4 мая 1703 г. в Германии, в Йене, в трактире "У Розы" подрались подвыпившие студенты, и один из них, вытащив шпагу, убил товарища. Так, с убийства в пьяной кабацкой драке начал свою самостоятельную жизнь 16-летний студент, будущий первый министр России Генрих Остерман.

Такое начало кажется немыслимо странным для человека, вся жизнь и деятельность которого - сам рационализм, сама предусмотрительность, просчет вариантов, тонкая, продуманная интрига.

А ведь до этого момента все шло как нельзя лучше: миловидный, невысокий юноша, послушный сын пастора из маленького вестфальского городка Бохума, он хорошо учился в школе. Примерный лютеранин, он легко поступил в Йенский университет, отец его надеялся, что сын станет пастором, богословом, а может быть, даже профессором. И вот такое ужасное событие! Говорят, бедный отец упал в обморок от стыда и горя, когда ему пришлось с кафедры родной церкви зачитывать объявление о розыске собственного сына, который не отдался послушно в руки полиции, а бежал неведомо куда.

И все же, зная о долгой жизни Остермана, я не могу сказать, что событие в кабаке "У розы" было случайным, неожиданным, нелогичным. В личности Остермана была своя тайна, которая порой приоткрывалась в неожиданной страстности его натуры. За внешним хладнокровием, хитростью, расчетливостью скрывался вулкан честолюбия, гордости, тщеславия, а порой авантюризма. И тогда этот умнейший аналитик не мог справиться со своими страстями, допускал нелепые промахи и оказывался в крайне затруднительном положении.

Карьера трудоголика

Страшась правосудия, Остерман бежал в Голландию. Там, в тесных улочках Амстердама, и укрылся беглый студент - без гроша в кармане, без будущего.

Следует сказать, что события в трактире "У розы" происходили как раз в те дни, когда Петр I основывал Петербург, ходил по Заячьему острову, где возводилась крепость, праздновал свою первую победу на море, когда во главе абордажной команды взял два шведских корабля.

Россия с шумом выходила на берега Балтики. И ей были остро необходимы люди, специалисты.

Петр послал в Амстердам недавно нанятого им адмирала Крюйса, который набирал людей для работы в Московии. И вот пути Остермана и Крюйса в какой-то момент пересеклись, и это стало вторым поворотным моментом в жизни Остермана.

Впрочем, Остерман не случайно выбрал Россию: ведь его старший брат Йоханн служил учителем при русских царевнах.

Когда именно Остерман прибыл в Петербург, мы не знаем. Впервые он выступает из тени неизвестности в 1705 г., когда имя его упомянуто среди благочестивых прихожан первой лютеранской кирхи Святого Петра (что ныне на Невском), - видно, Остерман замаливал свой грех. Тогда началась его карьера.

От Крюйса его взяли в Посольскую канцелярию, где были нужны переводчики. Остерман знал много языков, скоро он заговорил и по-русски. Не имея в России ни связей, ни друзей, ни денег, он начал службу с должности писаря и переводчика и добился блестящих результатов.

Его заметил Петр и стал привлекать к дипломатической работе. Гибкий ум, исполнительность, немецкая точность - все было по нраву царю. У Остермана было и еще одно качество, поражавшее всех в России. Его отличала фантастическая работоспособность. По отзывам современников, он работал всегда: днем и ночью, в будни и праздники, чем заметно выделялся среди своих коллег - и русских, и иностранцев.

С годами значение Остермана росло. Без него не обходилось ни одно крупное дипломатическое действие. Вершиной его успехов стало заключение Ништадтского мира осенью 1721 г., по которому Россия получила Прибалтику. И хотя имя Остермана стоит в списке послов в Ништадте вторым после имени Якова Брюса, именно он, Остерман, был истинным отцом выгоднейшего для России договора.

И Петр это понимал. В день празднования Ништадтского мира Остерман становится дворянином и бароном - мог ли об этом мечтать скромный пасторский сын из Бохума? В 1723 г. Остерман стал вице-канцлером России - должность почти заоблачная. Ордена, награды, титулы, земли...

В чем же была сила Остермана как дипломата? Сохранившиеся документы позволяют хорошо понять его логику, его принципы. Основу русской политики Остерман видел только в трезвом расчете, прагматизме, умении завязывать союзнические отношения только с теми державами, которые могут быть полезны России. Остерман тщательно, педантично, "по-бухгалтерски" анализировал, сопоставлял соотношение "польз", "опасностей", "генеральных интересов" России и ее возможных партнеров.

Но быть дипломатом и не быть политиком невозможно, особенно в переменчивой придворной обстановке тех времен. Удержаться в седле на крутых поворотах истории было трудно! Много раз Остерман повисал над бездной, но благополучно выкарабкивался наверх. При Анне Иоанновне он ближе всего подошел к вершине власти. Он стал важнейшим сановником и уже не ограничивался только внешней политикой, а вел и внутренние дела. Своей колоссальной работоспособностью, умом он явно подавлял других своих коллег по Кабинету министров.

Своевременная рвота

На должности кабинет-министра Остерман оставался тем, чем его создала природа и сформировал житейский опыт: умным, хитрым, скрытным, эгоистичным человеком, беспринципным политиком. Но важно отметить, что он был одним из редчайших российских сановников той эпохи, не замаравших себя взятками и воровством. Его жизнь полностью и целиком была поглощена работой и интригой.

