Вот и подошли мы вплотную к 200-летнему юбилею величайшего русского писателя Николая Васильевича Гоголя. Два века шли и наконец подошли.

На этом, собственно, и следовало бы закончить все торжества, однако писатель этот настолько велик, что и трехсотлетний юбилей его окажется, на наш взгляд, созвучен происходящему. И все последующие его юбилеи.

А если кто еще в школе прочитал сочинения Николая Васильевича, тот сам сообразит, почему ледяной ветер безысходности проносится почти по всем его страницам. Почему "бунтарские настроения" встречаются среди героев этих сочинений. Почему и сегодня самые беспокойные умы человечества то и дело ссылаются на фантастическую актуальность таких произведений писателя, какие он написал еще при императоре Николае Первом: "Записки сумасшедшего" и "Вечера на хуторе близ Диканьки", "Портрет" и "Коляска", "Ревизор" и "Невский проспект", "Выбранные места из переписки с друзьями" и "Шинель". И "Мертвые души" как основное и главное произведение всей отечественной литературы по-прежнему открыты для бесконечных заметок на полях.

Никто не умел и продолжает не уметь с такой страстной силой описывать подробности нашей жизни, показывая несуразности ее в бесчисленном сочетании этих подробностей!

А характеры? Какие созданы им характеры! А женщины? Как Гоголь умел описывать женщин! У Гоголя, не имевшего, как известно, ни жены, ни детей, многие страницы посвящены женщинам, и "дамы приятные во всех отношениях" - всего лишь растиражированный эпизод в громадной галерее изображенных великим писателем чудесных представительниц человечества. Они на страницах его и выглядят "приятными во всех отношениях" с точным описанием, во что одеты, что кушают, какие мысли украшают их хорошенькие головки. А ежели что и угадается в них не такое уж и благозвучное или не слишком осмысленное, то это, получается, не по их вине, а так уж звезды расположились.

Такова и странной красоты незнакомка, которую повстречал романтический юноша в вечерней толпе на Невском проспекте. Он влюбился в нее тотчас и, движимый могучим чувством, пошел за ней, строя для себя дальнейшие планы их совместной жизни. И – удивительное дело! – попал не туда, куда мечтал попасть, а в самый настоящий вертеп, где царили продажная любовь, глупейшая праздность и невыразимая пошлость. И разочарование этого молодого человека не сравнимо ни с чем, кроме похожих приключений, преследующих любую романтическую натуру на всем протяжении двух веков. Антураж меняется, а разочарования остаются.

Приключения души, описанные Гоголем, чреваты еще более ужасным фиаско и даже смертью этой самой души. Пожалуй, только Вий и Акакий Акакиевич Башмачкин, возродившийся после физической смерти в виде ужасного приведения, появляющегося на мосту и срывающего шинели со "значительных лиц", избежали своей духовной гибели. Да еще, пожалуй, Хлестаков и Городничий. А также Чичиков и Антон Антонович Кувшинное Рыло. И Афанасий Иванович с Пульхерией Ивановной. И Бобчинский с Добчинским. И, конечно же, Нос: "без носа человек – черт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин, - просто возьми да и вышвырни за окошко". И это так же верно, как "история о танцующих стульях в Конюшенной улице".

А вообще-то, если в общем взять, то кажется нам, что порой допускаются обидные ошибки в отношении бессмертных персонажей. Мы где-то суетимся, как-то попрыгиваем, куда-то рвемся, побеждаем один кризис и тут же начинаем сражаться с другим. А оттого и кажется нам, что эти бессмертные персонажи невыносимо медленней нас, и вся их жизнь состоит "только из сидения на высоком стуле, из ядения сушеных рыбок и груш".

Но великий русский вопрос, сквозь "всеистребляющее время" произнесенный в лицо хохочущему зрителю, имеет тот же великий русский ответ.

Веками смеемся мы не над кем-то, а сами над собой, хотя и страшно не любим этого делать.

А самого Николая Васильевича мы по-прежнему любим. Быть может, так же, как художник Чертков - незаконченный портрет с необыкновенными глазами: "казалось, в них употребил всю силу кисти и все старательное тщание художник". Читать, правда, не всегда умеем, а так – да. Мы так и говорим: "Так это ж ведь Гоголь! Вы знаете, кто это такой?.. А-а-а! Не знаете! Так, если не знаете, то памятник-то хоть со шляпой-то видали?" А то бы, если бы как-нибудь иначе относились, то стали бы париться, столь широко и многопланово отмечая двухсотлетний его юбилей. Стали бы кланяться и этому "нашему всему" за то, что впервые в русской литературе отправил в бесконечный путь и тройку, и птицу, и "немую сцену", и весь этот фантастический летательный аппарат, с диким воем великодержавной сирены проносящийся над нашими головами.