В апреле исполняется 125 лет со дня рождения Николая Гумилева. Поэта, жизнь которого овеяна мифами. Один из них о том, что Гумилев был якобы некрасив и не понятно, за что так любили его многочисленные поклонницы. Ведь отнюдь не только за удивительный поэтический талант.

Весьма возможно, что эта ситуация спровоцировала в свое время нелюбовь к Гумилеву великого Блока. "Если бы они все развязали себе руки, стали хоть на минуту корявыми, неотесанными, даже уродливыми, и оттого больше похожими на свою родную, искалеченную, сожженную смутой, развороченную разрухой страну!" - свой упрек весною 1921 года Александр Блок адресовал акмеистам. Но в большей степени - Николаю Гумилеву.

Связь Блока с Любовью Дмитриевной Менделеевой даже после венчания была платонической. Кто знает, не явилось ли поэтическое противостояние Гумилева и Блока результатом противостояния на любовном фронте? Гумилев – герой любовник, Блок – монах-аскет, умертвляющий плоть в мечтах о вечной женственности.

В августе 1921 года один из них умрет, как деликатно пишут биографы, от болезни сердца, другого обвинят в заговоре и расстреляют. Естественно, не из-за расхождений во взглядах на место поэзии в жизни поэта. Но очень символично (символично вдвойне, ибо оба начинали как символисты), что и Блок, для которого поэзия была смыслом всей его жизни, и столь непохожий на него Гумилев, для которого жизнь стала поэтической метафорой, ушли из нее почти одновременно. Хотя и не любили друг друга. Но даже смерть их не примирила.

Блок ошибался. Муза Гумилева как раз и вышла из "неотесанности" и корявой подражательности. Подражательности Валерию Брюсову.

Но вот что любопытно, первое гумилевское стихотворение, в котором завоеватель новых, неизведанных просторов "в панцире железном" уходит от обжитых им образов своего учителя Брюсова, посвящено как раз ему. "Волшебная скрипка", открывающая новый стихотворный сборник Гумилева "Жемчуга":

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам, Вечно должен биться, виться обезумевший смычок, И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном, И когда пылает запад, и когда горит восток.

Странным образом пересеклись судьбы и стихи тех, кто так или иначе был связан с именем Гумилева, учился у него, подражал ему, а потом отошел от акмеизма (как Ахматова: "Твой белый дом и тихий сад оставлю…"), но сохранил в своем сердце и памяти его голос.

Вот лишь некоторые из них: Анненский, Белый, Зенкевич, Городецкий, Вячеслав Иванов, Георгий Иванов, Георгий Адамович, Осип Мандельштам, Ирина Одоевцева, Роальд Мандельштам, Владимир Нарбут, Игорь Северянин и т.д.

Чуть ли не весь Серебряный век. И если Блок – его вершина, холодная, блистающая в заоблачных высях, поэт, не оставивший после себя учеников и продолжателей, то Гумилев – несомненный центр, вокруг которого формировалась и поэзия начала века, позже – эмигрантская, и поэзия советского периода.

Но только после смерти Гумилева (вот парадокс, ставший правилом, равновеликость гения и смерти, узаконившей его величие) его влияние на поэзию стало особенно ощутимо: "Ты правишь сурово, сурово и прямо", "Меня преследует овал лица". Это строчки стихотворений, посвященных Гумилеву. Как они отличаются от тех, которые посвящены Блоку!

По сути дела образ Гумилева – это трагический образ Поэта. Его судьба в России закономерна. Поэтому, несмотря на поэтический дар, несхожесть биографий, благополучие или, наоборот, неблагополучие, в каждой второй строчке пульсирует ток Гумилевского ритма:

 Откуда покорность эта,
 Откуда эта любовь?
 Расстрелянного поэта
 Недавно брызнула кровь…  

Его любят, ненавидят за то, что "гордый Гумилев… прочитать не удостоил подряд и двух моих стихов". Но ему вторят.

И только непокорная общей воле Ахматова одомашнивает, очеловечивает его:

 Он любил три вещи на свете:
 За вечерней пенье, белых павлинов
 И стертые карты Америки.
 Не любил, когда плачут дети,
 Не любил чая с малиной
 И женской истерики.
 …А я была его женой.  

Но зато в этих семи строчках – почти весь Гумилев. Почти. За вычетом его поэзии. И образа, давно ставшего мифом…