Андрей Иванович (так его звали русские), живя в России десятилетиями, так и не приобрел друзей и всегда оставался одинок. Да это и понятно - общение с ним было крайне неприятно. Его скрытность и лицемерие были притчей во языцех, а не слишком искусное притворство - анекдотично.

В самые ответственные или щекотливые моменты своей политической карьеры он внезапно заболевал. У него открывалась то хирагра правой руки (чтобы не подписывать опасные бумаги), то ревматизм (чтобы не ходить во дворец), то мигрень (чтобы не отвечать на вопросы). Случалось, что у него начиналась рвота в ходе переговоров, когда хитрец хотел прервать разговор. Английский посланник Финч писал, что в этом случае нужно сидеть, не меняясь в лице, и ждать: "Знающие его предоставляют ему продолжать дрянную игру, доводимую подчас до крайностей, и ведут свою речь далее; граф же, видя, что выдворить собеседника не удается, немедленно выздоравливает как ни в чем не бывало".

Действительно, в своем притворстве Остерман знал меру: острый нюх царедворца всегда подсказывал ему, когда нужно, стеная и охая, нередко на носилках, отправиться во дворец. Императрица Анна весьма уважала Остермана за солидность, огромные знания и обстоятельность. Без Остермана было не обойтись - надо только набраться терпения, пропуская мимо ушей все его многочисленные оговорки, отступления и туманные намеки, и дождаться-таки дельного совета.

Императрица Анна ценила Андрея Ивановича и как человека, целиком зависимого от ее милостей. Он так и не обрусел, хотя и взял жену из старинного рода Стрешневых, и оставался для русской знати чужаком, "немцем". Поэтому он так льнул к сильнейшему, причем всегда делал это безошибочно.

Вначале таким человеком был для Остермана вице-канцлер П.П. Шафиров, потом А.Д. Меншиков, которого Остерман предал ради Петра II и Долгоруких, затем, при Анне, он заигрывал сначала с Минихом, а потом долго добивался расположения Бирона, став со временем его незаменимым помощником и консультантом.

Бирон понимал, что особая сила Остермана как политика состояла в его феноменальном умении действовать скрытно, из-за кулис. Впрочем, в этой его черте я не вижу какой-то особой злокозненности характера Андрея Ивановича - таков был мир дипломатии XVIII века.

В 1740 г., когда политическая сцена расчистилась от сильных политических фигур (исчезли Бирон и Миних, у власти стояла слабая правительница Анна Леопольдовна), Остерман решил, что пробил его час! Та скрытая честолюбивая энергия, которая в нем клокотала, вырвалась наружу. Он стал при правительнице первым министром, фактическим руководителем государства. Это был час триумфа, пик карьеры, победа. Но какой ценой!

Старый лис попался!

Привыкший действовать в политических потемках, умевший загребать жар чужими руками, он оказался несостоятелен на свету как публичный политик, как лидер, не имея необходимых в этой роли качеств - воли, решительности, авторитета, того, что называют харизмой. Да и врагов у него хватало. Один из них только ждал момента, чтобы вцепиться в Остермана.

Этим главным врагом Остермана была красавица-цесаревна Елизавета Петровна. В правление императрицы Анны Остерман интриговал с целью устранить Елизавету от престолонаследия, сбыв ее с рук за границу в жены какому-нибудь захудалому принцу. Цесаревна же знала обо всех кознях Андрея Ивановича, поэтому неудивительно, что переворот 25 ноября 1741 года, приведя к власти Елизавету Петровну, унес Остермана в небытие.

Новая государыня приговорила своего врага к смертной казни. Его везли к эшафоту на санях - он, как всегда, страдал то ли подагрой, то ли хирагрой, а может быть, и вправду был болен. Остермана силой втащили на эшафот, содрали с головы парик, заголили шею, палач уже поднял топор, но тут секретарь остановил его и прочитал указ о замене смертной казни на ссылку в Сибирь, в Березов, то есть именно туда, куда раньше Остерман отправил Меншикова.

Когда в тюрьме князь Шаховской прочитал ему указ об окончательном решении отправить его в ссылку, еще недавно всесильный царедворец, лежа на соломе, только стонал. Старый, мудрый лис понял, что ему уже не выкрутиться, что капкан захлопнулся навсегда.

Его привезли в Березов вместе с женой Марфой. Из Петербурга охране строго предписывали, чтобы она не спускала глаз с Остермана, не верила в его болезни. Неужели чиновники в Петербурге думали, что он опасен, что сможет бежать?

А между тем, в столице его очень не хватало - внешняя политика России 15 лет делалась его руками и совсем неплохо. Но незаменимых людей нет, так что Остермана быстро забыли. Он умер в 1747 году, не дожив и до 60 лет.

О чем он думал в долгие зимние ночи в Березове, мы не знаем. Вспоминал ли он родной зеленый Бохум, ту страшную ночь, когда в трактире "У Розы" (будь она проклята, эта Роза!) он убил приятеля и искалечил свою жизнь. А может быть, вовсе не искалечил?!

Если бы он не устроил этой драки, то кончил бы университет, стал пастором, профессором, задушил бы в себе честолюбивые стремления, мечты, не вошел бы в историю и умер бы безвестным.