Одни считали этого человека прожженным авантюристом, другие восхищались его энергией и предприимчивостью, третьи отдавали должное его талантам, но все сходились на том, что Л.А. Сулержицкий — человек выдающийся. Однако прошли годы, и сейчас о нем почти никто не помнит.

В 1900 году труппа Московского художественного театра (МХТ) приехала на гастроли в Крым. Константин Станиславский позже вспоминал: «За кулисами театра усиленно заговорили о каком-то Сулере: «Милый Сулер», «Веселый Сулер», «Сулер — революционер, толстовец, духобор!», «Сулер — беллетрист, певец, художник!», «Сулер — капитан, рыбак, бродяга, американец!»

«Да покажите же мне вашего Сулера!» — кричал я, заинтригованный всеми этими рассказами. Наконец, во время одного из спектаклей в моей гримерной появился сам Сулер. Ни я ему, ни он мне не рекомендовались. Мы сразу узнали друг друга — мы уже были знакомы, хотя ни разу еще не встречались».

Что же это был за человек, о котором в Крыму так много судачили?

«Чистое дитя Божье!»

27 сентября 1872 года в Житомире, в семье выходца из Польши Антона Матвеевича Сулержицкого, родился сын. При крещении в костеле ему дали имя Лев-Леопольд-Мария. Через год семья переехала в Киев, где Антон Сулержицкий открыл переплетную мастерскую.

По одной из версий, детство маленького Леопольда было безоблачным, он рано научился читать и был определен в гимназию. Однако Максим Горький рассказывал, что, по словам самого Сулержицкого, он родился в подвале и воспитывался на улице. На вопрос, как к нему относились в мастерской, он ответил: «Били, переплетчик я был скверный. Но кого из нашего брата не бьют? Это ничему не мешает, ничему и не учит. Спасибо, что, не изувечив, внушили отвращение к насилию».

В 1885 году Леопольд был определен в Киевскую рисовальную школу Н. Мурашко и в качестве мальчика на побегушках помогал В. Васнецову и М. Врубелю расписывать Владимирский собор. После того как работа была завершена, он сбежал из дома в городок Канев, под Киевом. Чем он занимался в ту пору, достоверно неизвестно, однако вскоре им заинтересовалась полиция, в связи с чем Леопольд счел за лучшее переехать в Москву. В 1890 году, продемонстрировав незаурядные способности к рисованию, он поступил в Московскую школу живописи и ваяния, но на пятом курсе был исключен за «противоначальственные» выступления. В письме однокурснице Татьяне Толстой (дочери Л. Толстого) он сокрушался: «А мне бы это очень нужно было, так как Маковский выразил, что хорошо было бы, если бы я приехал в академию, а туда нельзя иначе поступить, как сдавши науки нашего училища».

В довершение всего Леопольду исполнился 21 год, а с этого возраста в Российской империи забирали в армию. Сулержицкий вновь исчез — ходили слухи, что он добрался до Крыма и устроился матросом на каботажное судно, рассчитывая сбежать из России, но ему это не удалось. Представителям военного ведомства Сулержицкий торжественно заявил, что является последователем графа Толстого, а потому служить не может ни под каким видом. В ответ ему предложили выбрать между службой и каторгой. Леопольд благоразумно выбрал службу и был отправлен на самую южную оконечность империи, на Кушку. Там он чуть не распрощался с жизнью. «Ехали верхом по едва заметной дороге, — рассказывал Сулержицкий, — я и конвойный солдат. Въезжаем в маленький аул и видим, что толпа туркмен, все больше подростки, привязав к дереву за лапы какого-то тигроподобного красавца зверя, пускают в него стрелы, бьют комьями сухой глины. Я ударил лошадь и поскакал в толпу, но туркмены живо ссадили меня, и, если бы не конвойный, на этом месте я и кончил бы жизнь. Но нас только поколотили немного, и мы ускакали». Этот поступок расположил солдат к толстовцу, и вскоре он стал всеобщим любимцем. Максим Горький рассказывал, что в одном из писем, которые Сулержицкому прислали однополчане, он прочел строки: «Когда ты был с нами, все было родное, а без тебя опять чужая сторона, брат».

