Художник, который нашёл "форму мечты"

В Тарусе, на крутом косогоре над Окою, есть удивительный памятник — каменная плита и на ней фигура лежащего на спине мальчика. Он будто грезит в полусне. Старые берёзы на обрыве. Даль видна через сетку листвы. В просветах между листьями висят над перелесками розоватые облака.

Этот памятник, созданный скульптором А. Матвеевым в память о своём друге, замечательном русском художнике Викторе Эльпидифоровиче Борисове-Мусатове (1870–1905), точно отражает характер дарования мастера кисти — чуть детский, мечтательный, наивный, чистый.

"Он умер, оставив нам тихие образы, и над его величавыми созданиями тихо несётся время… но они остаются. У времени и у них одно общее — вечность", — написал в своей книге, вышедшей на следующий год после смерти художника, его верный друг Владимир Станюкович. В этих словах угадывается одно из потаённых стремлений Борисова-Мусатова: остановить время, сделать прекрасное прошлое длящимся вечно. Н. Врангель, автор другой монографии (1910), отмечает в творчестве Мусатова несколько этапов: то увлечение французскими неоимпрессионистами, то беспредельно нежную любовь к русской помещичьей старине, то жажду красочных провидений, как у больших мастеров кватроченто.

В творчестве Борисова-Мусатова чётко прослеживаются два больших периода. Первый — ученичество, постижение секретов формы и цвета, изучение импрессионистов, постимпрессионистов и символистов. В то время были созданы первые станковые шедевры — "Гобелен" и "Водоём". Второй период — движение в сторону монументальной формы, развитие принципов декоративизма и музыкальности, прерванные ранней смертью.

Родился Борисов-Мусатов в Саратове, в семье бывшего камердинера местного помещика. "Земля встретила его злою насмешкой. В трёхлетнем возрасте ребёнок упал однажды со скамейки и повредил позвоночник. А затем уже в московской больнице он ещё раз поранил себе спину", — рассказывал Станюкович, написавший биографию художника.

Мальчик начал рисовать в шесть лет. "Около Саратова на Волге есть остров, — вспоминал позднее сам Борисов-Мусатов. — Этот остров называется Зелёным. В детстве он был для меня чуть ли не “Таинственный остров”. Я знал только один ближайший его берег. Он был пустынен, и я любил его за это. Там никто не мешал мне делать первые робкие опыты с палитрой".

Писатель А. Фёдоров, товарищ мальчишеских игр художника, вспоминал: "У Мусатова душа была синяя и прозрачная, как весеннее небо, оттого и во всех его картинах синий тон сквозит, как нота ля во всех голосах природы… И, глядя на это синее, молодое небо среди белых облаков, которые любил изображать Мусатов, мне вспоминается разлив Волги, Зелёный остров, куда мы ездили с ним на лодке детьми. Зелёный остров с долинами в лесу, белыми от ландышей, как будто и облака упали с неба в траву и притаились там".

В саратовском реальном училище, куда он был определён в одиннадцатилетнем возрасте, на мальчика сразу же обратили внимание учителя рисования. Позднее от В. Коновалова, молодого живописца, выпускника Петербургской Академии художеств, юный художник не только получил первые навыки рисования и писания маслом, но и перенял любовь к чтению книг по искусству, интерес к технологии красок.

Уже первая небольшая композиция Борисова-Мусатова, написанная маслом, "Окно" (1886), привлекает внимание зрелостью и тонким поэтическим настроением. Настроение это достигнуто чисто живописными средствами: прекрасным владением искусством сближенных тонов, разнообразием форм листьев, растений, цветов.

И всё будто наполнено тёплым дуновением вечернего ветра, всё овеяно поэзией. Центр композиции — тёмный, глубокий сумрак пространства, открывающегося за распахнутым окном. Тюлевые занавески "оформляют" этот таинственный полумрак, придавая всему загадочность.

В "Окне" обнаруживается "след" мастера, сильно повлиявшего на русское искусство конца XIX в., — Жюля Бастьен-Лепажа (1848–1884). Известно, что В. Серов каждое воскресенье бывал в особняке собирателя европейской живописи Сергея Михайловича Третьякова, чтобы ещё раз взглянуть на картину француза "Деревенская любовь". Создаётся впечатление, что юный Борисов-Мусатов видел фотографию этой картины, когда писал "Окно". Оригинал он увидит в 1890 г., когда поступит учиться в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Об этом свидетельствует его стихотворение:

 …Давно ли был мой идеал 
 Учитель Коновалов наш? 
 Но в Третьяковке побывал — 
 В мечтах один Бастьен-Лепаж…

Он говорил, что "Деревенская любовь" была для него откровением, что только у этого полотна он почувствовал, как может и как должен быть свободен художник. Его пленяла просветлённая, воздушная атмосфера, богатство тонов замечательной картины. Бастьен-Лепаж с его искренностью, тонкостью и лиризмом стал одним из ориентиров для будущего мастера.

