Жизнь Владимира Галактионовича Короленко советское литературоведение делило на несколько периодов — почти по «географическому» принципу. Детство, прошедшее на западе Украины, молодость, проведенная в тюрьмах и ссылках, годы творчества, связанные с Нижним Новгородом, Петербургом и Полтавой… Однако в конце восьмидесятых, с провозглашением всеобщей «гласности», наше восприятие русских классиков несколько изменилось. И в биографии Короленко, перешагнувшего из девятнадцатого в двадцатый век, пережившего и революционную смуту, и Гражданскую войну, как бы обозначились два существенных этапа — обретения иллюзий и их утраты. Впрочем, как Дон Кихот, Владимир Галактионович сражался за свои идеалы до последней возможности. Он был настоящим рыцарем справедливости и гуманизма. Всю свою жизнь.

А иллюзиями был насыщен сам воздух девятнадцатого века. Запад потрясали социальные катаклизмы. В России к шестидесятым годам подступила пора долгожданных реформ. «Что делать?» — этот вопрос стал не просто названием известного произведения, а актуальнейшей темой нескончаемых споров на философские, экономические, социальные, политические и всякие другие темы, выливавшиеся на журнальные страницы. И, подражая литературным Базаровым, Волоховым и Рахметовым, студенческая среда увлеклась революционными идеями. Поднимать крестьян на восстание — «к топору звать Русь» — бросилась в деревню городская молодежь. «Народная воля» открыла охоту на царя-освободителя Александра II. А в университетах вспыхивали выступления, которые власть именовала беспорядками, за чем следовали репрессии. Не миновали они и Владимира Короленко, который после окончания Ровенской гимназии окунулся в студенческую жизнь сначала в Петербурге в Технологическом институте, где познакомился с народниками. Затем, переехав в Москву и проучившись два года в Петровской земледельческой и лесной академии (ныне Тимирязевка), был исключен всего лишь за подачу коллективного прошения с протестом против несправедливостей. И вслед за тем последовала ссылка в Вологодскую губернию, которая была заменена отправкой под надзор полиции в Кронштадт, куда после смерти отца переехала семья. Через год, поступив в Горный институт, Владимир участвует в занятиях революционных кружков. А еще через год бросает учебу и, намереваясь пойти «в народ», учится сапожному ремеслу. Но следует новый арест и ссылка в Белоруссию, а затем репрессии продолжаются вновь и вновь. Не по своей воле молодой Короленко совершает путешествия в Вышний Волочок, в Пермь и в Сибирь. Но именно тогда, в пору свалившихся на него невзгод, он внимательно и глубоко изучает народную жизнь, именно тогда присматривается к будущим персонажам своих произведений. Нелегкие испытания формируют и закаляют его характер. Короленко, по оценкам всех знавших его и написавших о нем воспоминания, был искренним и отзывчивым на чужую беду человеком. А доброта его всегда проявлялась в действии. Об этом еще пойдет речь дальше.

Первый очерк молодого автора в 1879 году напечатал журнал «Слово». Вернувшись из четырехгодичной якутской ссылки в 1885 году, поселившись в Нижнем Новгороде и обзаведясь семьей, Короленко, по его словам, «окончательно отдался литературе». Как бы «вторым дебютом» после шестилетнего перерыва стала публикация в «Русской мысли» повести «Сон Макара». А через два года книгой выходят «Очерки и рассказы». К молодому, но уже много испытавшему писателю приходит известность. Одно за другим издаются и переиздаются его произведения, ставшие позже классикой: «Старый звонарь», «Лес шумит», «В дурном обществе», «Слепой музыкант», «Река играет», «Мороз», «Парадокс», «Огоньки». Позже частями начинает выходить «История моего современника». Горячие споры критики вызывают изображенные с замечательной простотой и точностью люди из народа. Вот строки из воспоминаний о Короленко его младшего современника и ученика — Горького. Речь идет о персонаже повести «Река играет» Тюлине, совершенно не похожем на «излюбленных интеллигентом идеалистов, страстотерпцев, мучеников и правдолюбов, которыми литература густо населяла нищие и грязные деревни. Не похож был лентяй ветлужанин на литературного мужичка и в то же время убийственно напоминает вообще русского человека, героя на час, в котором активное отношение к жизни пробуждается только в моменты крайней опасности и на короткий срок». Интерес к герою вызвал интерес к автору, «обладающему силой возбуждать умы и сердца». Горький знакомится с Короленко: «Меня особенно удивила простота и ясность речи В.Г.: люди, среди которых я жил, говорили туманным и тяжелым языком журнальных статей. (…) Как многим, мне казалось, что беспристрастный голос правдивого художника — голос безразличного человека. Но чуткие замечания В.Г. о мужиках, монахах, правдоискателях обличали в нем человека, который не считает себя судьею людей, а любит их с открытыми глазами, той любовью, которая дает мало наслаждений и слишком много страданий». И этот гуманизм, определяющий пафос всей прозы и всей публицистики Короленко, один к одному соответствовал его поступкам в жизни, его обширной общественной деятельности. Вот несколько примеров.

