Уж если даже Флобер заявлял, что "мадам Бовари - это я", то многие похождения бравого солдата Швейка явно имеют автобио-графическую основу. Писателю почти ничего не приходилось придумывать. Канва была достоверная, но по этой канве Ярослав Гашек, безудержный выдумщик и мистификатор, расписывал такие невероятные узоры, что читатели покатывались со смеху.

Незадолго до смерти он писал о самом себе: "Надеюсь, вы помните этого милого молодого человека. Он любил государя императора, писал разные глупости, и физиономия у него была розовой..." Дразнить читателя было любимой забавой Гашека. Вот как описывал он свое раннее детство: "В возрасте трех месяцев я укусил кормилицу... В возрасте шести месяцев я съел своего старшего брата... Моя бонна недолго гуляла со мной, так как, достигнув возраста полутора лет, я отвел ее в казармы на Карловой площади и отдал там за два кисета табаку на потеху солдатам". Кстати, юмор типично солдатский, казарменный, не правда ли?

Юный Гашек был шалопаем и выпивохой, любимцем богемы, якшался с анархистами, писал уморительные рассказы и фельетоны. Он славился своими эксцентрическими выходками. Когда началась мировая война, Гашек вышел на улицу провожать солдат, уходящих на фронт, с русской медалью на груди. Однажды он записался в книге проживающих в гостинице под именем "Иван Сергеевич Толстой, торговец из Москвы", а на вопрос: "Цель приезда?" - ответил: "Ревизия австрийского генерального штаба". Его, разумеется, арестовали и отправили в полицейское управление. Когда с приближением русских войск во дворе полицейского управления шли суматошные приготовления к эвакуации, Гашек высунулся в окно и крикнул: "А что, наши солдаты уже в Москве?"

В 1915 году его призвали в австрийскую армию, но он уклонился: мол, некогда. Тогда его привели в участок под конвоем - и Гашек объявил себя клиническим идиотом (совсем как Швейк, бессмертный герой его будущего романа). Подобно другому персонажу этой же книги, вольноопределяющемуся Мареку, Гашек на фронте стал "историографом полка", а также весьма охотно пас полковых коров. Однажды верхом на корове он проник в расположение русских войск и хотел уже сдаться в плен, но наткнулся на двух русских солдат-дезертиров, которые сбежали из части и уговорили Гашека, чтобы он их взял в плен. За этот подвиг он получил медаль. Но вскоре все же перебежал на сторону русских.

Вероятно, не следует преувеличивать революционность Гашека, по характеру он был ближе к анархистам. Но он верил, что Россия поможет Чехии освободиться от австрийского гнета. И вот в 1918 году Ярослав Гашек становится членом компартии и вступает в ряды Красной Армии. Он пробыл в России более пяти лет, прошел путь с Пятой армией от Самары до Иркутска, был агитатором и разведчиком, директором армейской типографии, начальником особого отдела дивизии, начальником интернационального отделения политотдела армии, сотрудником армейских газет "Красный стрелок" и "Наш путь"... Список всех его должностей оказался бы слишком длинным. Гашек, конечно же, много писал. Но его тогдашние агитки цитировать не очень хочется - они сплошь состоят из штампов, из революционных фраз: "Пробил светлый час Красноярска... Вихрь революции, охватившей страну, зажег зарю новой жизни и над сибирским городом"... И т. д. и т. п. И главное - все уж слишком всерьез, никаких "приколов". Что ж, революция шутить не любит.

С февраля по май 1920 года Ярослав Гашек жил в Красноярске. Деревянный домик на улице Парижской коммуны не сохранился, сейчас там хрущевская пятиэтажка. Кстати, в Красноярске Гашек вторично женился - на работнице армейской типографии Александре Львовой.

В те дни он вроде бы искренне верил в мировую революцию и очень старался сколотить из разноплеменных военнопленных интернациональную армию. "Влияние побед русской Красной Армии несомненно ускорит взрыв, - писал Гашек в газете "Красноярский рабочий" 21 февраля 1920 года, - а всемирная Интернациональная армия своим вступлением в пределы Западной Европы учредит там Советскую власть и всемирную коммуну". Даже трудно сейчас поверить, что Гашек, при его-то иронии и скептицизме, мог всерьез говорить о "всемирной коммуне"...

Впрочем, очень скоро, после возвращения в Чехословакию, революционные иллюзии развеялись. Да и были ли они такими уж прочными? Не случайно ведь Гашек, скитаясь по красной России, хранил все эти годы свою весьма буржуазную жилетку, вывезенную им из Праги как память о мирной жизни. Согласитесь, что жилетка - не очень революционный символ.

Родина встретила Гашека неласково - его хотели судить за измену и за двоеженство (первый брак не был расторгнут). Отбиваясь от печатных наскоков, Гашек избрал пародийно-наступательную позицию, доводя до абсурда все обвинения в свой адрес. То есть он защищался не как революционный публицист, а как свободный художник: "Я не только отпетый прохвост и негодяй, каким меня изображают, но еще гораздо более страшный злодей..."

Жить оставалось два года. Он весь отдается главному делу - роману о бравом солдате Швейке. "Посмеюсь над всеми глупцами, а заодно покажу, что такое наш, чешский характер", - признавался Гашек в одном из писем. И с тех пор над его героем потешается весь мир. А роман этот - самое сильное антивоенное произведение во всей мировой литературе.