Уже в это время современники отмечали его талант колориста. "Краскам он поклонялся", — свидетельствует Станюкович.

Молодой художник хочет усвоить уроки современного искусства, вдохнуть творческую атмосферу самой лучшей "художественной мастерской" того времени — Парижа. В 1895 г. он отправляется во французскую столицу и остаётся там, за исключением летних месяцев, до 1898 г.

Попав впервые в Лувр, Борисов-Мусатов выделил для себя Боттичелли, Фра Беато Анджелико, Леонардо, Веронезе. В Люксембургском музее он "встретился" с недавним кумиром — Бастьен-Лепажем. Здесь же он познакомился с творчеством мастера, которого провозгласил крупнейшим из художников своего времени, — Пюви де Шаванна.

Символистская монументальная живопись этого француза привлекла молодого художника прежде всего ощущением некой вневременной застылости, подобного сну состояния, атмосферы древнего легендарного времени, умением превратить идею в соответствующий пластический эквивалент. Борисову-Мусатову был близок творческий принцип де Шаванна: "Произведение рождается из своего рода смутной эмоции, в которой оно пребывает, как организм в зародыше. Затем я ищу зрелище, которое станет её точнейшим переводом… Если хотите, это и есть символизм".

Русского художника привлекла ещё одна особенность творческого метода Пюви де Шаванна: все фигуры в своих картинах он писал с одной и той же натурщицы, и их одинаковая наружность ещё более подчёркивала ритмичность композиционной организации. Этот приём Борисов-Мусатов позднее будет часто использовать в своих картинах.

А главной темой его лучших картин становится мотив сна или молчания, характерный для поэтики Пюви де Шаванна: в тишине забвения кристаллизуется дремлющая душа, возносится внутренняя мелодия. Не следует, однако, думать, что наш молодой художник "заимствовал" у французского мастера. Атмосфера символизма, будь то живопись, музыка, литература, была пронизана этими сновидческими мелодиями, не зная границ, реяла над всей Европой.

В 1899 г. Борисов-Мусатов пишет "программное" стихотворение в прозе:

 …Спокойствие душу объемлет, 
 И я никуда не иду. 
 Здесь концерты, вечера, спектакли, 
 скандалы, 
 Саратовцы, судя по газетам, мятутся. 
 А я сижу дома и задаю концерты 
 себе одному. 
 В них вместо звуков — все краски, 
 А инструменты — кружева, и шёлк, 
 и цветы. 
 Я импровизирую на фоне фантазии, 
 А романтизм — 
 мой всесильный капельмейстер, 
 И мне кажется иногда, что я на каком-то 
 необитаемом острове. 
 И действительность 
 как будто не существует, 
 Мечты мои всегда впереди. 
 Они мне создают целые симфонии, 
 Тоска меня мучит, музыкальная тоска 
 по палитре, быть может. 
 Где я найду моих женщин прекрасных? 
 Чьи женские лица и руки 
 жизнь дадут моим мечтам? 
 И я никуда не иду, 
 Спокойствие душу объемлет…

Источник вдохновения художник находит в старинных русских усадьбах. Летом 1900 г. друг, директор Радищевского музея В. Рупини предложил ему на всё лето мастерскую в музейном здании. Художник разглядывал старинные вещи, драгоценности, перерисовывал усадебные кресла, стулья, диваны. Часами сидел перед старинными гобеленами. В то же лето художник несколько недель провёл в старинном имении Слепцовке, создавая этюды. Он был поражён тишиной, спокойствием старых зал, опустевших аллей…

"Бродил по старому заснувшему парку и вспомнил Пюви де Шаванна, — записал Борисов-Мусатов в дневнике. — Как он правдив! Его живопись — музыка. И эта музыка у него так проста и общепонятна, и похожа на все века".

Следующим летом художник живёт в 3убриловке, старинной усадьбе князей Голицыных, где старается, по его словам, "набраться старинного духа".

