День 24 мая      

В мае у Иосифа Бродского юбилей — 65 лет. Золотое перо? Я бы сказал: с бриллиантовыми вкраплениями. Последний великий поэт XX столетия. Символ свободы. Певец империи и провинции. Определений Бродского, как и мнений и оценок, существует множество, от эмоциональных («Иосиф есть совершенство» — Белла Ахмадулина) до рассудочно-аналитических («Бродский сумел сделать то, что не удавалось еще никому: возвысив поэзию до философской прозы, он истончил прозу до поэтической лирики» — Петр Вайль).

Бродский — это марка. Бренд. Пароль в истинную поэзию. Миф и легенда. Писать о нем чрезвычайно трудно, поэтому заранее прошу у читателей прощения, что пишу не полно, не так и, может быть, даже не о том, словом, сумбур.

Несколько штрихов биографии. Иосиф Александрович Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде. Отец — военный моряк, после демобилизации — фотокорреспондент. Мать — Мария Вольперт — бухгалтер. С юности Иосиф был рыжим с конопушками. Один знакомый его говорил: «Что такое Бродский? Это такое чахлое еврейское растение…» Чахлое и непоседливое.

Бродский не окончил 8-й класс и ушел из школы в «большую жизнь»: фрезеровщик на заводе, прозектор в морге, сезонный рабочий в геологических экспедициях, картограф, кочегар, матрос, смотритель маяка. Сделал попытку стать подводником, но во 2-е Балтийское училище его не приняли, скорее всего из-за еврейского происхождения. А вот посещать лекции на филфаке ЛГУ разрешили.

Но перебор профессий — не главное. Главнее, что Иосиф Бродский ощущал себя поэтом. Он бредил стихами. Знакомые шутливо и снисходительно называли Бродского «ВР», что означало «великий русский поэт». Они шутили, но Бродский верил в свое величие с ранних лет.

Евгений Рейн вспоминает, как в их компанию молодых поэтов ворвался однажды юный Бродский, и Леонид Ентин молил Рейна: «Б-га ради, спаси! Пришел мальчик, который не дает нам спокойно выпить. Все время читает свои стихи...» Позднее Бродский вошел в круг молодых ленинградских поэтов, которым покровительствовала Анна Ахматова, назвавшая их содружество «волшебным хором» (Рейн, Бобышев, Найман). В 21 год Иосиф Бродский написал замечательный «Рождественский романс»:

 Плывет в тоске необъяснимой 
 среди кирпичного надсада
 ночной кораблик негасимый
 из Александровского сада.
 Ночной кораблик нелюдимый,
 на розу желтую похожий,
 над головой своих любимых,
 у ног прохожих...

 И провидческая концовка — надежда:
 ... как будто жизнь начнется снова,
 как будто будут свет и слава,
 удачный день и вдоволь хлеба,
 как будто жизнь качнется вправо,
 качнувшись влево.

Она и качнулась сначала влево. И тут следует вспомнить, что становление Бродского проходило после того, когда закончилась «оттепель» и пошли андроповские заморозки. Вписаться в советскую поэзию с ее надрывным патриотизмом и крикливым оптимизмом Бродскому было трудно: он не испытывал никаких «верноподданнических сантиментов». Он пытался быть самим собой, что уже было подозрительным для власти. Первая публикация Бродского — «Баллада о маленьком буксире» (журнал «Костер», ноябрь 1962) да несколько переводов. Но и этого было вполне достаточно для гонения. И вот первая публикация в «Вечернем Ленинграде» — «Окололитературный трутень», и вторая — «Суд над тунеядцем Бродским», — и началось позорное судилище.

Первый привод в суд состоялся 18 февраля 1964 года (Бродскому шел 24-й год). И сразу звонкий ярлык «тунеядец!», окрик «Бродский, сидите прилично!» и вопрос, преисполненный государственного пафоса: «А что вы сделали полезного для Родины?!»

Судья Савельева никак не могла понять, что такое «подстрочник»: «Вы перевели часть книги «Кубинская поэзия». Вы что, кубинский знаете? Не знаете? Значит, вы пользовались чужим трудом».

И зубодробительный судейский вопрос: «А почему вы вообще считаете себя поэтом? Кто вас им назначил?» Бродский ответил, что это от Б-га. Судья взвилась до потолка. Приговор: 5 лет ссылки за «тунеядство».

