95 лет назад родился поэт Леонид Мартынов

ОН прожил на свете 75 лет. В этом мае Мартынову исполнилось бы 95... Родился 22 мая, умер 23 июня. В его жизни было много, чудесных, порой мистических совпадений, связанных главным образом с цифрами. Так, после войны он жил в Москве на 11-й Сокольнической улице, в доме 11, в квартире 11. Мало того - площадь комнаты была 11 метров, и прожил он в ней 11 лет.

Вообще биография Мартынова необычна и во многом парадоксальна. Как сама его личность, как сама его поэзия. Начать с того, что популярность Мартынов приобрел только лет в пятьдесят, хотя стихи писал, как говорят, с младых ногтей.

Родился в Сибири. Раннее детство Мартынова практически прошло в железнодорожном вагоне. Отец работал техником путей сообщения. Служебный вагон подолгу стоял среди степей и полупустынь Зауралья. И мальчик знал "каждую водокачку между Челябинском, Омском и Каинском". Только перед Первой мировой войной семья окончательно поселилась в Омске. Через много лет Мартынов напишет, что в 1910 году Омск напоминал ему " плоский, купающийся в соленой пыли гигантский блин-город", где жили люди по крайне мере двенадцати национальностей. Он помнил казахов, продававших кумыс на улицах и мясо на базарах, одетых в гоголевские свитки украинцев, кутающихся в сибирские тулупы рыжих немцев-колонистов, а еще латышей, эстонцев, поляков. На главном Никольском проспекте возвышался Казачий собор, где Мартынова крестили, почему-то под сенью знамени Ермака Тимофеевича. Напротив стоял костел, из которого доносились латинские песнопения. А рядом с костелом - мусульманская мечеть. Эта многоязычная пестрая среда, смешение одежд, языков, обычаев как бы приобщило будущего поэта к мировой культуре, научило "ощущать на вкус, цвет, запах" не только предметы, вещи, но и события, явления. Уже в 15-16 лет он серьезно интересуется историей, семейными преданиями, даже пишет стихотворение о происхождении своей фамилии, узнав, что мартыны - это птицы из породы чаек. "Черные воды пустынны, //Глухо ревет прибой, // Братья мои мартыны // Кружатся над тобой. // Тонкие руки раскинув, // Падаешь ты на песок.// Видишь летящих мартынов?// Путь их высок, высок".

Видимо, еще в отрочестве Мартынов наметил для себя собственный высокий путь. Хотя поначалу, как все мальчишки, увлекался техникой: паровозы, самолеты, корабли. Правда, еще в раннем детстве мальчику снились диковинные сны: он видел летящие в воздухе фигуры с раскинутыми руками, а потом и сам весело, вольно начал летать во сне, то над Северным полюсом, то прямо через радугу. Позже Мартынов признается, что сны эти до времени заменяли ему поэзию и музыку. А потом был гардероб в проходной комнате, на верху которого мальчик обнаружил залежи старых журналов и книг. С этих пор он и стал книгочеем. Товарищи старшего брата называли его сновидцем книг, наивным мечтателем, "вундеркиндом, читающим Ведекинда". Окончив четыре класса омской гимназии, Мартынов решил учебу бросить. Видимо, жизненные впечатления и события были слишком сильны и значительны. Первая мировая война, революция, армия Колчака, вошедшая в Омск, установление советской власти. И стихи, стихи, стихи. "Отгородимся от прошлого, // Cтертого в порошок, // Прошлого, былью поросшего, // Скошенного под корешок. // Разве что только под лупами // Станет оно видней… // Пахнут землей и тулупами // Девушки наших дней". Молодой Мартынов сначала увлекся футуризмом, потом решил стать художником, даже ездил в Москву поступать во ВХУТЕМАС. Потом сделался газетчиком-корреспондентом, исколесил огромные пространства Сибири: летал над Барабинской степью на агитсамолете, переходил пешком Казахстан по трассе будущего Турксиба, искал в степи остатки мамонтов, а на Алтае собирал лекарственные травы. Внезапно решил поступить на географический факультет Ленинградского университета.

С Ленинградом у молодого Мартынова тоже связана удивительная история. Три задачи поставил перед собой поэт: переплыть Неву, напечатать стихи в литературном журнале и поступить в университет без вступительных экзаменов, предъявив вместо аттестата собственные стихи. Но… профессор Тан-Богораз заявил, что нужные молодому стихотворцу знания можно получить и путем самообразования. Университет остался мечтой, зато в журнале "Звезда" было опубликовано стихотворение Мартынова "Безумный корреспондент", где были, в частности, и такие строки: "Ведь наших дней трескуч кинематограф, // И Гепеу - наш вдумчивый биограф, // И тот не в силах уследить за всем".

