Честно говоря, когда я впервые набрала телефон Оскара Фельцмана, была готова к тому, что известный композитор, пребывающий в весьма преклонном возрасте (в феврале 2008 года ему исполнится 87 лет), откажется от встречи под любым предлогом. Оскар Борисович и впрямь на тот момент чувствовал себя не совсем хорошо, но пообещал, что через день-два обязательно уделит мне время. Так и случилось. Удивительно доброжелательный, с прекрасным чувством юмора хозяин встретил меня в своей многокомнатной, но очень скромной, по сегодняшним меркам, квартире, где, пожалуй, самым главным достоянием является рояль и галерея фотографий. На них Оскар Фельцман запечатлен с президентами разных государств, известными политиками и людьми искусства. На одной — он сам в образе исторического персонажа, который был создан специально для проекта Катерины Рождественской. Пока я с интересом рассматривала снимки, Оскар Борисович достал из гардероба выходной костюм, на котором красовался великолепный орден.

— Несколько дней назад, только не сочтите за хвастовство, меня наградили орденом — очень для меня не свойственным. Это Орден Александра Невского I степени (самый высокий — орден Суворова, а второй — Александра Невского). Спрашиваю, за что, говорят — за "Огромное небо", "Балладу о красках", "14 минут до старта"…

- Оскар Борисович, вам в жизни приходилось встречаться со многими легендарными личностями: Шостаковичем, Утесовым…

— Остановитесь, остановитесь, сейчас буду более-менее интересно рассказывать. Езжу я с концертами по всему миру, и меня часто спрашивают, где я родился. И когда говорю, что в Одессе, это почему-то вызывает возглас: о-о-о! Все очень довольны. Знаете почему? Потому что Одесса — вы только не сердитесь, и Киев замечательный — имеет какое-то свое специфическое лицо. Я родился в Одессе на Малой Арнаутской — знаменитая улица. А ведь мог родиться на Большой Арнаутской, но ее никто не знает. А на Малой жили и хорошие люди, и немножко жуликоватые. Я иногда бываю в Одессе, вот недавно в ресторане "12 стульев" мне стул подарили…

- С бриллиантами?

— Нет, пустой! Но я продолжаю о детстве. В 5 лет меня отвели к известному педагогу Петру Соломоновичу Столярскому. Он послушал меня и сказал родителям: "С этим мальчиком я буду заниматься, хороший мальчик". И я стал заниматься на скрипке у Столярского. А теперь, как на телевидении говорят, спросите у меня: "Сколько времени я занимался у него — год, два?".

- И сколько?

— Две недели! Я пришел к нему и говорю: "Профессор, я больше у вас учиться не хочу". "Мальчик, я что, не правильно тебя учу?" — "Нет, я не хочу играть стоя, я хочу играть сидя". Я вам должен сказать, что это была гениальная фраза, потому что для композитора рояль — это оркестр, а скрипка — только инструмент. Я, видимо, еще тогда почувствовал, что мне нужен оркестр. И я начал заниматься на рояле у Берты Михайловны Рейнбальд. Параллельно у нее тогда учился знаменитый Эмиль Гилельс. Одесса вообще сверхмузыкальный город. Когда Шостакович приехал в Одессу, ему сказали, что здесь есть мальчик-вундеркинд, ему 6 лет, и он уже пишет свою музыку. Дмитрий Дмитриевич был потрясающий человек, он сразу же захотел меня послушать. Он пришел к нам домой. Мой отец был врач, но, кстати, прекрасно играл на рояле, мать — домохозяйка. В 6 лет я познакомился с Шостаковичем и встречался с ним до последних дней его жизни — он жил в нашем Доме композиторов в Москве.

Теперь вы спросили об Утесове. Когда я был уже подростком и смотрел фильм "Веселые ребята", я восторгался Утесовым, но никогда не думал, что буду с ним знаком. Во время войны меня назначили ответственным секретарем сибирского союза композиторов, а мне было 20 лет. В Новосибирск тогда приехал джаз Утесова, и меня с ним познакомили. Первой настоящей песней, которую я написал, считаю, был "Теплоход": "Теплоход, теплоход уходит в море, теплоход./ Свежий ветер сердцу вторит и поет./Не печалься, дорогая — все пройдет"...) Это я написал для Утесова. Кстати, когда я пришел и сыграл ему эту песню, знаете, какое предисловие было? "Леонид Осипович, я вам сейчас сыграю песню, но думаю, она никуда не годится"… Он говорит: ну ладно, сыграй. Когда я сыграл, он сказал, что через две недели вся страна будет петь "Теплоход". И вся страна — страшное дело! — до сегодняшнего дня ее поет. Причем ведь никогда не знаешь, какую песню написать. Я, например, написал "Ландыши". Мне тогда в голову не приходило, что они будут преследовать меня всю жизнь.