Ссылку Бродский отбывал в деревне Норинская Архангельской области. И работал напряженно над собой. У него была фантастическая способность к самообразованию. Он выучил английский язык, читая поэзию Джона Донна со словарем. Через полтора года под давлением общественности Бродский был освобожден и вернулся в Ленинград, где его по-прежнему игнорировали газеты и журналы, об издательстве и речи не могло быть. Но Бродского заметил благосклонный Запад, и в 1965 году в Нью-Йорке выходит первая книга стихов.

Удивительный язык Иосифа Бродского! Он сам говорил: «Биография поэта — в покрое его языка». А покрой удивительный: Бродский и архаик, и лирик, и романтик, и мистик, и историк — все сразу. «Вся цивилизация XX века существует в его поэтических образах» (Чеслав Милош). Как заметили специалисты, Бродский видел реальность с двух сторон — и с той, что видима людям, и с изнанки. Он глядел на вещи из бытия и из небытия, и от этого они приобретали особенный объем. Он не был актером своих стихов, вынужденным повествовать о своей судьбе, собой гордиться, себя жалеть и за себя сражаться. В нем, как выразился Самуил Лурье, произошла децентрализация личности, его стихи — это Вселенная, которая вращается не вокруг своего героя, а вокруг чего-то высшего. Вот концовка раннего стихотворения «Проплывают облака» (1961):

 Где-то льется вода, вдоль осенних оград, вдоль деревьев неясных,
 в новых сумерках пенье, только плакать и петь,
 только листья сложить.
 Что-то выше нас. Что-то выше нас проплывает и гаснет,
 только плакать и петь, только плакать и петь,
 только жить.

Позиция «только плакать и петь» вырывала Бродского из привычного литературного круга, где хороводят и маститые мэтры, и представители андеграунда, и эстрадные жонглеры. И ни в какой мере Бродский не проходил по спискам диссидентов, он не бросал открытый вызов власти. Но все равно власть чувствовала в нем чужака, скрытую «контру». И сделала все, чтобы вытолкнуть его за пределы страны. Ему было горько, и это отчетливо видно на фотоснимке в аэропорту, где он неприкаянно сидит рядом с чемоданом.

4 июня 1972 года поэт выехал из Советского Союза и больше никогда не возвращался на родину. Покидая отчизну, Бродский написал письмо Леониду Брежневу «с просьбой позволить… присутствовать в литературном процессе в своем отечестве». Эта просьба была наивной.

А дальше потекла жизнь американская. Бродский начал работать в Мичиганском университете. Потом шесть лет преподавал в колледже Маунт-Холиок в штате Массачусетс. Еще — Нью-Йорк. На вопрос «Бродский был счастлив в Америке?» его друг Виктор Голышев ответил: «Его жизнь висела на нитке, ему два раза перешивали околосердечную артерию. При этом он каждую неделю ездил из Нью-Йорка в Массачусетс преподавать и жил один в профессорском доме — а по ночам его часто прихватывало…»

Преподавал, занимался активным творчествам («Скрипи, скрипи перо! переводи бумагу!..»), выпустил немало книг («Часть речи», «Конец прекрасной эпохи», «Римские элегии», «Мексиканское романсеро», «Урания» и другие). Освоил, почти в совершенстве, язык и писал на английском эссеистику (сборник «Меньше единицы», 1986). Сборник «Less then one» произвел большое впечатление и сразу был переведен на многие языки, что явилось важным аргументом в пользу Бродского в Нобелевском комитете. В книгу вошли 18 эссе, два из них автобиографические. Одна только фраза из эссе: «Надежная защита от Зла — это предельный индивидуализм».

Советы Бродского исполнены мудростью раввина. Американским студентам он советовал: «Старайтесь не обращать внимания на тех, кто попытается сделать вашу жизнь несчастной. Таких будет много — как в официальной должности, так и самоназначенных. Терпите их, если вы не можете их избежать, но как только вы избавитесь от них, забудьте их немедленно».

И еще: «Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы... Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы, историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т.д.»

