952 года Мыкола Бажан признавался: "Напряженно жду следующего номера "Нового мира". Хватаю каждый новый номер и вчитываюсь в Ваш роман - большое, человечное и умное произведение..."

Воениздат и "Советский писатель" уже собрались издать нашумевший роман отдельной книгой, как грянул неожиданный гром. Хотя почему неожиданный? Так называемые патриоты-писатели бдят постоянно. И когда выпадает успех на долю какого-то писателя определенной национальности, они тут же начинают злобно шипеть. Так было, к примеру, с Осипом Мандельштамом, с Борисом Пастернаком. Так произошло и с Василием Гроссманом.

13 февраля 1953 года в "Правде" выступил Михаил Бубеннов с подвальной статьей "О романе В. Гроссмана "За правое дело" - зубодробительной, палаческой. Бубеннов выдвинул страшные для того времени обвинения: неверно идейно осмыслен героический подвиг советских людей, нет и в помине роли партии как организатора победы. Слишком сильны мотивы обреченности и жертвенности. Ну, и т.д. За Бубенновым ринулись в атаку на Гроссмана другие.

А тем временем Василий Семенович работал над второй частью дилогии - романом "Жизнь и судьба". Труд был титанический: за десять лет (1950-1960) им было написано более тысячи страниц. Как отмечал Владимир Лакшин, роман Гроссмана "огромен, гулок, разветвлен". Эпос сродни Льву Толстому. В нем много ярко-трагедийных страниц, к примеру, описание конца Софьи Левинтон с мальчиком Давидом на пороге газовой камеры.

Сердце писателя всегда было полно сочувствия к страданиям еврейского народа. Когда был опубликован "Бабий Яр" Евтушенко, Гроссман сказал: "Наконец-то русский человек написал то, что у нас в стране есть антисемитизм. Стих сильно так себе, но тут дело в ином, дело в поступке - прекрасном, даже смелом".

Василий Гроссман, создавая "Жизнь и судьбу", сам совершил прекрасный и мужественный поступок. Он писал свой роман без оглядки на всевозможные табу и запреты, как откровение сталинской эпохи. В нем писатель доказывал, что всякая социальная покорность недопустима, ибо она по сути своей есть предательство. Именно покорность заводит людей в подземелье зла. "Судьба ведет человека, - говорил Гроссман, - но человек идет потому, что хочет, и он волен не хотеть".

Когда роман был готов, встал вопрос, где его печатать? К тому времени Гроссман находился в ссоре с Твардовским и поэтому решил отдать свое выстраданное произведение в другой журнал, в "Знамя", главным редактором которого был Вадим Кожевников. Это стало роковой ошибкой Гроссмана.

Чтение романа в редакции затягивалось. Наконец, 19 декабря 1960 года состоялось заседание редколлегии. Гроссман из-за сердечного приступа придти не смог, но согласился с тем, чтобы роман обсуждался без него. Отсутствие автора только развязало руки оппонентам. Борис Галанов, к примеру, выдал в адрес Гроссмана такую филиппику: "Свой талант художник употребил на выискивание и раздувание всего дурного и оскорбительного в жизни нашего общества, в облике людей. Это искаженная, антисоветская картина жизни. Между советским государством и фашизмом, по сути, поставлен знак тождества. Роман для публикации неприемлем".

Из выступления Виктора Панкова: "О чем бы автор ни заговорил, все у него свертывается на тридцать седьмой год, пытки, тюрьмы, концлагеря, горы трупов при коллективизации... Роман исторически не объективен. Он может порадовать только наших врагов".

Остальные высказывания были в том же духе: роман Гроссмана - произведение, враждебное советской идеологии. В заключительном слове Вадим Кожевников сказал: "Мы хотели раскрыть глаза Гроссману: чтобы он понял всю глубину своего падения..."

В трудную минуту Гроссмана поддержал все тот же Твардовский. Он приехал к Василию Семеновичу, крепко с ним выпил и заявил, что роман гениальный. Потом горько посетовал: "Нельзя у нас писать правду, нет свободы". И далее: "Я бы тоже не напечатал, разве что батальные сцены..."

Осенью 1960 года Семен Липкин посоветовал сохранить экземпляр романа в безопасном месте. Гроссман молча отдал Липкину три светло-коричневые папки. Еще один экземпляр Василий Семенович отдал своему институтскому другу Вячеславу Ивановичу Лободе.

