Сорок лет назад Нильс Бор приехал в Советский Союз. Поглазеть на классика сбежались несметные толпы физиков. Когда подали знак задавать вопросы, кто-то почтительно спросил: "Почему у Вас такое невероятное множество учеников?"

Ответ корифея (а в роли переводчика при нем выступал известный советский физик) напоминал вердикт партсобрания: "Потому что я никогда не стеснялся сказать своим ученикам, что они - дураки!"

Уловив в зале легкую растерянность, переводчик переспросил Бора и выдал публике правильную версию ответа: "Потому что я никогда не стеснялся признаться своим ученикам, что я - дурак!"

Один из присутствующих заметил, что оговорка переводчика очень удачно передала разницу между физико-теоретическими учреждениями СССР и легендарной копенгагенской школой, основателем и любимцем которой был Нильс Бор.

Стоящие вместе

Для человека, к физике не близкого, фамилии "Эйнштейн" и "Бор" стоят рядом, как и положено именам пророка и первого из его последователей.

Шесть лет разницы в возрасте - Бор родился в 1885-м. Портреты в школьных учебниках. Нобелевские премии по физике, полученные в начале 20-х практически одна за другой. Мировая слава. Один - своей революционной теорией открыл для физики новые пути. Второй, двинувшись этими путями, обнаружил по дороге удивительные вещи.

Разговоры беженцев

Легко представить, как после того, как великие дела остались уже позади, шестидесятилетний Бор, сидя на завалинке с шестидесятишестилетним Эйнштейном, вспоминал минувшие дни: "А помните, дорогой Альберт, как далеко вы продвинули теорию фотонов Макса Планка? - "Что было, то было, дорогой Нильс. А помните, как удачно вы приспособили эту теорию для объяснения структуры атома водорода?" - "Да как не помнить, дорогой Альберт? Резерфорд целыми днями ругал меня тогда за многословие и отклонение от темы!"

Такую примерно беседу двух светил тем легче вообразить, что в упомянутое время оба они пребывали в одном месте - в Америке, спасаясь от нацистов.

На самом деле, Эйнштейн с Бором если и встречались, то не для ностальгических посиделок, а для ожесточенных споров о сути мироустройства, взгляды на которое расходились у них диаметрально. Да и размах научных достижений, если рассуждать формально, у них слишком уж разный, чтобы ставить их рядом.

Футбольным мячом по скрипке

Эйнштейновские достижения - это классика фундаментальной науки. Специальная и общая теория относительности (1905-1916) - подлинный свод принципов мировой гармонии, обнимающих всю вселенную, от морских глубин до звездных тел.

Придуманный же в 1913 году "атом Бора" - это, по сути, временная модель, весь смысл которой в том, чтобы сгладить накопившиеся в тогдашней атомной физике противоречия. Несколько лет спустя эта теория была переделана учениками Бора, шаг за шагом превратившись в плод коллективного творчества.

Все последующие достижения квантовой физики, лидером и вдохновителем которой признается Бор, - тоже продукт усилий целого коллектива теоретиков, превосходство которых над собой, скажем, в математической подготовке, а то и в свежести идей он сам же охотно признавал.

Если формально сравнить их как ученых-одиночек (правда, Эйнштейн как раз таким одиночкой и был, а Бор-то - нет), то их весовые категории просто несравнимы.

Прямо Моцарт и Сальери. Сравнение тем более уместное, что Эйнштейн почти профессионально играл на скрипке, а Бор если и играл во что-нибудь на достойном уровне, то разве только в футбол, и то в молодости.

Но вот гримаса истории: всего за несколько лет, между серединой 20-х и началом 30-х годов, за Эйнштейном закрепилась репутация физика-ретрограда, а Бор приобрел (и уже до конца дней сохранил) славу лидера всего нового и живого в теоретической науке, а его копенгагенский институт до самой его смерти (1962) оставался физической Меккой.

Сумасшедший и подкова

Общественное мнение часто сближает несближаемое. Нильс Бор признан мировым сообществом как физик ХХ века № 2, следующий на полшага позади Эйнштейна. Его лицо - на монетах и денежных купюрах. Его именем названа очень солидная научная награда и один из новейших элементов периодической таблицы.