Эту особенность Сулержицкого располагать к себе людей отмечали все, кто его знал. Горький писал о нем: «Неистощимо веселый и остроумный, физически выносливый и ловкий, не гнушавшийся никаким трудом, он вносил жгучее и быстро заражавшее людей ощущение радости бытия». Толстой, наблюдая за Сулержицким, заметил: «Выражение «будьте как дети» я понимал головой, но никогда не чувствовал — как может быть ребенком взрослый, много испытавший человек? А вот смотрю на Левушку и чувствую: может! Сколько радости вносит он во все, сколько в нем детского!» Даже арзамасский протоиерей Феодор Владимирский, познакомившись с ним, всплеснул руками: «Поистине, человек этот — чистое дитя Божье!»

В должности водовоза

Но Сулержицкий был не так прост, как казался. О себе он рассказывал крайне неохотно, в связи с чем вокруг его имени ходило множество слухов. Например, говорили, что после армии он вновь устроился матросом на судно, ходил в дальнее плавание, был в Японии, Китае, Сингапуре, где изучил восточные учения и единоборства. На все расспросы он лишь смущенно улыбался и отнекивался.

В 1898 году по просьбе Льва Толстого Сулержицкий организовал переселение в Канаду нескольких тысяч российских духоборов (сектантов, испытывавших притеснения со стороны православной церкви) и в течение двух лет помогал им устроиться на новом месте. Когда его спрашивали об этом, он всячески преуменьшал свои заслуги и делал вид, будто его роль в этом фантастическом проекте была незначительной. Тем не менее у его друзей сложилось мнение, что Сулер, как они его называли, — человек, для которого нет ничего невозможного.

Горький вспоминал, как в 1901 году, когда Л. Толстой жил Гаспре, в имении графини С. Паниной, в парке вокруг усадьбы появились какие-то люди, которые старательно выдавали себя за беззаботных туристов. Сулержицкий, узнав об этом, с кем-то переговорил, и филеров как ветром сдуло. Его связи и возможности, судя по всему, действительно были очень обширными. Известно, что по просьбе Горького Сулержицкий привез из Швейцарии шрифт для подпольного издания большевистской газеты «Искра», но даже Горький не знал, какими еще делами занимался этот человек. «Он всегда появлялся неожиданно, точно солнце зимою, — вспоминал Горький, — и всегда откуда-то издалека — с Кавказа, из Вологды, из Бутырской тюрьмы, полный новых впечатлений, смешных рассказов и новой радости. В коротенькой драповой куртке, одной и той же зимою и летом, в синей фуфайке английского матроса и американском кепи, шумный, сверкающий, он во всяком обществе сразу становился ярко заметным и привлекал к себе общее внимание».

Однако под маской беззаботного весельчака и балагура скрывалась очень тонкая и ранимая натура. Татьяна Толстая рассказывала, как перед очередной выставкой в школе живописи и ваяния все ожидали, что полотно Сулержицкого будет ярким и жизнерадостным, но, увидев его, все были поражены. «Помню впечатление: большая пустая комната, тусклое серое освещение и одинокая фигура, — вспоминала Толстая. — Картина давала настроение грусти, тоски и одиночества». Пожалуй, лучше всех Сулержицкого понимал Лев Толстой, который однажды сказал о нем: «Ну, какой же он толстовец? Он просто «Три мушкетера», причем не один из трех, а все трое».

Сам же Сулержицкий сравнивал себя с воробьем. Однажды он сказал Горькому: «Хорошо орлу ширять в пустоте небес — там никого нет, кроме орлов. А ты поживи, попрыгай воробьем по мостовой улицы, где вокруг тебя двигаются чудовища, — лошадь, которая в тысячу раз больше тебя, человек, одна ступня которого может раздавить пяток подобных тебе. И гром, и шум, и собаки, и кошки. Я всегда с удивлением смотрел на этих крошечных храбрецов, — как они весело живут в страшном хаосе жизни! И я уверен, что именно от них воспринято мною упрямство в борьбе за себя, за то, что я любил».

В быту Сулержицкий был весьма неприхотлив, одежду носил до тех пор, пока на ней не появлялись дыры, очень любил физический труд. В пору знакомства со Станиславским он работал водовозом, курсируя между Ялтой и Гаспрой, причем был этой работой чрезвычайно доволен.

Это была одна бесконечная игра

В 1903 году в Вильно, куда Леопольда Антоновича и его жену Ольгу Ивановну сослали за распространение революционных прокламаций, у них родился сын Дмитрий. Именно тогда Сулержицкий впервые задумался о том, чтобы купить участок земли, своими руками обрабатывать землю, выращивать овощи и фрукты. «Единственный труд, который кажется мне честным, — писал он, — это работа на земле». Однако денег на обзаведение хозяйством не хватало. К тому же Сулержицкого в очередной раз забрали в армию, определив фельдшером. С Русско-японской войны он вернулся с медалью и принял предложение Станиславского работать в МХТ. Однако при этом поставил условие: «При первой возможности я куплю обетованную землю в Каневе, Киевской губернии, брошу все и уйду к природе».