В Зубриловке был огромный прекрасный парк. В княжеских питомниках для него выращивались специальные породы декоративных деревьев. Умело используя ландшафт, в парке создали искусственные гроты, а русла многочисленных прозрачных ручьёв были выложены камешками разных размеров, из-за чего шум воды был каким-то особенным, мелодичным. Богатая тональность зелени, кленовых и дубовых крон, их переливов давали сплав торжественности и уюта. На вершине холма возвышался усадебный дворец.

Вернувшись осенью в Саратов, Борисов-Мусатов создаёт свой первый шедевр — картину "Гобелен". Это симфония предзакатного часа в парке старинной усадьбы, красочная элегия, будто воплотившая написанное художником незадолго до этого стихотворение:

 …С каждым днём всё гармоничней 
 Выступает тон за тоном. 
 В мягком сумраке купаясь, 
 В воздух глубже погружаясь, 
 Голубых небес отсвет 
 Шлёт земле в лучах привет…

В картине отсутствует рассказ, акцент перенесён на красочные сочетания, игру света, пятен, гармонию линий и красок. Всё построено на полунамёках, полутонах, отчего произведение наполняется таинственностью, "мелодией грусти старинной", как любил говорить Борисов-Мусатов. Сама фактура холста, выступая местами из-под тонкого слоя краски, наложенной очень прозрачно, блёклые тона темперы, которой теперь постоянно пользуется художник, ритмические массы освещённых и затенённых пространств — всё внушает зрителю, что перед ним — старинный гобелен.

Картина имела шумный успех. Правление Московского товарищества художников присуждает автору премию имени В. Поленова и И. Репина. Дягилев в рецензии именует его "любопытным и значительным художником".

"Наконец-то я нашёл форму мечты, — записывает Борисов-Мусатов в дневнике. — “А какая эпоха?” — спросите вы. А это, знаете ли, просто “красивая эпоха”".

Кусок переплёта с тиснёным кружевом, обрывок шёлковой ткани, их узор, цвет, фактура могли пробудить его фантазию, что свойственно большому поэту. Он говорил, что каждая, даже безвкусная, вещь от времени становится прекраснее. Время работает, по мнению Борисова-Мусатова, как художник. Вот это "старинное" время, ставшее поэзией, мастер стремится воплотить в своих холстах.

В 1902 г. Борисов-Мусатов приступает к созданию своего главного шедевра, где эта его сокровенная идея находит совершенное воплощение, — картины "Водоём".

Сохранился рассказ первых зрителей, увидевших её. "Мы пришли к Виктору из мутной жизни, — вспоминает Вл. Станюкович. — Мы были ослеплены красками, не понимали… Изумлённые сидели мы перед картиной и долго молчали. Стояла тишина, Виктор тихо ходил в другой комнате.

— Как хорошо… Боже, как хорошо! — прошептал кто-то тихо.

И широкая струя счастья залила наши сердца, словно не было низенькой мастерской, дождя за окном, этих длинных провинциальных буден. Мы сразу встрепенулись, заговорили, зашумели — счастливые, радостные. И Виктор улыбался, радостно смущённый. Он понял…

И долго в этот вечер сидели мы на его широком турецком диване перед картиной, очарованные её могучим обаянием. Это было совершенно новое, неожиданное и невиданное".

С этой картиной в русском искусстве появляется тема "вечной женственности", элегических медитаций, поэтических раздумий на фоне просветлённо-идеализованного усадебного ландшафта. В названии картины проступает некий философский образ мира, замкнутого в себе, а потому глубоко интимного, напоминающего грёзы.Вода и грёзы…

Так назвал своё замечательное исследование, созданное в 1942 г., намного позже картины Борисова-Мусатова, французский философ Гастон Башляр. И картина, и книга утверждают мысль, что поэтический образ следует не понимать, а переживать, он сам есть действительность и не может сводиться ни к чему иному.

"Перед спящими водами, — пишет Башляр, — меня всегда охватывает одна и та же меланхолия, ни на что не похожая, меланхолия свободная, мечтательная, медлительная, спокойная… Именно у воды и подле её цветов я лучше всего понял, что грёзы — это независимая эманирующая вселенная, ароматное дуновение, исходящее из вещей через сновидца… Когда я сажусь у воды, я не могу не погружаться в глубокие мечтания, не встречаться — в который раз — со своим счастьем".