Хотя и не с таким размахом, как Эйнштейн, Бор вписан в советскую и русскую культуру. Он - нередкий и в большинстве случаев желанный гость в домашней нашей поэзии, историософии. Бывает, наткнешься на него даже в богословии.

  "Мы, граждане, привыкли с давних пор,
  Что каждая идея - есть идея.
  А кто-то там с фамилией Нильс Бор
  Сказал, что чем безумней, тем вернее.
  Нет, Бор, ты от ответа не уйдешь!
  Не стыдно ли ученым называться?
  Куда же ты толкаешь молодежь?..."
  
               Владимир Высоцкий

"Двадцатый - это потентно-патентный век, который к потенции насильника добавляет патент изобретателя. Век Иосифа Сталина и Нильса Бора - "сталеборный век""

Михаил Эпштейн

  "1913... Человек года, боюсь, Нильс Бор.
  Только датчанин скажет,
  Что атом похож на потертый пробор -
  Или след от ступни на пляже..."

  Иосиф Бродский

"И сегодня физика подтвердила (концепциями Нильса Бора...): в фундаментальных свойствах природы - логические неснимаемые противоречия. И здесь возникает принцип дополнительности, который позволяет описывать явления с двух сторон..."

о. Александр Мень

О Боре-суперфилософе, авторе "двустороннего" принципа дополнительности, речь впереди. Сначала - о более популярных аспектах его гения. Ни один из имеющих у нас хождение рассказов о Нильсе Боре не обходится без двух анекдотов.

Первый. Молодой сотрудник делится с шефом свеженькой теорией. Бор: "Спору нет, идея ваша - сумасшедшая. А вот достаточно ли она сумасшедшая, чтобы быть правильной?"

Второй анекдот. Над входом в боровскую дверь прибита подкова. Молодой сотрудник удивляется: неужели шеф верит в нелепые приметы? Бор: "Разумеется, нет. Но говорят, она помогает и тем, кто в это не верит".

По правде говоря, не пойму, отчего среди многочисленных историй о Боре у нас принято выделять именно эти две. Может, чтобы подчеркнуть, что крайний, доходящий до помешательства, радикализм научных идей гармонически соединялся в его голове с весьма старомодными суевериями?

Даже если и так, этого еще маловато, чтобы понять, почему его ученый статус оказался столь высок, а авторитет среди коллег столь непререкаем.

Апостол профессионалов

Вот забавное интерактивное голосование, устроенное "Эхом Москвы". Надо было определить "человека десятилетия" для каждой из декад прошедшего века. В "своем" (1920-1930) десятке лет Бор оказался вторым, уступив только Чаплину. А вообще ученые лишь дважды отстояли первые места (Фрейд в десятилетии №1 и все тот же Эйнштейн в не самом для себя плодотворном десятилетии №4).

Разумеется, это не голос широких масс. Так думает молодая, продвинутая, помешанная на Интернете часть москвичей. Но сегодняшнее мнение именно этой малочисленной группы как раз и любопытно. Ведь если Альберт Эйнштейн со своей вселенской славой был, если слегка переделать новозаветную характеристику Павла, - "апостолом масс", то Нильс Бор уже лет 80 назад сделался "апостолом профессионалов".

Физики просили его совета

Не мнение Эйнштейна, а негромкий совет Бора захотели услышать разделенные войной физики-атомщики, когда на горизонте появился призрак атомной бомбы. Именно под председательством Бора в 39-м совещались ближе всего стоящие к проблеме Мейтнер, Фриш и Розенфельд.

К нему же в оккупированный Копенгаген чуть позже ездил недавний ученик, а ныне звезда "арийской физики" Вернер Гейзенберг, чтобы в иносказательных выражениях заверить наставника: немецкие физики для Гитлера такого страшного оружия делать не станут, и пусть, мол, физики противоборствующих стран поведут себя так же.

Гейзенберга Бор любил, но вряд ли ему поверил. Однако постоянно призывал американцев сто раз подумать, применять ли бомбу, и советовал, во всяком случае, делиться хоть частью атомных секретов с советскими союзниками. Кстати, он через надежных людей проинформировал о беседе с Гейзенбергом своего русского друга Петра Капицу (а вместе с ним, задумывался он об этом или нет, и наши компетентные органы, в которых его послание произвело невероятный ажиотаж).

Сам Капица примерно тогда же горячо убеждал Сталина и Берию не отгораживаться от союзников и, в частности, пригласить Бора в СССР для обсуждения атомного проекта.