Очень скоро Леопольд Антонович стал душой театра. Он занимался буквально всем, включая режиссуру, и все у него получалось отменно. Еще Чехов подметил эту особенность Сулержицкого: «Сделайте его архиереем, водопроводчиком, издателем, — он всюду внесет что-то особенное, свое. И в самом запутанном положении останется честным». Насчет того, каков был вклад Сулержицкого в режиссуру, мнения расходятся.

Станиславский писал: «Он принес девственно-чистое отношение к искусству, при полном неведении его старых, изношенных и захватанных актерских приемов ремесла, с их штампами и трафаретами, с их красивостью вместо красоты, с их напряжением вместо темперамента, с сентиментальностью вместо лиризма, с вычурной читкой вместо настоящего пафоса возвышенного чувства». Однако многие знающие люди считали, что Сулержицкий для «системы Станиславского» сделал больше, чем сам Станиславский.

Планы Леопольда Антоновича приобрести участок на Днепре каждый раз откладывались, так как постоянно находились люди, которые нуждались в помощи, и Сулержицкий не мог им отказать. Но в 1911 году ему удалось приблизиться к мечте — летом он вывез молодых актеров МХТ под Канев. По воспоминаниям очевидцев, это был один большой «капустник», причем актеры не только отдыхали, но и выращивали овощи. Сулержицкий успевал везде. Сын Василия Качалова вспоминал о нем: «Часами он занимался нами, нашими играми. Неверно говорить «играми» — это была одна бесконечная на все лето игра, в которую входило все, чем бы мы ни занимались. Взрослые портили игру тем, что не верили в нее. Сулер верил — не притворялся, не подыгрывал нам, а верил. Верил. Я знал это — ребенок не может ошибаться, его ни один гениальный актер не надует. Он, например, раскапывал древний курган и находил там похороненную две тысячи лет назад принцессу (Таню Гельцер), которая спала «лекарическим» сном, и мы ее оживляли и учили говорить по-русски, так как она знала только древний сарматский (язык мы тут же сочиняли). И никогда Сулер не портил нам веры в истинность происходящего. Следующее лето, уже без нас, на Княжьей горе жил Е. Вахтангов. Мне кажется, что из сулеровских игр, из его празднеств, которых в то лето было не меньше, чем в предыдущее, родилась через девять лет игра-праздник «Принцесса Турандот».

В 1913 году Сулержицкий был назначен заведующим первой студией МХТ. В театральных кругах поговаривали, что Станиславский таким незатейливым способом вытеснил Леопольда Антоновича из театра. Возможно, причиной послужила разгромная запись Сулержицкого в дневнике спектаклей по поводу 78-го представления «Синей птицы». Он, в частности, написал: «Спектакль ужасен. Наряду с невероятно дешевым пафосом появились какие-то необыкновенно мистически-таинственные интонации, совершенно необъяснимые по своему происхождению. Целые роли ведутся уже на голом театральном подъеме, в котором нет возможности доискаться какого бы то ни было смысла. Все это убожество исполнения всей своей тяжестью ложится на белую чайку, прикованную к серому занавесу».

Впрочем, в марте 1915 года Станиславский дал деньги на приобретение неподалеку от Евпатории участка земли в 5 десятин, куда Сулержицкий вывез свою студию. В письме к жене Станиславский так описывал жизнь на пустыре у маяка: «Ходят все там (мужчины) в одних штанчиках. Женщины — босые. Все делают сами, то есть и уборка, и стройка. Сложили из камней стены, сами покрыли бетоном, в окнах вместо рам — полотно; и там в таких шалашах живут. Премило устроились, уютно». Однако этому начинанию не суждена была долгая жизнь.

Болезнь почек, которые Леопольд Антонович простудил еще в Канаде, быстро прогрессировала. Лето 1916 года, проведенное Сулержицким в Евпатории, стало последним. По приезде его в Москву болезнь обострилась, и 17 декабря Леопольд Антонович скончался. Провожая своего учителя в последний путь, актеры первой студии несли венок с надписью из «Синей птицы»: «Мертвые, о которых помнят, живут так же счастливо, как если бы они не умирали».

МИХАИЛ ВОЛОДИН
Первая крымская N 451, 23 НОЯБРЯ/29 НОЯБРЯ 2012