«Полторы тысячи таких разных людей, что вместил этот зрительный зал, объединены сейчас благоговейной тишиной. Мы верим! Как хорошо, как просветленно звучит оркестр. Когда Уланова на сцене, так зримо живет музыка, и музыка — она сама. Поразительно, что таинство возникновения первой любви, заключенное в каноны старого классического балета, воспринимаешь как нечто, открывшееся твоим глазам впервые. Да, да — впервые в жизни!! …и радостно и страшно за эту девушку, которая всем своим существом поверила в счастье. Теперь для вас на сцене существует только одна Жизель, вы размышляете о ней, когда она уходит в свой домик, когда она улыбается, задумывается. Малейшим движением направляет она ваши мысли и чувства по дороге поэзии. Когда Жизель танцует Уланова, поэзия поднимает зрителей на другую высоту. „Она потрясает и очищает наши души“ — эти слова Гейне сказал о поэзии и драмах Шекспира, но вспомнила я, живу ими сейчас, когда танцует Уланова» — так писала режиссер Наталия Сац, увидев впервые Галину Уланову в роли Жизели.

Когда она была маленькой, то на вопрос взрослых, кем хочет стать, неизменно отвечала: «Мальчиком-моряком». Но в девять лет родители отдали ее в балетную школу. Она совсем не хотела становиться балериной и всей душой ненавидела занятия. «Нет, я не хотела танцевать. Непросто полюбить то, что трудно. А трудно было всегда. Сейчас думаю, как вообще жива до сих пор, не знаю!» — вспоминала позже Галина Уланова. Ей было нелегко и из-за природной застенчивости: она терялась, когда приходилось выступать перед зрителями.

Первым педагогом Галины стала ее мать Мария Федоровна. «Помню, как Галя каждое утро плакала, уткнувшись в колени матери, и просила взять ее домой», — вспоминала Татьяна Вечеслова, учившаяся вместе с Улановой. Мария Федоровна, видя плачущую Галю, часто спрашивала себя, ту ли судьбу выбрала для дочери. Но однажды, на выпускном спектакле, она увидела среди танцующих фигурку, которая двигалась особенно пластично, выразительно и вдохновенно, а приглядевшись, поняла, что это ее дочь. И уже не сомневалась, что нашла для Галины правильный путь, каким бы трудным он ни был.

И вот первые выступления — партия Флорины в балете «Спящая красавица», затем Одетта-Одиллия в «Лебедином озере». Первый большой успех не вскружил ей голову, а наоборот, заставил усиленно работать над собой, совершенствовать технику и актерское мастерство. Она много читала, импровизировала и размышляла. «Моим принципом, основой всей моей жизни было обещание самой себе выполнить то-то и то-то. Такое воспитание воли вошло в привычку и стало источником того, что называют моим успехом», — объясняла Уланова. Первые годы выступлений казались ей крайне неудачными — только беспомощность, досада и разочарования. Неудачных партий на самом деле было много, но она неустанно искала. Однажды, после одной из репетиций «Жизели», Галина, пребывая в полной растерянности и отчаянии от того, что не может понять роль, уехала в Царское село… Мы не знаем, что там произошло, но, размышляя над образом наедине с природой, она испытала озарение и полюбила свою Жизель. С этого момента каждая ее роль сопровождалась внутренними осознаниями, цепочка неудач была прервана, а Жизель сопровождала Уланову на протяжении всей ее творческой жизни. Работая над образом Джульетты, Галина Сергеевна перенесла очень тяжелую болезнь и выздоровела благодаря тому, что безгранично доверяла врачу, так же как в спектакле Джульетта доверяла Ромео.

Золушка, Мария, Корали, Тао-Хоа, Джульетта, Жизель — все ее образы-роли получались одухотворенными и живыми. «Я во всех своих ролях провожу какую-то единственную линию… придерживаюсь большой глубины человеческих чувств, отношений, самопожертвования — ради большого, глубокого, чистого и светлого».