А 14 февраля 1961 года роман Гроссмана "Жизнь и судьба" был арестован. Пришли люди в штатском и забрали не только машинописные экземпляры, но и первоначальную рукопись, и черновики не вошедших глав, и все подготовительные материалы, эскизы, наброски, даже использованную копировальную бумагу! С Гроссмана хотели взять подписку, что он не будет никому говорить об изъятии рукописи, но писатель отказался что-либо подписывать.

Гроссману приклеили ярлык "внутренний эмигрант". Везде отказывались печатать. Не выдержав изоляции, 23 февраля 1962 года Гроссман обратился с письмом к Хрущеву и попросил его разъяснить судьбу своего романа. "Я много, неотступно думал о катастрофе, произошедшей в моей писательской жизни, о трагической судьбе моей книги... Моя книга не есть политическая книга. Я говорил в ней о людях, об их горе, радости, заблуждениях, смерти, я писал о любви к людям и о сострадании к людям..."

Хрущев не ответил. Вместо монаршего письма Гроссмана пригласили в ЦК на беседу к "серому кардиналу" Михаилу Суслову. Тот заявил Гроссману: "Ваш роман - книга политическая... Ваш роман враждебен не только советскому народу и государству, но и всем, кто борется за коммунизм за пределами Советского Союза, всем прогрессивным трудящимся в капиталистических странах, всем, кто борется за мир:" И сделал вывод: "Напечатать вашу книгу невозможно, и она не будет напечатана". А на прощанье Суслов пожелал Гроссману "всего хорошего".

Обещанный Сусловым пятитомник собрания сочинений Гроссмана долго мурыжили, пока он окончательно не выпал из плана издательства. Как вспоминал Семен Липкин, "Гроссман старел на глазах у близких. В его курчавой голове прибавились седины, появилась на макушке лысинка. Вернулась отпустившая было астма. Походка стала шаркающей. Телефон у него замолк, многие старые друзья его покинули. А Гроссману нужны были друзья, приятели, собеседники. Чего эти люди испугались? Ведь Сталина уже не было..." Да, Сталина не было, но генетический страх остался.

В последние годы Гроссман написал путевые заметки "Добро вам!" о поездке в Армению, эссе "Сикстинская Мадонна", повесть "Все течет:" об истории человека, проведшего в ГУЛАГе 30 лет. Повесть эту Гроссман в 1963 году, незадолго до смерти, переработал и дописал. В ней он отразил свои раздумья о судьбе России, о том, что корни ее несчастий не в ленинско-сталинских изуверствах, а гораздо глубже - в русском рабстве, которое причудливым образом переплелось с идеями прогресса и революции.

В конце 1962 года Гроссмана настиг рак как следствие тяжелых нервных потрясений и депрессии. Он лежал в Боткинской больнице в отдельной палате, а за стеной тоже умирал от рака Михаил Светлов.

В ночь с 14 на 15 сентября 1964 года Василий Гроссман умер, немного не дожив до 59 лет. Даже кончина писателя была зацензурирована. В "Литературной газете" вышел подготовленный Эренбургом некролог, но не дали портрета. Из текста выбросили все живое, оставив ничего не значащие слова. Кто-то удивленно спросил одного из руководителей Союза писателей: "Неужели Эренбурга надо редактировать?" На что последовал ответ: "Его-то и надо".

Теперь о посмертной судьбе произведений Василия Гроссмана. Спасенный Липкиным экземпляр рукописи "Жизни и судьбы" был переснят на фотопленку Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Владимиру Войновичу удалось вывезти ее за границу, и в 1980 году роман был напечатан в Швейцарии. На родине "Жизнь и судьба" была опубликована в журнале "Октябрь" в 1988 году и тогда же вышла отдельной книгой. Повесть "Все течет:" увидела свет сначала в Германии в 1970 году, а спустя 19 лет - в СССР. В 1985 году в Тель-Авиве вышел двухтомник Гроссмана "На еврейские темы".

Закончим это печальное повествование словами самого Гроссмана. У него есть миниатюра "Смысл жизни". Вот она:

"Они спорили, в чем смысл жизни.

- В борьбе!

- В любви!

- В творческой работе!

- В наслажденье!

- Глупцы, - сказал последний. - Ведь смысл борьбы, любви, творчества, наслажденья в самой жизни".

В жизни Василия Гроссмана были все эти составляющие. А еще были травля, критика, неприятие, зависть, отторжение - все горькое разнотравье российских полей. Но его талант оказался сильней.