«Бесконечно благодарен, тронут, горд, удивлён, смущён». Отправитель телеграммы с этим текстом - Борис Пастернак, только что узнавший, что ему присуждена Нобелевская премия по литературе. Это было в четверг, 23 октября, ровно полвека назад

Дальнейшие события принято называть не иначе как «травля поэта», а то и хлеще. «Я помню казнь Пастернака», - пафосно вещает один из героев повести Войновича «Иванькиада». Спору нет, с Борисом Леонидовичем в последние годы его жизни обходились не лучшим образом. Но хор плакальщиков, который год завывающих в стиле: «Погиб поэт, невольник чести», - превратил Пастернака в вечную жертву «людоедского режима». Если им верить, то выйдет этакий романтический герой, мрачный Пьеро.

Несостоявшийся триумф

С чего, собственно, разгорелись такие страсти? Отчего романтически настроенные поклонники Пастернака вдруг принялись жалеть вполне успешного поэта, писателя, знаменитого переводчика, а к тому же ещё и литературного функционера? Да-да, «жертва режима» в течение 15 лет благополучно заседал в правлении Союза советских писателей… Так в чём же дело?

Объяснение, конечно, находится: «Когда Пастернаку за его гениальный роман «Доктор Живаго» присудили Нобелевку, его огульно обвинили в антисоветизме и предательстве, а власти заставили отказаться от премии под угрозой выдворения из страны». Единственное, что здесь правдиво, так это: «Заставили отказаться».

В 1958 г. явным нобелевским фаворитом вполне заслуженно считался Михаил Шолохов. Его «Тихий Дон» номинировался на премию уже в пятый раз.

Однако внезапно вперёд выходит «Доктор Живаго». За какие заслуги? Вот мнение Владимира Набокова: «Это произведение Пастернака я считаю болезненным, бездарным, фальшивым». Или Грэма Грина: «Мне роман показался нескладным, рассыпающимся, как колода карт».

А вот как оценивали грядущее лауреатство Пастернака западные газеты: «Нобелевская премия против коммунизма»…

И тут всплывает совершенно детективная история. В мае 1956 г. Пастернак передаёт роман за границу. Спустя полтора года «Живаго» выходит на итальянском языке. Синхронно, даже как-то заполошно, роман стали активно пропихивать в номинацию «Нобелевка по литературе». Почти пропихнули, но внезапно выяснилось, что премию присудить всё-таки нельзя - нужна публикация на русском. Наконец 24 августа 1958 г. русский перевод романа был передан в Нобелевский комитет и принят к рассмотрению. Резонные возражения о том, что все сроки уже вышли да и роман, не опубликованный в СССР, не может рассматриваться как произведение советской литературы, в расчёт не принимались.

Насколько огульными были обвинения Пастернака в антисоветчине? Можно строить какие угодно предположения. Но вот то, что он (может, и сам того не зная) подставил Шолохова, - несомненно. «Если т. Шолохову будет присуждена Нобелевская премия за этот год наряду с Пастернаком, было бы целесообразно, чтобы в знак протеста т. Шолохов демонстративно заявил в печати о своём нежелании быть лауреатом премии, присуждение которой используется в антисоветских целях...» - такова была реакция ЦК КПСС.

А какова реакция Пастернака? Вот хроника... 27 октября: «Ничто меня не заставит отказаться от чести быть лауреатом Нобелевской премии». 28 октября: «Лишить Б. Пастернака звания советского писателя, исключить его из числа членов Союза писателей СССР». 29 октября: «В связи со значением, которое придаёт Вашей награде то общество, к которому я принадлежу, я должен отказаться от присуждённого мне незаслуженного отличия…»

Поэт и тиран

Да, это был серьёзный удар. Отчего же Пастернак, отлично понимающий, чего ему может стоить передача романа за границу, всё-таки пошёл на этот рискованный шаг? Тщеславие? Или какое-то запредельное бесстрашие? На первый взгляд кажется, что именно бесстрашие. И подтверждений тому довольно много. Например, ставший легендой телефонный разговор между поэтом и Сталиным, где Пастернак, защищая арестованного Мандельштама, якобы предложил властителю встретиться и побеседовать о жизни и смерти. Вспоминают и его нежелание присутствовать на шельмовании Ахматовой и Зощенко, что стоило Пастернаку места в правлении Союза советских писателей. Ну а уж отказ подписать письмо против арестованных Якира и Тухачевского, причём в самые горячие деньки довоенных репрессий, и подавно - свидетельство настоящей самоотверженности.

Однако существует ещё один мотив, объясняющий, почему Пастернак иной раз вёл себя дерзко и вызывающе. Беспредельная вера в то, что его хранят высшие силы. Кстати, примерно так оно и было. Сам поэт с удовольствием пересказывал слух о том, что когда Сталин рассматривал списки подлежащих аресту и увидел там фамилию Пастернак, то снисходительно сказал: «Не трогайте этого небожителя». Любовница, а какое-то время и гражданская жена Пастернака Ольга Ивинская уверена в том, что между Сталиным и её мужем постоянно происходил какой-то безмолвный и необычный поединок, причём со счётом в пользу последнего: «Самовластие понимало, что поэзия - настоящая власть».

Мемуары той же Ивинской объясняют, почему писатель вёл себя то слишком робко, то храбро до безрассудства: «Он был всегда наивный и смешной, как избалованный ребёнок». И вот это - стопроцентное попадание. Именно ребёнок и именно избалованный. Такие обычно валятся на пол магазина игрушек и истерично колотят ногами по полу: «Хочу! Хочу! Хочу!» А иногда без видимых причин боятся призрачных «буки» и «медведя».

Думается, что и переправка романа за рубеж, с чего и началась вся эта некрасивая история, мотивировалась таким вот «Хочу!». Другое дело, что «папой» поэта в принципе принято считать Создателя. И только у нас роль «родителя» взяло на себя государство. Вот так и получилось, что Сталин снисходительно сказал: «Чем бы дитя ни тешилось», - а Хрущёв затопал ногами и применил ремень…

Окончилось дело, разумеется, в пользу Пастернака. И не только потому, что его нынче жалеют. Подумайте сами: нобелевских лауреатов по литературе больше ста. А отказавшихся от премии - трое. Лев Толстой, Жан Поль Сартр и Борис Пастернак. Это место в истории куда заметнее…