Танец, который так трудно давался поначалу, стал ее судьбой, жизнь Улановой была целиком отдана театру. «Театр помогает человеку обрести истинные ценности. Иногда за торопливой жизненной суетой человек забывает естественно и глубоко дышать, видеть прекрасное. Чтобы проникнуться настоящим искусством, нужно отрешиться от всей суеты», — говорила она. «Нужно иметь внутри заветную шкатулочку и опускать в нее все — впечатления жизни, природы, все, — делилась со своими ученицами Галина Сергеевна. — Хранить это, не расплескивать, не разбазаривать. Чем больше у актера накоплено в этой шкатулочке, тем скорее он найдет в ней что-то для своих ролей, тем интереснее будет он зрителю, который почувствует, что у него внутри есть свое, никому не ведомое и не доступное богатство».

От спектакля к спектаклю слава Улановой росла, но она оставалась такой же требовательной к себе. В последние годы выступления балерина сильно ограничила репертуар. Как-то ей задали вопрос, почему она перестала танцевать «Лебединое озеро», которое удавалось ей замечательно. Она ответила просто: «Я не могу танцевать хуже, чем Уланова».

Те немногие партии, которые она оставила в своем репертуаре, перешагнув порог творческой зрелости, Галина Сергеевна исполняла так же совершенно, как и много лет назад. «Первая балерина эпохи» продолжала оставаться скромной, самокритичной, «неулыбчивой балериной», как назвал ее кто-то из балетных критиков, абсолютно лишенной кокетства и жеманности. Многие великие современники вдохновлялись и восхищались ее творчеством. «Обыкновенная богиня», — сказал об Улановой Алексей Толстой. «Человеком другого измерения» называл ее Сергей Эйзенштейн, «гением русского балета» — Сергей Прокофьев. «Я из другого века», — обронила как-то она печально и с легким недоумением.

Став педагогом-репетитором, Галина Сергеевна свято следовала заповеди, подсказанной ей сердцем: «Учитель, да не повтори себя в ученике, сумей раскрыть его природные данные, его индивидуальность». Ее ученицы — Екатерина Максимова, Нина Тимофеева, Людмила Семеняка, Нина Семизорова. Каждая из них — яркая личность.

Екатерина Максимова писала о занятиях с Галиной Сергеевной: «Внимание и терпение Улановой беспримерны. Иногда приходишь на репетицию в плохом настроении и физически себя плохо чувствуешь. „Галина Сергеевна, у меня все болит, я устала, не могу сегодня репетировать“. Никогда в ответ я не слышала гневных упреков, раздраженных нотаций, приказов — „соберись“, „не ленись“ и т. п. „Ну, хорошо, сегодня не будем. Сделай только это движение, чтобы тебе самой быть спокойной, ты всегда за него волновалась“. Сделаю. „А теперь, пожалуй, еще одно, вот это“. И так постепенно, незаметно втягиваешься, и к концу репетиции оказывается, что она прошла со мной всю или почти всю партию».

А Нина Тимофеева так отозвалась о ней в своих воспоминаниях: «Уланова — это воплощение долга, служения, безукоризненной ответственности. Она очень сдержанный, иногда до суровости, человек, мужественный, гордый, неподкупный, независимый, но перед искусством она склоняет голову благоговейно и смиренно, служит ему с полным самозабвением. Именно от сознания своего долга, от сознания величия искусства — ее удивительная скромность и ответственность.

Она добра, бесконечно терпелива, но также бесконечно требовательна к себе и другим. Ничем не может быть нарушена ее строжайшая принципиальность. Она никогда и ничего не сделает против своего убеждения. Вот почему работа с ней не только радость, но и великий пример, образец, урок. Когда она входит в класс, мне кажется, что в нем становится светлее. При ней невольно исчезает все мелкое, малодушное, злое. При ней нельзя, совестно быть внутренне слабой и нечистой, неискренней. У нее какая-то своя очищающая миссия в искусстве, она возвышала людей своим появлением, своей жизнью на сцене, и сейчас она делает лучше тех, с кем общается в сфере театра, работы. Поэтому ее нельзя назвать педагогом, репетитором, это было бы кощунственно; она не роли „делает“, она учит быть художником, учит жить, думать, любить, прощать и нести все это в свое творчество, в образы, которые создаешь на сцене».

Каждому из нас дан талант, но увидеть и почувствовать его непросто. И кажется, что, если вдруг его найдешь, все пойдет легко, все сразу будет получаться. Однако любой путь требует работы над собой и преодолений… А наградой становится красота.