- Почему?

— Откуда я знаю. ее поют на чешском: "Конвалинки, конвалинки…", на японском, на английском. Кстати, за "Ландыши" меня ругали больше всего. И чем больше ругали — тем больше пели. Один мой доброжелатель говорит: "Слушай, тебя столько ругали за "Ландыши", может, тебе легче бы жилось, если бы ты их вообще не написал?". Я ему тогда ответил: "Если бы я не написал "Ландыши", я бы не был Оскаром Фельцманом, я бы вообще не был тем, кто я есть, — с недостатками, достоинствами, тем более что сейчас "Ландыши" уже вроде как классика". Знаете, я недавно был на Канарских островах — отдыхал там. И меня познакомили с руководителем эстрадного оркестра. Черный человек такой, хороший музыкант. "Маэстро, — говорит он, — мне нужны ноты самой популярной вашей песни". Я ему — "Ландыши". А он говорит: это мне не нужно, а нужно "Карлмарксштадт". Вот что натворил ваш знакомый (музыкант и продюсер Олег Нестеров перевел на немецкий язык "Ландыши" и получилась песня "Карлмарксштадт")!

- А с кем вам приходилось работать?

— Самый мой испытанный друг и певец — это Иосиф Кобзон. Он пришел ко мне сразу из армии, в эту квартиру, и говорит: "Может, я вам могу пригодиться?". Я его немедленно взял "на вооружение" и до сегодняшнего дня пишу новые песни для Кобзона. Кто еще? Муслим Магомаев, Эдита Пьеха — это целая эпоха. Когда Шура Броневицкий был руководителем ансамбля, он и Пьехой руководил, и мной — давал дельные советы. У нас было хорошее содружество. А знаете, кто меня научил петь? Клавдия Ивановна Шульженко! Когда я приходил к ней на репетиции, долго сидел в уголке и наблюдал. И знаете, я от нее взял эту простоту во время выступления. Ну кто еще? Эдик Хиль..

- Володя Трошин...

— О, вы мне правильно подсказали — "На пыльных тропинках далеких планет…". Меня часто спрашивают, какие песни мне больше всего нравятся. Я вам по секрету скажу, мне нравятся те песни, которые нравятся народу. У меня никаких расхождений с народом нет. А знаете, каждая песня имеет свою историю, день своего рождения. Как-то мне позвонили из программы "Доброе утро!" и сказали: послезавтра будет запуск искусственного спутника Земли, и нам бы хотелось, чтобы он полетел вместе с песней. Я говорю, что музыку напишу, а слов нет. А мне сообщают: "Мы тут взяли на работу мальчика, так вот он обещает за час-два написать стихи". Спрашиваю: "Кто такой?" — "Володя Войнович". Через час он перезвонил мне и продиктовал эти стихи. На следующий день песню спел Володя Трошин, но я не придал тогда этому событию особого значения — ну полетела себе песня и полетела в космос. А потом она полетела с Гагариным, Поповичем, Николаевым и стала гимном космонавтов. И с тех пор космонавты — дорогие для меня люди. Вы спрашиваете о близких друзьях… Ну вот мы с вами познакомились — тоже будем друзьями.

Или, скажем, песня "Манжерок". Все поэты отказывались писать стихи к этой песне. Они меня просили: ты расскажи сначала, что это такое. А потом, когда все отказались, я написал две первые строчки — "Расскажи ты мне дружок, что такое Манжерок", позвонил Олеву, продиктовал, а он говорит: ну теперь все понятно.

Еще история о песне, которую тоже все хорошо знают, — "Дунай, Дунай". Дело было так. Звонит мне Долматовский, говорит, что завтра улетает в Венгрию с концертом, и просит написать на стихи "Венок Дуная" музыку, да еще и выступить с ней через день в Будапеште. Короче, через полчаса я написал музыку. И когда мы приехали в Будапешт, я ему говорю, что петь ее не буду, потому что это очень плохая песня. Но он меня уговорил спеть один раз. Поверьте, когда я спел первый куплет, понял, что вся страна будет петь "Дунай, Дунай, а ну узнай, где чей подарок".