Случилось, что этот "вдумчивый биограф" сыграл с поэтом скверную шутку. В 32-м году 27-летний Мартынов был арестован по делу так называемой "Сибирской бригады". По мнению НКВД, это была нелегальная контрреволюционная организация литераторов. Помимо Мартынова, в нее входили поэты Павел Васильев, Сергей Марков и несколько других. Мартынова выслали в Архангельск, потом перевели в Вологду, где он прожил три года..

Только в начале 90-х Галина Сухова, хранительница мартыновского наследия, получила в Особом архиве дело этой "Сибирской бригады" за номером 122613. Мартынова обвиняли в контрреволюционной агитации. Формальной уликой было известное стихотворение "Воздушные фрегаты": "Померк багряный свет заката, // Громада туч росла вдали, // Когда воздушные фрегаты // Над самым городом прошли…" Даже не все стихотворение, а строки, посвященные адмиралу Колчаку: "О потонувшем адмирале // Не зря вещали старики…" Но главное обвинение заключалось в том, что молодые поэты якобы ратовали за автономию Сибири, чуть ли не за ее отделение от России.

Почему-то сам Мартынов никогда не писал и не рассказывал об этом факте своей биографии, и даже в 60-е годы не подавал документов на реабилитацию. Словно вычеркнул из своей жизни эту страницу.

Однако Вологда не оказалась случайным городом в судьбе поэта. Он и здесь сотрудничал в газетах, журналах, писал стихи. Но главное, в Вологде, в одной из редакций, Мартынов встретил свою будущую жену. Девушка - ее звали Нина - печатала на машинке "Ундервуд" и была похожа на подсолнух. Ей посвятил Мартынов одно из лучших лирических стихотворений: "Но ты вошла…// Отчетливо я помню, // Как ты вошла - не ангел. И не дьявол, // А теплое здоровое созданье, // Такой же гость невольный, как и я…// Я это понял.// Одного лишь только// Не мог понять: откуда мне знакомы // Твое лицо, твои глаза и губы, //И волосы, упавшие на лоб?// Я закричал: // - Я видел вас когда-то, // Хотя я вас и никогда не видел. // Но тем не менее видел вас сегодня, // Хотя сегодня я не видел вас!"

Они прожили, как говорят, душа в душу 47 лет. Она умерла в 79-м, он через год после нее.

Была еще и необыкновенная дружба, длившаяся тридцать три года. Уже после войны, в 45-м году, когда чета Мартыновых перебралась в Москву и жила на той самой 11-й Сокольнической улице, в маленькую комнату нагрянул венгерский поэт Антал Гидаш и предложил Мартынову заняться переводами Петефи. Так началась дружба четверых: Мартынов, Нина, Гидаш, Агнесса. Их сблизила не только одержимость поэзией, но и общность судеб. Антал Гидаш тоже провел несколько лет в сталинских лагерях, отец Агнессы Кун, венгерский революционер, был расстрелян в 37-м.

"Нас было четверо,- писала Агнесса Кун уже после смерти Мартынова. - Первой ушла Ниночка, вторым Гидаш, третьим Мартынов, и осталась я одна. Не так уж уютно стало на свете. Утрачен и ритм жизни: 10-е, 20-е, 30-е числа. Это были мартыновские дни. Двадцать с лишним лет подряд сидели мы с Гидашем в нашей будапештской квартире и ждали их звонка".

Еще одна веха биографии - "Эрцинский лес" - книга стихов, выпущенная в Омске. Когда я спрашивала Мартынова, что это такое - Эрцинский лес, он смотрел на меня недоуменно, как на полную невежду, потом долго объяснял про молдавского ученого Сапфария, который еще в 17-м веке описал лесные богатства Сибири, особо отметив леса, растущие по берегам рек. "Это и есть Эрцинский лес в переводе с латинского",- заканчивал он свой рассказ.

Тогда, в 46-м, книга была подвергнута оглушительному разгрому. Особо придирались к стихотворению, давшему название всей книге: "Я говорил, что дик // Мой отдаленный край.// Я говорил: "Язык // Деревьев изучай!" // Я звал вас много раз // Сюда, в Эрцинский лес, // Чьи корни до сердец, // Вершины до небес!"

В частности, известная в те годы писательница Вера Инбер даже отказывала поэту в принадлежности к советской литературе: "Видимо, Леониду Мартынову с нами не по пути. Наши пути могут разойтись навсегда".