Через два дня после бомбардировки Нагасаки в "Таймс" появилась статья Бора, в которой он назвал эту акцию нецелесообразной и призвал к международному контролю над новым оружием. А три месяца спустя, осенью 45-го, даже согласился встретиться с охотником за атомными секретами, разведчиком из легендарного судоплатовского подразделения "С", выдававшим себя за физика, Яковом Терлецким, который привез для него составленный Курчатовым вопросник, касающийся технологических подробностей сооружения бомбы.

Агент открытости

Что именно согласился передать Бор для Курчатова, сказать трудно - те немногие, кто действительно что-то об этом знал, потом резко разошлись в показаниях.

Но Бор, в отличие от Оппенгеймера или Эйнштейна, советским агентом, даже невольным, не стал. Ведь его не могли шантажировать прежним членством в компартии и у него не было любовниц, работающих на советскую разведку. А главное, не было конспирации - о беседе с Терлецким, в котором он видел вовсе не шпиона, а коллегу-ученого и одновременно полуофициального посланника советских властей, он сразу же рассказал своим американо-английским партнерам.

Бор нечасто представал перед общественностью как публичная политическая фигура. Но всегда и во всех ситуациях он оставался верен идее, с так называемой "реальной политикой" напрямую не связанной, - физики всего мира, во-первых, не должны делиться на враждующие станы, не должны секретничать друг против друга и призваны свободно обмениваться идеями; во-вторых же, ученым следует помнить: на них лежит ответственность перед человечеством - за то, чтобы достижения науки не употреблялись людям во вред.

Этими мыслями проникнуто боровское обращение об "открытом мире", посланное в ООН в 1950-м году, именно тогда, когда мир казался наглухо запертым и навсегда перегороженным толстыми решетками.

Ясно, что такие обращения мир не меняли. По крайней мере, в краткосрочной перспективе. Но облагородить мировое сообщество физиков и хоть в чем-то сохранить его единство Бор сумел вполне зримо. Без этого достижения не поймешь, в чем заключается его вклад в науку.

Раздвоение маршрута

И опять придется сравнивать с Эйнштейном, хотя в быту они вовсе не были врагами. Всего лишь антиподами.

Эйнштейн, как и многие герои ХХ века, - созидатель революционных идей и одновременно непримиримый борец с другими идеями, не похожими на его собственные. Бор - человек, к которому со всех сторон шли с новыми идеями, зная, что он глубже поймет и не меньше полюбит их, чем сами авторы.

Эйнштейн - до старости человек неукротимых страстей, любимец женщин, не раз менявший жен и любовниц. Бор - воплощение патриархальности. "Что в облике Бора произвело на меня при первой встрече наибольшее впечатление, так это доброжелательность, которую излучало все его существо. В нем было что-то отеческое. И это выгодно подчеркивалось присутствием нескольких его сыновей. Сыновья Бора всегда были для меня загадкой. Когда я встретил Бора на следующее утро, вокруг него опять было несколько сыновей, уже, кажется, других. На следующий день я был потрясен, увидев около него еще одного, нового сына. Казалось, он извлекает их из рукава..." (на самом деле, сыновей было шесть - С.Ш.).

Эйнштейн - выходец из безалаберной разорившейся семьи, которому некогда пришлось (пусть и короткое время) пробиваться наверх на чужбине, в бедности и одиночестве. Бор - сын и внук датского профессора, выпускник родного Копенгагенского университета, первое заметное открытие сделавший еще студентом в лаборатории собственного отца. Место в элите полагалось ему по праву рождения.

Эйнштейн - идейный социалист, друг СССР, не на шутку веровавший в "разумное" переустройство общественной жизни. Бор - аполитичен. Модели атома для него безоговорочно важнее самых заманчивых социальных моделей.

Эйнштейн - довольно последовательный космополит.

С самого начала не питая теплоты к родной Германии, он довольно откровенно возненавидел ее, когда там захватили власть нацисты. К приютившей его Америке он испытывал, самое большее, прохладные чувства. Симпатизируя в целом сионизму, отказался принять освободившийся в 1952-м году пост президента Израиля - страны, где его боготворили.