Или песня "На тебе сошелся клином белый свет". Стихотворение изначально было очень большое — каждый куплет по восемь строчек. Но я из каждого взял всего две — и получилась настоящая песня.

- Оскар Борисович, но кроме эстрадной музыки вы писали и симфоническую, и опереттами увлекались.

— Сейчас вам расскажу! Дело в том, что у меня все с творчеством было наоборот. Все начинают с песни — это очень просто, звучит всего 3—4 минуты. Потом еле-еле доходят до оперетты и т. д. Я учился в Московской консерватории и получил серьезное образование. Поэтому я стал писать сначала оперетты — "Воздушный замок", "Старая комедия" и многие другие. Только после этого я стал писать песни. Ведь мне казалось, что это несерьезное дело. И только потом я понял, что 3—4 минуты серьезнее, чем целая симфония. Помню, когда написал одну из первых оперетт — она шла в Театре оперетты на площади Маяковского, — честно говоря, у меня появились деньги, т. к. получал большие авторские. И вот тогда я купил "Москвич". Как-то поехал, и у меня заглох мотор прямо напротив главного входа в Оперетту. Ко мне подошел милиционер: "Нарушили…". Говорю ему: "Вы меня простите, я совсем недавно за рулем. Но вы знаете, кто я такой? Вот видите афишу, на ней написано мое имя — Оскар Фельцман". "А, знаю, моя жена была в театре". "И что?" "Ей очень не понравилось". В итоге он меня все-таки пожалел, права не отобрал, но что касается оперетт, то они мне сначала не помогали.

- Оскар Борисович, а вам приходилось писать песни по заказу?

— Я не хочу вам говорить, что я принципиально отказывался писать по госзаказу, даже не потому, что боялся навлечь на себя гнев. Просто меня не привлекали слова "Да здравствует партия" и т. д. Но вот была у меня песня "Комсомольцы 20-го года" на стихи Войновича. Ее я написал с большим энтузиазмом, потому что она была наполнена большим человеческим чувством. А потом я написал с Робертом Рождественским целый ряд песен гражданского содержания. Нет, не тупого гражданского, а лирико-гражданского. Среди них "Огромное небо". А знаете, как это было? Пришел ко мне Роберт и говорит: "Вчера в "Правде" я прочитал статью, что два летчика спасли город от большой беды — у них отказали моторы, но они дотянули до леса, сами погибли, а город не знал, что случилась такая трагедия. А город, между прочим, был Берлин. Я ему сказал, что просто необходимо написать об этом песню. И должен сказать, что с Робертом Рождественским я работал больше, чем с другими авторами, и мне, моей душе он давал больше, чем другие поэты. Он превращал лирические песни в гражданские. Но если бы я не объездил всю страну с поэтами, концертами, я бы ни одной песни не написал, сидя в кабинете.

- А как вы относитесь к современной эстраде? Вам она импонирует?

— Так, только спокойно! Когда мне задают такой вопрос, то думают, что я скажу: "Кошмар, кошмар, кошмар!". Я так не говорю. Кошмара, серости очень много. Однако есть отдельные композиторы, которые пишут приятные песни. Но должен вам сказать, что в 60-е, 70-е годы количество серых песен на радио и телевидении было небольшое. Потому что на передачу "С добрым утром" был жесткий отбор. Теперь боятся слова "худсовет". Кстати, я был председателем худсовета и ничего страшного в этом не вижу. Если бы сейчас были худсоветы, но нормальные, умеренные, не оголтелые, было бы очень хорошо.

- А с кем сейчас работаете, для кого пишете?

— Я вам честно скажу: для этих новые певцов, которые не очень сильно одеты, не пишу. А вот для Пьехи, для Кобзона, для Лещенко, для ансамбля Стаса Намина — пишу и этим доволен.

- Оскар Борисович, ваш сын, насколько известно, пошел по вашим стопам.

— По моим, как музыкант. Володя один из выдающихся пианистов современности. Живет в Нью-Йорке. Он пожизненный профессор нью-йоркского университета, играет и дирижирует лучшими оркестрами мира.

- А внуки?

— Внуку уже 22 года, он окончил в Америке экономический международный факультет. И он, к сожалению, не музыкант. Но если бы я был на месте Володи, внук бы непременно занимался музыкой.