В картине "Водоём" всё носит вневременной характер. И хотя изображённые женщины — сестра и невеста Борисова-Мусатова — сохраняют портретное сходство, они участницы иной, "нереальной реальности", созданной художником-сновидцем.

"Водоём" — самая яркая и смелая по краскам картина из написанных Борисовым-Мусатовым. Левый передний план здесь намеренно не выписан, как и цветы в руках у сидящей женщины. Он несколько раз переписывал эти места и решил, что умышленная незаконченность сохранит гармонию. Будто "вставшая" вертикально поверхность воды — приём, характерный для шпалер, которые художник тщательно изучал и использовал в дальнейшем.

Неподвижность, застылость вод и — движение складок платья сидящей женщины, напоминающее морские волны. Этот контраст сильнее подчёркивает дремотность водной глади. Успокаивающий розовато-голубой цвет придаёт музыкальность всей картине. Тема овала, развитая в "Водоёме", усиливает настроение грёзы, мечтательности, сна.

"В течение всего каких-нибудь шести-семи лет, — писал известный русский критик Сергей Маковский в книге “Силуэты русских художников”, — Мусатов создаёт свои картины-грёзы, насыщенные одним и тем же настроением, одной и той же грустью: грустью женских образов-теней, так похожих друг на друга, тихих, безнадёжно забытых, о чём-то вспоминающих в запустении старинных парков, в осеннем сумраке и на заре весенней, подле балюстрад с белыми вазами, цветочных клумб и сонных водоёмов… Они бродят, одинокие, парами и вереницей, останавливаются задумчиво возле садовых памятников, смотрятся в воды бассейнов, чинно входят по широким лестницам в белые пустынные дома и выходят опять, без цели, молча, нездешние, хрупкие".

 …Твой плащ медлительный 
 подъемлет, волоча, 
 Печальный шелест роз 
 и листьев бездыханных, 
 И осень, от речей усталая фонтанных, 
 Уходит в сумерках последнего луча, 
 И статуя главой, склонённой у плеча, — 
 Когда пойдёшь вдоль вод бездонных 
 и обманных — 
 Не шевельнёт на звук шагов твоих 
 нежданных, 
 Лишь звуков прошлого, далёкого ища…

                Анри де Ренье. "Листья"

Лето 1903 г. Борисов-Мусатов проводит на даче близ Хвалынска, у старого раскольничьего скита в ущелье Черемшана. По вечерам до него доносится пение псалмов, мимо бредут старцы и старицы — поклониться святым местам… Превратив сарай в мастерскую, он пишет картину "Изумрудное ожерелье". Целыми днями художник пропадает в дубняке недалеко от дома, любуясь синими отливами дубовых листьев, зарисовывая их очертания, делая этюды.

Композиция "Изумрудного ожерелья" не похожа на ранние картины Борисова-Мусатова. "Приглядевшись к этой гирлянде девушек, увидите смены, — отмечал Вл. Станюкович. — Пробегая глазами по картине, вы заметите разницу настроений изображённых фигур. От печальной девушки левого плана и до правой фигуры, находящейся в состоянии экстаза, — настроение постепенно повышается. Если же пробежите глазами справа налево — понижение".

Модерн — а позднее творчество Борисова-Мусатова тесно связано с этим направлением — повлёк за собой отказ от симметрично-осевых композиций в пользу ритмических. Художественная цельность ритмических композиций модерна достигается с помощью приёмов, напоминающих построение отдельных музыкальных произведений. Композиции модерна изначально незавершённы, асимметричны и одновременно замкнуты в своём круговом движении.

В "Изумрудном ожерелье" композиция разомкнута. Действие продолжается где-то за пределами холста. Об этом говорит исступлённая поза крайней фигуры и взгляды двух женщин, стоящих позади неё, устремлённые на нечто, невидимое зрителям. Центральная фигура вносит спокойствие и связывает левую и правую части картины. Чувствуется, что происходит какое-то событие; персонажи обмениваются взглядами, жестами. Всё полыхает внутренним светом. Дубовые листья, свешивающиеся сверху, вносят спокойствие, надёжность, уют. Они будто утешают этих странных, утончённых, экзальтированных женщин. Мерцающие как драгоценности старинные ткани, шали, кринолины кажутся особо изысканными на фоне нежных, гармоничных сочетаний изумрудной зелени луга, иссиня-сизых, будто живых дубовых листьев, ниспадающих красивыми гирляндами над головами этих женщин, которые чем-то напоминают образы "Весны" Боттичелли с их "вечной женственностью".