В Боре же дух всемирного научного братства великолепно уживался с самым трогательным и пламенным датским патриотизмом. Еврейское происхождение, ставшее для Эйнштейна судьбой, Бору (еврею по матери) отозвалось лишь несколькими мрачными эпизодами немецкой оккупации. Да и для оккупантов он был, скорее, носителем некоего опасного сверхзнания, чем "неарийцем".

Родная же Дания буквально молилась на него. Специально для него в начале 20-х открыли Институт теоретической физики, чуть позже ему поднесли виллу, смахивающую на дворец и окруженную огромным парком. Когда при нацистах Бору в 43-м стал угрожать арест, то спасение национальной святыни (его переправили в Швецию) было организовано как акция государственного масштаба.

Последующий перелет в Америку в конце того же года был организован уже менее сентиментальным образом - фабрике атомных бомб в Нью-Мексико требовались физики мирового класса.

Эйнштейн и Бор - не просто два человека, преуспевших на ниве одной науки. Эта пара - воплощение двух житейских философий ХХ века, за их плечами - два пути сквозь великие потрясения Века Перемен: непримиримо-революционный путь и путь толерантно-эволюционный.

Любопытнее всего, что в науке это различие проявилось еще ярче, чем в быту, - и несмотря даже на то, что боровская квантовая механика считается куда более радикальной, чем эйнштейновский релятивизм.

Драматург идей

О научной стороне дела - ровно столько, чтобы было понятно, почему все это окрестили "драмой идей".

В начале ХХ века атом пытались изобразить как подобие Солнечной системы - вокруг тяжелого ядра крутятся планеты-электроны. Но по известным тогда законам, электрон, вращаясь вокруг ядра, должен был быстро терять энергию, сближаться с ядром, и такому атому очень скоро пришел бы конец.

Боровская теория 1913-го года временно поженила старые идеи с одной из новых - теорией фотонов Планка-Эйнштейна. По Бору, электрон мог вращаться вокруг ядра не по любым, а только по "разрешенным" орбитам и излучать порцию энергии (квант), лишь перескакивая с одной такой орбиты на другую. Это было окрещено "квантовым скачком".

Но это лишь ненадолго успокоило страсти. У теоретиков кружились головы от череды непонятных открытий. Луи де Бройль доказал, что электрон, который, как нечто самоочевидное, считался частицей, обладает свойствами волны.

Юный гений Поль Дирак создал теорию, которая вводила во внутриатомный мир принципы теории относительности, воспринимала как данность волновые свойства электрона, предсказывала существование "античастиц", а если угодно, то и "антимиров" - в общем, во всех отношениях была образчиком "сумасшедших идей".

Но кульминацией драмы стали вечерние споры Бора с другой молоденькой суперзвездой - Гейзенбергом. Когда силы обоих иссякали, Гейзенберг выбегал из дому и, хватаясь за голову, часами в полном отчаянии бродил по ночному Копенгагену.

Наконец, в 1927 году Вернер Гейзенберг с помощью Макса Борна сформулировал так называемую "матричную механику" (т.е. математический аппарат, претендующий на изображение мира элементарных частиц) и, вообще отказавшись от идеи электронных орбит с определенными радиусами и периодами обращения вокруг ядра, провозгласил "принцип неопределенности": чем точнее определено место, где находится элементарная частица, тем с меньшей точностью можно установить скорость, с которой она движется. Гейзенберговский электрон превратился в математическую абстракцию, в частицу без прописки - без определенного места и скорости.

Приблизительно тогда же австриец Эрвин Шредингер сотворил диаметрально другую модель микромира - "волновую механику", претендующую вообще обойтись без понятия "частица" и описывающую поведение материи в терминах одних лишь волн.

Закрыть глаза на эти теории было невозможно - они подтверждались экспериментами. Но при всей оголтелой революционности 20-х годов ХХ века мировое сообщество физиков не могло примириться ни с тем, что отбрасывается прочь физическая классика, тоже ведь надежно проверенная экспериментально, ни с тем, что новые идеи вопиюще противоречат одна другой.

Героическую и отчасти удачную попытку ввести революцию в рамки, восстановить связь времен и умов предпринял Нильс Бор.

Сначала, еще в 18-м году, он сформулировал "принцип соответствия": так называемые "классические" и новые, "неклассические" закономерности не отрицают друг друга, а наоборот, плавно друг в друга перетекают при переходе от крупных объектов (как, скажем, футбольный мяч) к очень маленьким (типа электрона).

