Год 1901-й от Рождества Христова был для Надежды Бучинской, рожденной под знаком Тельца 9 (21) мая 1872 года, в девичестве Лохвицкой, счастливым и благостным – журнал "Север" напечатал ее стихотворение "Мне снился сон, безумный и прекрасный…" Молодой, красивой, 23-летней, она входила в русскую литературу. Но стать поэтом ей было не суждено. Поэтом стала ее рано ушедшая из жизни сестра, "русская Сафо", Мирра Лохвицкая.

Надежда же перешла на прозу, в силу своего дарования – прозу юмористическую, и к 1910 году ее уже знала вся Россия. Но не как Надежду Бучинскую, а как Надежду Тэффи. Так в 1907 году она подписала свою небольшую пьесу "Женский вопрос", чтобы необычным именем обратить на себя внимание директора театра. Директор внимание обратил, и вскоре "Женский вопрос" был поставлен на сцене Малого театра. Псевдоним стал именем, имя – судьбой.

Она рано поняла, что мир весьма далек от совершенства. Что в нем больше бед и печали, нежели радости и веселья. Изменить его устройство она не могла, она могла привнести в него свою толику добра, скрасить тяжкое существование человека улыбкой, шуткой, ироническим отношением к миру и самому себе.

Ее герои - гимназисты и телеграфисты, журналисты и чиновники, чудаки и недотепы жили обычной жизнью обыкновенного человека, более озабоченного своей собственной судьбой, нежели судьбами огромного и зачастую непонятного мира. Читатели, узнавая себя в ее книгах, сами же над собой и посмеивались.

Она же над ними не смеялась – скорее, отшучивалась. Не учила и не судила, тем более не осуждала, но в то же время им и не льстила. Может быть, поэтому ее любили во всех слоях русского общества – от мелких конторских служащих до самого Государя Императора. К 300-летию царствования Дома Романовых у Николая II спросили, кого бы из русских писателей он хотел бы видеть в юбилейном сборнике. Ни минуты не задумываясь, Государь изрек: "Одну Тэффи!" Ее талант ценил Керенский, Распутин пытался сделать своей любовницей, а Ленин - привлечь на сторону большевиков.

Февраль 1917-го приняла, Октябрь 1917-го – отвергла. После захвата власти революционерами написала: "Бывают пьяные дни в истории народов. Их надо пережить. Жить в них невозможно".

Расставание и возвращение

Одессит-антрепренер предложил ей устроить литературные выступления в Одессе. В Петербурге жить было холодно, голодно и не на что. Старые газеты, журналы и издательства новые хозяева жизни быстро прикрыли, а в тех, что возникли, она с ее взглядом на мир пришлась не ко двору. Одесса манила маслом и кофе, чей вкус она успела позабыть, солнцем и морем, которые всегда притягивали ее к себе.

Город был перевалочным пунктом, в него бежали из Москвы, Киева и Петербурга – из него - в Стамбул, Бухарест, Париж. Она бежать не собиралась, хотя все знакомые в один голос убеждали, что, когда Одессу возьмут большевики, ее обязательно повесят. Смерти она не боялась. Боялась разъяренных комиссаров в кожаных куртках, боялась их тупой злобы и веры в насильственное переустройство мира, боялась бесцеремонного вторжения в дом и света фонаря в сыром подвале.

И однажды, устав от такой жизни, махнула рукой на все и уехала в Новороссийск. Там села на пароход, отплывавший в Константинополь, дала себе слово, что не обернется, когда отдадут швартовы, но не выдержала, оглянулась и застыла, как жена Лота, когда увидела, как постепенно растворяется в розовой дымке земля. Ее земля. Подумала, что весной вернется. Но не вернулась – ни весной, ни летом, ни через год, ни через десять. А лишь через 20 лет после смерти – своими книгами.

Que fair?

До Парижа она добралась под Новый, 1920 год, сняла номер в отеле "Виньон", неподалеку от церкви Мадлен, осмотрелась, попривыкла к эмигрантскому быту… и устроила у себя литературный салон, где бывали и Алексей Толстой вместе со своей женой–поэтессой Натальей Крандиевской, и поэт-сатирик Дон-Аминадо, и актриса Татьяна Павлова, и художник А. Е. Яковлев, и граф П. Н. Игнатьев. Встречала новоприбывших, объединяла разрозненных.

Одним из первых ее рассказов, появившихся в русской печати, стал рассказ "Que fair?" Приехал генерал-беженец в Париж, посмотрел по сторонам, кругом великолепные особняки, исторические памятники, магазины, забитые давно забытыми продуктами и товарами, нарядная говорливая толпа, растекающаяся по кафе и театрам. Задумался генерал, почесал переносицу и промолвил с чувством: "Все это, конечно, хорошо, господа! Очень даже все хорошо. А вот… ке фер? Фер-то ке?" Мол, мне-то что делать среди этой роскоши и красоты, на чужом празднике жизни, без денег, профессии, работы и малейшей надежды на будущее?