Особенно возмутило ее стихотворение, где были такие строки: "Но, по земле своей кочуя, // Совсем немногого хочу я: // Хочу иметь такую душу, // Чтоб гибло все, что я разрушу, // Хочу иметь такую волю, // Чтоб жило все, чему позволю…"

На этот раз Мартынова не арестовали, не выслали, его просто прекратили печатать. Только переводы с венгерского, польского, французского изредка появлялись в журналах. Но Мартынов всегда верил в свое предназначение. В 45-м он писал: "Мне кажется, что я воскрес, // Я жил. Я звался Геркулес. // Три тысячи пудов я весил. // С корнями вырывал я лес. // Рукой тянулся до небес. // Садясь, ломал я спинки кресел. // И умер я… И вот воскрес: // Нормальный рост, нормальный вес - // Я стал как все. Я добр. Я весел. // Я не ломаю спинок кресел…// И все-таки я Геркулес". Именно в запретные годы непечатанья Мартынов работает истово, собирает воедино свои лучшие сочинения. Они появились только через девять лет, в 55-м, в виде тоненькой зеленой книжки со скромным названием "Стихи". Сразу же после выхода сборника Мартынов, как говорится в таких случаях, проснулся знаменитым. Его стихи читали, обсуждали, цитировали. Многие строки просто сделались афоризмами: "Из смиренья не пишутся стихотворенья", "удивительно громкое эхо", "человечеству хочется песен...", "вода благоволила литься". Недаром на вопрос, кто он по профессии, Мартынов шутливо отвечал: "Писатель слов и сочинитель фраз".

Но долгожданное признание, казалось, вовсе не повлияло на образ жизни и внутренний мир Мартынова. Правда, из комнатушки на 11-й Сокольнической он переехал в двухкомнатную квартиру на Ломоносовском проспекте. Но, как и прежде, он жил отшельником, редко появлялся на публике, еще реже давал интервью, никогда не читал своих стихов на поэтических вечерах или с эстрады, что было необыкновенно распространенно именно в 60-70-е годы. А каких трудов уже в середине 70-х стоило мне уговорить Мартынова первый раз сняться на телевидении! По-прежнему его келья, или "художественная мастерская", как называл Мартынов свой кабинет, была завалена научными книгами, кипами газет и диковинными камнями. Правда, известность позволила ему целиком отдаться любимому делу - поэзии. Кажется, любую мысль, посетившую его, любой предмет или случай он мог обратить в стихи. Он как будто спешил, торопился высказаться, выплеснуть на бумагу все, что переполняло его душу. По собственному выражению, он писал, "перебивая самого себя, перепевая самого себя, переживая самого себя". Очень точно написал о Мартынове его земляк, писатель Сергей Залыгин: "Мартынов мог быть только поэтом, а больше никем другим. Так задумала его природа. Он был настолько поэтом, что, скажем, каким-либо руководителем Союза писателей его и представить было совершенно невозможно. Да и сам он удивился бы страшно, если бы кто-то вдруг предложил занять ему ту или иную руководящую роль. Служебный кабинет, а в кабинете Мартынов?! Нет, это невозможно!"

Называли его и чудаком-романтиком, и ученым-историком, и колдуном-фантазером, и пустынником ХХ века, хотя он всегда живо интересовался всем новым и, безусловно, обладал даром предвидения.

Мне кажется, он предвидел то, что называем мы сегодня перестройкой. Еще в 70-е годы Мартынов грезил о новой России: "Я как будто несколько столетий // Не писал стихов. И вновь берусь. // Промелькнуло, я и не заметил, // Несколько веков. Иная Русь. // И на ней совсем иная осень, // И над ней иные облака…" Он верил и в будущее планеты Земля: "И брожу я меж соленых луж, // И как будто вижу я, блуждая, // Что блуждаю, как ученый муж, // Зарожденье жизни наблюдая // На тебе, планета молодая! // О, твоя еще взойдет звезда, // Поостынет дикая вода, // Кровь и мед появятся и млеко! // Но когда еще? Еще когда! // Высшая премудрость иногда // Преждевременна для человека…"

И разве не он покаялся не только в собственных ошибках, но как бы взвалил на свои плечи грехи всей нашей интеллигенции? "Ах, сколько туч над нами пронеслось! // Рассеялось! // Но если говорят,// Что где-то кто-то в чем-то виноват, // Пожалуйста, считайте, это - я".

В какой-то мере предугадал поэт и кризис культуры, наше духовное обнищание, потерю интереса к литературе, невостребованность поэзии. И совсем удивительно - он предчувствовал и свое собственное забвение. "Из мира // облачных страниц, // Разрозненных Двадцатым веком, // Одна из прилетевших птиц // Вдруг обернулась человеком // И там, где лунное ведро // Ушло в небесные чернила, // Свое летучее перо // О серп Венеры очинила: // "Все станет на свои места, // Уход твой назовут утратой // В год от рождения Христа // Две тысячи девятьсот пятый. // А до тех пор доволен будь // И безмятежностью забвенья, // Ложась своей же гордой тенью // На собственный свой торный путь".

И еще… Мартынов завещал в день смерти положить ему на грудь одиннадцать камней из своей уникальной коллекции. Именно одиннадцать. Он считал это число счастливым.