"Зачем, почему непременно старинные платья у героинь?" — как-то спросил друг художника и услышал в ответ: "Женщины в кринолинах менее чувственны, более женственны и более похожи на кусты и деревья".

Талант Мусатова-монументалиста особенно ярко проявился в акварельных эскизах для росписей особняка Дерожинской (1904). Их тема — времена года. Художник оставил развёрнутое описание живописной идеи этих росписей: "Весна — радость — утро — стремление к красоте. Лето — наслаждение — день — музыкальная мелодия. Осень — печаль — вечер — тишина. Зима — покой — ночь — сон божества".

"Левая сторона. Картина I. Весенняя сказка. Стремление к красоте, Утро радостное. Юные игры. Две молодые подруги ловят белых мотыльков. Третья подбирает букет. Рвёт лепесточки. Светлые платья, как лепестки весенних цветов. На островке группа берёз плакучих с прозрачными тонкими ветвями. Между ними скамья. Старый бюст Горация, друга лирических лесов, задумчиво смотрит вдаль. А даль, берег парка и небо с весенними облаками отразились в воде".

Перед нами — образец поэтической прозы (вспоминаются описания Метерлинка, предваряющие начало его пьес). Особенно характерно это для описания картины IV, названной художником "Сон божества": "Спит старый парк у развалины башни; спит бог любви. К его пьедесталу жмутся робко последние бледные розы. Последняя прогулка, последний взгляд перед разлукой — и эти двое исчезнут. Вечерний луч солнца высоко в небе догорает на зловещих облаках и отразился в водоёме".

В этих словах оживает атмосфера этой удивительной акварели — "Сон божества". Всё здесь как во сне, застыло и дремлет: статуя Амура, две женские фигуры, стоящие на блёклой осенней траве, сонный пруд и отражения в нём спящих деревьев, старая башня, тропинка, сонно закругляющаяся широкой лентой, громадный луг, неправдоподобно, как во сне, пустынный. А вдали — тревожно-белое, геометрически-правильное здание усадьбы, ещё сильнее оттеняющее все эти закругляющиеся, безвольные, "сонные" формы. И от этого всё становится ещё более призрачным.

Эта скорбная мелодия строгих линий, прозрачных, приглушённых акварельных тонов ещё сильнее звучит в "Реквиеме" (1905), посвящённом памяти близкого друга художника, Надежды Юрьевны Станюкович.

"“Реквием” — это вызванный в памяти образ, это дух, это призрачная картина", — писал один из современников. А Станюкович через много лет скажет о ней: "Я всегда думал, что “Реквием” — одно из чудес, одна из вершин искусства. В этом создании Мусатов поднялся на недосягаемую ступень религиозного искусства. Что же это, как не доведение собственной жизни до религии?"

В своих последних работах художник мечтал о возвращении к светлому покою. Об этом — его замысел "Венки васильков", сохранившийся только в акварельных эскизах: венки из васильков, висящие на колоннах, и васильковые гирлянды, перекинутые с колонны на колонну. Яркий, радостный голубой цвет лазури, несущий надежду.

"Теперь я сижу в Тарусе. В глуши. На пустынном берегу Оки. И отрезан от всего мира. Живу в мире грёз и фантазий среди берёзовых рощ, задремавших в глубоком сне осенних туманов. Я создал себе свою жизнь. Как-то странно — такая тишина среди всеобщего смятения", — будто подытоживает художник своё творчество в письме к Александру Бенуа.

Последние шедевры Борисова-Мусатова, "Осенняя песнь" и "Куст орешника", пронизаны невозмутимой тишиной и спокойствием, словно в ожидании чуда.

 …Кто-то дверь незакрытой оставил, 
 И задержанный, жалобный стон 
 Неоплаканной тихой печали 
 Замер глухо у старых колонн. 
 Вспоминают застывшие клёны 
 Всё забытое в знойные дни — 
 Прошлой осенью тихие стоны 
 Неразрывной осенней любви. 
 И, не выдав тревожной печали, 
 Тихо падают листья с перил… 
 Кто-то дверь незакрытой оставил, 
 Кто-то сердце здесь с осенью слил.

                Вера Звягинцева. "Балкон осенью" 
                   (Памяти Борисова-Мусатова)

Картины Виктора Борисова-Мусатова, исполненные высокой поэзии, благотворны и притягивают, как чистый родник, как прекрасное виденье, как умиротворяющая тишина.