У Тэффи ответ на этот вопрос был. Она оставалась самой собой, писательницей, острым взглядом подмечающей все нелепости и несуразицы этого мира, и продолжала делать свое дело. За "Que fair?" последовали другие рассказы, сценки, фельетоны. В течение нескольких десятилетий не было и недели, чтобы в выходящих в Европе русских газетах и журналах не появилось ее имя.

Добрым юмором и улыбкой скрашивала она зачастую мрачное, одинокое и нищее эмигрантское житье-бытье. Ее книги на чужбине были так же популярны, как и когда-то на добольшевистской родине. Ее любили и знали в Париже, ее читали в Берлине, Праге и Риге, ее новых рассказов ждали в Харбине и Шанхае.

Писательница самым деятельным образом помогала соотечественникам, известным и безызвестным, выброшенным волною на чужой берег. Собирала деньги в фонд памяти Ф.И. Шаляпина в Париже и на создание библиотеки имени А. И. Герцена в Ницце. Выступала на вечерах помощи прозябающим в бедности собратьям по перу. Это был святой принцип – спасать не только себя, но и других.

Некролог при жизни

Когда немцы в 40-м году заняли Париж, она на сотрудничество с коллаборационистским режимом не пошла, мужественно преодолевая знакомый ей по России холод и голод. Но здоровье было уже не то, и когда совсем стало невмоготу, она уехала в Биарриц. И замолчала. Очевидно, поэтому в 1943 году по русской Америке и разнесся слух – Тэффи умерла.

В это поверил даже всегда во всем сомневавшийся Михаил Цетлин - поэт Амари и напечатал некролог в нью-йоркском "Новом журнале": "О Тэффи будет жить легенда как об одной из остроумнейших женщин нашего времени".

Узнав, что похоронена заживо, Тэффи в одном из писем к дочери отшутилась: "Очень любопытно почитать некролог. Может быть, он такой, что и умирать не стоит"…

Ужас старости

Старость обрушилась на нее неожиданно, как грабитель с ножом, который нападает на свою жертву, зазевавшуюся в темном переулке. Старость – это одиночество, болезни, тоска. Когда зимой в жилах стынет кровь, а летом холодеют руки и ноги. Когда еще чего-то хочешь, но уже ничего не можешь. Вместе со старостью пришли болезни. Сдавало сердце, она стала плохо видеть, нервы были напряжены. Жизнь болталась за спиной, как заплечный мешок, в котором было перемешано все – рождения и смерти близких людей, литературные дружбы и человеческие размолвки, встречи и расставания.

Неприятности, связанные с трудным послевоенным существованием, нехваткой денег и лекарств, сыпались на нее одна за другой и образовывали цепь. Она пыталась эту цепь разорвать, но ничего не получалось – она вступала в смертный возраст, жизнь могла оборваться в любой момент. Не было сил работать, слова отказывались складываться во фразы, в голове вертелись мысли о неизбежном, о том, что там - за порогом. А на пороге стояла смерть и с немым укором вопрошала: "Когда?"

Но она не жаловалась, принимала мир таким, как он есть. Понимала, что в жизни есть много выходов, из жизни – один. И с некоторым любопытством, ожидая неизбежного, продолжала жить, как жила, на крошечную пенсию, которую по договоренности с ее другом Андреем Седых выплачивал миллионер и филантроп С. С. Атран. Когда же Седых из-за океана добавлял к этой пенсии собственные деньги, призывала его этого не делать - просила любить даром.

Прощание

Незадолго до ухода Тэффи успела опубликовать в Нью-Йорке свою последнюю книгу "Земная радуга". В рассказе "Проблеск" писала: "Наши дни нехорошие, больные, злобные, а чтобы говорить о них, нужно быть или проповедником, или человеком, которого столкнули с шестого этажа и он, в последнем ужасе, перепутав все слова, орет на лету благим матом: "Да здравствует жизнь!"

"Земная радуга" – это исповедь писательницы перед собою и читателями. Прощалась она светло и мудро с теми, кто еще оставался жить на этой грешной земле. И обращалась к Богу с молитвой: "Когда я буду умирать… Господи, пошли лучших твоих Ангелов взять мою душу".

Ангелы пришли за ее душой 6 октября 1952 года. В Париже стояла красно-желтая, сухая и теплая осень. 8 октября ее отпели в Александро-Невском соборе и похоронили на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа.