Он стал воплощением настоящего коммуниста, переиграв всех председателей, добровольцев и героев. Кто скажет, что он таким не был на самом деле, пусть кинет в меня камень.Он был честен до конца и на экране, и в жизни. Ульянов до последних дней руководил своим «домом» – Театром Вахтангова, а вечер памяти артиста устраивает его дочь.

– Год без отца был тяжелым, – вспоминает дочь Михаила Александровича Елена. – К сожалению, за это время я четко и ясно почувствовала, что, какие бы ни были великие люди, какие бы они ни были незаменимые, забывается все моментально. Когда с этим не сталкиваешься, кажется, что этого быть не может. А оказалось, может.

Память даже о гениях стирается быстро. Эту страшную истину подтвердил мне на очередной годовщине Владимира Высоцкого его сын Никита, сказав, что, если близкие люди не будут напоминать о существовании такого человека, забудут даже Высоцкого.

– Точно. Забудут даже Ульянова, – согласилась Елена. – Поэтому я решила организовать вечер воспоминаний об отце. И проведем мы его в Центральном доме литераторов 28 марта. Театр Вахтангова инициативу по проведению подобного мероприятия не проявлял. Это мой долг. Я знаю, уверена, что он это видит и слышит. Для меня он жив.

«Нет, Нельзя, Неудобно, Неприлично»

Судьба выделила Ульянова сразу и всю жизнь помогала. Вот и роли подкидывала под стать фамилии. Вечный Ленин и в кино, и в театре. Когда в 32 года у Ульянова родилась дочь Лена, его в театре стали называть «Ульянов – Ленин – папа».

– Отец обожал меня. Второго ребенка не хотел, ему вполне хватало меня одной, так как я хулиганила и за себя, и за того парня. Он и ругался редко. Копил в себе раздражение. И последней каплей могла быть пустяковая ситуация. И уж тогда он говорил, говорил… Часа на два моноспектакль с красочными примерами, с возвращением в прошлое, с плачевными перспективами. Училась-то я в школе, которая находилась на Арбате. И вот как-то отца вызвали в школу. Повод: я умудрилась разбить два унитаза. Бедный папа доставал их где-то, а потом тащился по всему Арбату с двумя унитазами под мышками. Народного артиста заставили принести их в школу. В театре сразу начали хихикать: «О, идет тут как-то Ульянов по Арбату с унитазами». А он оправдывался: «Да Ленка долбанула, а меня заставили».

Вообще, заставить что-либо делать Ульянова удавалось немногим. Но достаточно было только попросить, поплакать в жилетку – и вот он уже со своим харизматичным лицом идет выбивать кому квартиру, кому машину, кому роль. А чтобы для себя, так это неприлично.

– Мама называла его «Четыре «Н» – Нет, Нельзя, Неудобно, Неприлично», – вспоминает дочь. – Он не мог никому отказать. Для себя ничего не сделал. В результате они с мамой всю жизнь прожили в своей мерзопакостной квартире на Пушкинской площади. Папа даже умудрился помочь людям, будучи при смерти. Нам рассказали уже после похорон, как папу отыскал земляк из Омска. Его дочка нуждалась в операции на сердце. Папа похлопотал, и девочке какие-то местные светила успешно сделали операцию.

Он не умел одеваться

Близкие говорят, что Ульянов был бессребреник. Он жил по совести. Его доставали все. Считали, что он всем должен, а он соглашался: да, должен – и делал. Жили Ульяновы бедно. На пенсию и на зарплату худрука. Весь гонорар за «Ворошиловского стрелка» сгорел в «Мост-банке» в дефолт. Себе на старость они «мощно» нажили квартирку и маленькую дачку за 42 км от Москвы.

– Я помню, в детстве лежала в больнице и одна девчонка сказала: «Ну конечно, все актеры деньги лопатой гребут». Меня это так задело. Я-то знала, как мы скромно жили. Я кинулась доказывать, что это не так. Как мы экономили на всем. Разница между реальностью и тем, что думают окружающие – огромная.

Михаил Александрович не был модником. Как истинный художник, не обращал на это никакого внимания. Он мог носить галстук, не подходящий к пиджаку. Периодически дочь наводила ревизию в его шкафу. Приходила и выкидывала старые наряды, а он сопротивлялся: «Как? Зачем ты выкидываешь мои старенькие любимые бареточки?» «Папа, спокойно, это бомжам», – останавливала его Елена. Себе ничего, зато дочку с детства баловал нарядами.

– Когда он ездил за границу, я писала ему списки, что привезти. Он всегда привозил, но все было не того размера. У меня с детства большая нога, росла стремительно, и никакая российская промышленность за мной не могла угнаться. Какой-то год я до зимы проходила в красных сабо и в шубе. Хипповала. Так вот, чтобы обуть дочь, он обрисовывал на картонке мою ногу или брал с собой проволочку по длине ноги. Представляете картину: Париж – а Ульянов доставал в магазине скрученную проволочку и засовывал ее в туфлю. Нам смешно, а он улыбался крайне редко. Только дома мог расслабить мышцы лица. Да и плачущим я его ни разу в жизни не видела, только в кино.

Последний год

17 лет подряд Ульянов с женой ездили в свой отпуск в маленький поселок Решма в Ивановской области. Там актера никто не доставал, не тыкал пальцем, не просил автограф. Супруги ходили по грибы и заготавливали их ведрами. Очень Михал Саныч любил чернушки. В Решме был хороший санаторий, в котором Ульянову помогали восстанавливаться. Ульянов страдал болезнью Паркинсона. С годами недуг прогрессировал, отказывали ноги, да еще «прицепом» появилась масса других болячек.

– В последнее его лето я вывозила папу из Иваново на вертолете, – рассказывает дочь. –

Они поехали с мамой в санаторий, и ему там стало плохо настолько, что в больнице Решмы ему сделали операцию на желудке. Но после этого лучше не становилось. Тогда его на «реанимации» перевезли в Иваново. Хотя ивановские врачи делали все что могли, но мы понимали, что его надо вывозить в Москву, иначе он просто на глазах уйдет. В результате через директора Театра Вахтангова Сергея Сосновского, через Калягина стали искать помощи в Москве. Ситуация аховая. Московский реанимобиль отказался везти его: не довезут – дорога плохая. В результате Калягин вышел на Шойгу, и тот прислал в Иваново вертолет. Я потом им в ноги кланялась. Возникла проблема: где посадить вертолет? Негде. В итоге главврачу больницы по телефону сказали: «Стелите простыни крестом на поляне перед больницей. Будем сажать вертолет». И врачи понеслись с простынями на поляну, расстелили гигантский белый крест. Ситуация, как в кино, нарочно не придумаешь. На каталке его довезли до вертолета, и мы полетели. В Москве вертолет посадили у МКАДа, туда пригнали три реанимобиля. И повезли в ОАО «Медицина».

Паркинсон неизлечим. У Ульянова отказывали ноги, при этом была совершенно ясная голова. Как только он нервничал, а было от чего, тут же все отдавало в ноги. В коляску садиться он не хотел. Поэтому стоически переносил разрушительную терапию.

– У отца не было выбора. Он понимал, что это безысходность. Да еще его доконала ситуация в театре, откуда его не отпускали, не могли ему много лет найти замену. А он, как человек ответственный, даже больной туда ходил. Не дали даже нормально полечиться. У него было адское состояние духа. Это очень ускорило его уход. Он разрывался. Театр был для него домом, даже больше, чем семья.

На своих коллег он не обижался. Он все переживал внутри себя, не показывая вида, и все время молчал.

– Тетя Рита, родная сестра папы, она на четыре года младше его, рассказывала: «Миша, когда маленький был, все время молчал. Его мама называла «Нашел – молчи, потерял – молчи». Вот он такой и был. Когда приходил домой, мы спрашивали: «Ну, как дела, папа?» – «Все нормально». Хотя мог быть сине-зеленым от усталости. У него была жутко мягкая, ранимая и не очень уверенная душа.