В 1891—1892 годах в Поволжье разразился голод. Особенно тяжелое положение сложилось в Лукояновском уезде. Однако, как это порой водится на Руси, администрация уезда отклонила выделенную государством ссуду, отрицая сам факт голода. Это сочетание омерзительного чиновничьего равнодушия с трусливой жестокостью не могло не возмутить Короленко. Но главной целью его было не столько обличение порока, сколько помощь голодающим. Он добивается увеличения ссуды. На его имя со всех концов России идут пожертвования, и писатель вторично едет к голодающим, открывает сорок пять столовых в двадцати двух деревнях и не покидает уезд, пока голод не кончается. Очерки «В голодный год» были напечатаны в периодике, а затем вышли отдельной книгой.

Еще пример — так называемое «Мултановское дело 1895 года». «Он узнал о беде мултановских вотяков (старое название удмуртов — прим. ред.), обвинявшихся в человеческом жертвоприношении, и 25 сентября уехал в Елабугу на вторичное разбирательство дела в качестве корреспондента, — вспоминает дочь писателя Н.В. Короленко-Ляхович: — Глубоко потрясенный впечатлением суда и вторичным обвинительным приговором, убежденный в том, что весь процесс фальсифицирован и что подсудимые являются жертвами прокурорского самолюбия, отец после процесса поехал в с. Мултан, чтобы расследовать дело на месте (…) и, только собравши точный материал, вернулся в Нижний. Дело это, благодаря страстной настойчивости отца, получило тщательное освещение в печати и стало широко известно. Впоследствии невиновность мултановских вотяков стала азбучной истиной».

Из воспоминаний К.Чуковского: «Болезнь Анненского (друга и сотрудника возглавляемого Короленко журнала «Русское богатство» — прим. ред.) страшно волновала его: перед тем как Николая Федоровича увезли за границу, Короленко ухаживал за ним по ночам, расстилая свой тюфячок у кровати больного, чтобы вовремя подать ему лекарство».

В начале статьи, как помнит читатель, речь шла об иллюзиях. Они, порождаемые и упованием на крестьянскую мудрость, привели к «хождению в народ», к народничеству. От этих иллюзий Короленко отказался еще в молодости. Но в социализм верил и в революционном движении участвовал не только пером публициста, но и лично.

1917 год Короленко встретил в Полтаве. К этому времени его значение как писателя и публициста было чрезвычайно высоко. С первых дней революции он участвует в политической борьбе — печатаются его большие работы: «Падение царской власти», «Война, отечество и человечество» и другие. В них он отстаивает идеалы свободы, добра и гуманизма, выступает против насилия. «Монарх уходит — Россия остается, — провозглашает он на митинге в театре, — будем же едины… враг еще на нашей земле». Предупреждая об угрозе германского нашествия, призывает «стать у своего порога с удвоенной, удесятеренной энергией. Перед этой грозой забудем распри». Эта позиция была противоположна лозунгам Ленина, который призывал к поражению своей страны, к превращению мировой войны в братоубийственную гражданскую, то есть к разжиганию пожара в собственном доме.