Жизнь в Америке складывалась интересно, тяжело и бурно, с приступами одиночества: «Все мы приближаемся к поре безмерной одинокости души», — говорил он. Когда в Америку приезжали русские поэты, Бродский непременно вел их в ресторан, всем давал деньги, выступал на вечерах даже у тех, кто ему не нравился, и говорил, какие они хорошие. Виктор Голышев отмечал: «В этом смысле Бродский был замечательно беспринципен: человеческое существование он ставил выше своих личных оценок. Это очень редкое свойство среди пишущих людей».

Бродского частенько видели в ресторане Романа Каплана «Русский самовар», 3 декабря 1995 года там за столиком он набросал строки:

 Зима! Что делать нам в Нью-Йорке?
 Он холоднее, чем луна.
 Возьми себе чуть-чуть икорки
 и водочки на ароматной корке –
 погреемся у Каплана.

В 1987 году разорвалась «бомба»: эмигрант и изгнанник Иосиф Бродский получил Нобелевскую премию. В СССР многие взвыли: как Бродскому?! А я? А мы? Да кто он такой?! Александр Межиров резонно заметил одному из возмущавшихся, Евтушенко: «Чего вы хотите, Женя? Бродский отдал поэзии 100 процентов, а вы только 5 процентов!» И еще одну награду получил Бродский: звание поэта — лауреата США.

Русские литсобратья негодовали (Эдуард Лимонов назвал Бродского «поэтом-бухгалтером»). Негодовали и власти. Бродскому отказали во въезде в Россию, и когда умерла мать и когда ушел отец. Мстительно и жестоко.

А о чем говорил Бродский в своей Нобелевской речи? «Я совершенно убежден, что над человеком, читающим стихи, труднее восторжествовать, чем над тем, кто их не читает». И далее: «Я не призываю к замене государства библиотекой, — хотя мысль эта неоднократно меня посещала, — но я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших правителей на основании читательского опыта, а не на основании их политических программ, на Земле было бы меньше горя».

В 28 лет Иосиф Бродский поклялся себе, что увидит Венецию. В 1972 году, в 32 года, он реализовал свою мечту. В Венеции он жил и писал о ней стихи.

 Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки,
 как непарная обувь с ноги Творца,
 ревностно топчут штили, пилястры, арки,
 выраженье лица...

Венецианский аристократ, граф Джироламо Марчелло отмечал: «Бродский был венецианцем, да, настоящим венецианцем. Его стихи — это как вода в городе: бесконечный прилив — отлив, то выше — то ниже».

Там Бродский чувствовал себя, как дома: ему нравилась влажность Венеции и ее горделивая водная стать, здесь он был персоной. Кто-то из друзей поэта пустил остроту про «Бродский треугольник»: Ленинград — Нью-Йорк — Венеция.

После получения Нобелевской премии стихи и прозу Бродского стали публиковать на родине — в «Новом мире», «Знамени», «Неве». Первая книга, вышедшая в Москве, — «Пересеченная местность», затем появились многие другие и наконец — четырехтомное собрание «Сочинений». У меня хранится маленький сборничек «Назидание» (1990). Одно из сильнейших стихотворений — «На смерть Жукова»

А тем временем сердце Иосифа Бродского работало все хуже и хуже — трудно дышал, быстро уставал, нужна была еще одна операция. В ночь с 27 на 28 января 1996 года поэта нашли мертвым на полу, у двери. Ему не хватило 4 месяцев до 56 лет.

По нью-йоркскому радио сообщили: «Сегодня в Бруклине во сне умер русский поэт, нобелевский лауреат Иосиф Бродский...»

Газета «Правда» выступила со злобной заметкой «На смерть поэта», где Бродскому противопоставили русских поэтов Пушкина и Есенина: «А Бродского в лучшем случае можно назвать «русскоязычным», да и то с натяжкой, поскольку в последние годы он все больше на английском писал. И похоронят его не в С.-Петербурге, а в Венеции. Так какой же он «русский»? А может, не мучиться и назвать Бродского «великим еврейским поэтом»?..»

Что ж, и это надо помнить...

Бродского похоронили на венецианском острове Сан-Микеле, там же, где похоронены Стравинский и Дягилев. На мраморном памятнике надпись: «Иосиф Бродский. 24.V.1940-28.I.1996. Joseph Brodsky».

Юрий Безелянский
Алеф 2006

День 24 мая