Писатель Михаил Михайлович Зощенко никуда от нас не уходил. И никогда не уйдет. И в этом году мы отмечаем пятидесятилетие его бессмертия. И пусть никто не сомневается в этом.

А тот, кто сомневается, возьмет и прочитает такой, к примеру, отрывок:

"Одна молодая особа, весьма недурненькая и развитая брюнетка, решила в этом году разбогатеть… Она хотела иметь какой-нибудь голубой фордик с постоянным, что ли шофером. Стандартную дачку. Некоторый счет в банке. И, конечно, какое-нибудь знатное положение мужа, чтоб ей бывать повсюду и всех видать".

Тут, подозреваем, ряды сомневающихся резко поредеют. И мало кто возьмется отрицать, что и в наше безудержное время навалом молодых особ, мечтающих о том же, о чем еще в 1935 году написал бессмертный Михаил Зощенко.

Конечно, о том, что великий писатель был не только автором смешных рассказов, не всему народу известно. Он, как потом оказалось, был автором нескольких печальных книг, в которых и смешного было немало.

Он написал свою "Возращенную молодость" и "Голубую книгу, "Повесть о разуме", "Письма к писателю" и несколько грустных комедий, несколько киносценариев, критических статей и массу фельетонов. Все это уложилось в сто тридцать отдельных изданий, вышедших еще при жизни автора.

Многие в те далеких годы сравнивали Зощенко с Аверченко. И правильно делали. Двух замечательных сатириков обязательно надо было сравнить. И только потом выяснили, что ошибались. Сравнивать надо не с Аверченко, а с Гоголем и Салтыковым-Щедриным. И планка тут настолько вверх поднялась, что стали его с ними сравнивать по масштабу, остроте сатирического взгляда, выдающейся образности и, наконец, по бессмертию. Проще говоря, писал он о том, что "есть душа человеческая". А если же несколько сузить это слишком широкое понятие, то, по замечанию В. Шкловского, о человеке, который "живет в великое время, а больше всего озабочен водопроводом, канализацией и копейками. Человек за мусором не видит леса".

А поразительная легкость, с которой он начал писать еще в 20-х годах прошлого века, являлась следствием стихии самой уличной жизни и того грубого языка, на котором говорили "бедные" люди улицы:

"Один такой дядя, довольно мордастый, в коротком полупальто, говорил своему соседу:

- Это, говорит, милый ты мой, разве у тебя болезнь – грыжа. Это плюнуть и растереть – вот вся твоя болезнь. Ты не гляди, что у меня морда выпуклая. Я тем не менее очень больной, почками хвораю".

Вот за этих "больных да хворых" писатель Зощенко очень переживал, страдал от их несовершенства, полного непонимания "чего это такое вокруг-то происходит" и всячески старался, чтобы пропасть между светлой человеческой мечтой и кошмаром повседневности хотя бы несколько сократилась. И вот эту непрерывную борьбу за сокращение этой пропасти и весь этот грубый уличный язык писатель перевел на язык литературы, приложив к этому невероятные усилия и свое здоровье.

Конечно, даже у Зощенко ничего бы не вышло без жутких и трагических переломов ХХ века. Без громадного жизненного опыта, накопленного им на фронтах Первой мировой войны и на Гражданской. Без массы освоенных им специальностей (от контролера поездов до агента уголовного розыска). Без удивительной памяти и редкого таланта, который так веселил и забавлял самые широкие слои населения. Все его читали везде. Все ждали, когда он напишет что-нибудь еще. Все не сомневались, что он свой. Все были уверены, что он такой же простой и задушевный. Один их тех, что "в каждом трамвае штук по десять едут".

Он о своих сочинениях писал с полной откровенностью:

"Я пишу очень сжато. Фраза у меня короткая. Доступная бедным. Может быть, поэтому у меня много читателей".

Может быть, поэтому у него и в наше безудержное время полно читателей. Поменьше, чем раньше, что уж тут говорить. Но раньше и читали больше, что уж скрывать. Хотя книг и сегодня не меньше, чем раньше, а даже больше: капитализм все-таки, а не социализм.

И очень славно, что хоть часть этих книг написана бессмертным Михаилом Михайловичем Зощенко. А что его всемирная популярность, то и тут ничего более вразумительного никто не придумал, чем он сам об этой популярности:

"А что слава, то что же слава? Если о славе думать, то опять-таки какая слава? Опять-таки неизвестно, как еще потомки взглянут на наши сочинения и какой фазой земля повернется в геологическом смысле".

И фазой земля повернулась, и мы вместе с ней и потомками.