Октябрьского переворота он не принял. Вот несколько записей в дневнике. 26 октября 1917-го. «Большевистская агитация, с одной стороны, разрушает боеспособность армии, агитирует против наступления, а затем пользуется чувствами, которые в армии вызывают наши позорные поражения, и объясняет неудачи изменой буржуев-офицеров. Ловко, но подло». 13 ноября. «Арестованных юнкеров после сдачи оружия вели в крепость, но по дороге останавливали, ставили у стен и расстреливали и кидали в воду». 24 ноября. «Пишут из Лебедяни: Недавно разгромлено имение Василевка, ген. Глазмана. Прежде всего перепились на винном заводе. Задохлось в цистерне 3 человека, 8 опилось до смерти, 22 отправлены в больницу». 5 декабря. «Русский народ якобы религиозен. Но теперь религии нигде не чувствуется. Ничто «не грех». Это в народе. То же и в интеллигенции. (…) Успех — все. В сторону успеха мы шарахаемся, как стадо. (…) Это и есть страшное: у нас нет веры, устойчивой, крепкой, светящей свыше временных неудач и успехов. Для нас нет греха в участии в любой преуспевающей в данное время лжи».

Дневник фиксирует факты день за днем. 12 марта 1918 года. «За ночь ограблено 6 магазинов. Днем разгромы продолжаются. Идет стрельба. Грабят и громят красногвардейцы и хулиганы». 16 — 17 марта. «Немцы и гайдамаки вступили в город. (…) Большевики, застигнутые еще на вокзале, обстреливают город. Зачем? В этом — весь большевизм. Все небольшевистское — враги. Весь остальной народ для них ничто». Из статьи «Грех и стыд», опубликованной в полтавской газете «Свободная мысль» 20 марта: «Борьба людей должна отличаться от звериной свалки. А отличие это заключается в давно уже провозглашенном требовании: мужество в бою, великодушие к побежденному противнику. Но кто же выполняет это правило?»

Вся Гражданская война, так подкрашенная и отретушированная впоследствии советской историей, литературой, искусством, — сплошное зверство, кровавая мясорубка. Все прежние заманчивые обещания и лозунги о мире, свободе, равенстве и братстве растоптаны, никаких революционных иллюзий не осталось. Один из мемуаристов вспоминает: «Владимира Галактионовича я застал в удрученном состоянии. (…) Боже мой! Боже мой! — говорил он. — До революции мы были готовы пробудить общественное мнение всей России и Европы из-за одного человека, для смягчения его участи, а теперь расстреливают массу часто ни в чем не повинных людей».

И он, уже пожилой и больной человек, неустанно, ежедневно продолжает свою общественную деятельность, пытается помогать и спасать. А возможностей для этого все меньше и меньше. Большевики уже зимой 1917-го закрывают газеты всех других направлений, а в своих — вводят строжайшую цензуру. И сообщения о бесчинствах ЧК, конечно, не публикуются. Писатель обращается с письмами, прошениями, заявлениями в местные органы власти, взывает к человечности и справедливости. Иногда ему удается помочь несчастным, чаще чиновники остаются глухи к его призывам. Он пишет в Москву. Безответно. Ленин, который высоко ценил произведения Короленко и даже свой псевдоним, по воспоминаниям брата, Д.И.Ульянова, выбрал под впечатлением сибирских рассказов «прогрессивного писателя», раздражен его надоедливыми просьбами о помиловании невиновных и критикой деяний Советской власти. И в письме Горькому назвал Короленко «жалким мещанином, плененным буржуазными предрассудками». Да нет, он уже не надеялся увидеть «социализм с человеческим лицом» — завершение Гражданской войны не прекратило жестоких репрессий Советской власти против народа.

В декабре 1921 года писатель умер от воспаления легких. На похороны вышел почти весь город. В них участвовали и крестьяне окрестных деревень.

По данным Всесоюзной книжной палаты, опубликованным к предыдущему — 125-летнему — юбилею Короленко, его произведения в нашей стране издавались 684 раза тиражом более 36 миллионов экземпляров. Всю выгоду, всю прибыль, за небольшим исключением, определявшимся советским авторским правом в отношении наследников, получило государство. Что же касается дневников и публицистики 1917—1921 годов, то они появились в печати только в годы гласности и перестройки.