Но это было только затравкой. Главную же свою идею Бор припас для Гейзенберга и Шредингера и обнародовал в 27-м году под названием: "принцип дополнительности".

Он объявил, что обе квантовые механики, матричная и волновая, - одинаково правы, только отображают действительность с разных сторон и поэтому "дополняют" друг друга, а элементарная частица может проявлять и свойства собственно частицы, и свойства волны.

Разумеется, такое толкование устроило не всех. Эйнштейн, например, с ним не смирился до конца жизни. Ведь пришлось пожертвовать частью мировой гармонии. Пришлось условиться, что футбольные мячи не просто больше электронов, но и устроены принципиально по-другому. И разум человека, легко ориентирующийся в мире мячей, визуально представить себе мир электронов не способен по определению.

Но для большинства физиков боровский "принцип дополнительности" (расширительно трактуемый примерно так: "Если некое глубокое утверждение правильно, то и противоположное ему глубокое утверждение - тоже правильно") оказался вполне эффективным психологическим утешением. Нильс Бор примирил их с революцией, вернул уверенность и в себе, и в физике, заслужив тем самым и признательность, и огромный авторитет.

Дальнее следствие этого события семидесятилетней давности оказалось спорным. Немало людей сегодня с полной искренностью верят, что "принцип дополнительности" - как раз и есть тот главный вклад, который Нильс Бор внес в сокровищницу науки, философии и культуры прошедшего века.

Призрак Насреддина

Не обладая подходящей философской квалификацией, я не рискну самочинно обсуждать боровский принцип и переложу ответственность на авторитеты.

  "А вот дополнительность.
  Это закон,
  Который Бором провозглашен.
  Закон всех народов,
  Закон всех времен,
  Успешно описывающий с двух сторон
  Не только протон
  И электрон,
  Но также нейтрон, фотон, позитрон, фонон, магнон..."

Это - любительские вирши. А вот слова профессионала.

В весьма модном, вышедшем недавно "Словаре культуры ХХ века" Вадима Руднева (в котором, кстати, нет статьи "теория относительности") между статьями "прагматика" и "принципы прозы ХХ века" размещается "принцип дополнительности".

Сначала - пространно цитируются мыслители всех рангов: от Василия Налимова до Людвига Витгенштейна. Несколько страниц спустя автор решает, что пора добавить пару слов от себя: "Таким образом, п.д. имеет фундаментальное значение в методологии культуры ХХ века..., что в культурной практике привело к появлению феномена постмодернизма...".

Ничуть не оспаривая интимную связь боровского принципа с постмодернизмом и вообще с чем угодно, добавлю, что похожие мысли высказывались и раньше, хотя и в менее рафинированной форме.

Вот персидский анекдот.

Когда Насреддин был судьей, приходит к нему жалобщик. Перечислив доказательства, он спрашивает: "Ну, что скажете?" - "Вы правы", - отвечает Насреддин. На следующий день приходит ответчик, излагает все совершенно наоборот и тоже спрашивает: "Что скажете?" - "Вы правы", - отвечает Насреддин. Жена Насреддина, конечно, подслушивала под дверью: "Да что у тебя с головой, муженек? Разве так бывает, чтобы оба сразу были правы?" Насреддин глубокомысленно отвечает: "Знаешь что? Ты тоже права!"

Похожие сюжеты обнаружены в турецком, азербайджанском, крымско-татарском, еврейском и корейском фольклоре.

Наивность силы

Величие Нильса Бора не в "принципе дополнительности", грандиозен этот принцип или не очень, нов или не совсем.

Пожалуй, никто из ученых ушедшего века не сделал столько, чтобы сберечь дух единства, открытости и моральной ответственности в мировом коллективе ученых.

Трудно представить себе более наивную идею в эпоху враждующих сверхдержав и сверхдержавных ВПК. И трудно найти более сильную. Даже в самые холодные времена наши ученые, запертые в "ящики" и "академгородки", не переставали чувствовать себя гражданами великого мирового сообщества.

Бор не был кочующим пропагандистом. Он просто раздумывал о науке, давал приют в своем институте талантливым ребятам со всего мира, и около него они один за другим становились звездами мировой физики. Он явно был из тех, о ком средневековый подвижник сказал: "Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи".