В полутемной гостиной сидела худенькая дама в бледно-зеленом платье, вышитом перламутровыми блестками, и говорила моей матери:

-- Ваш петербургский климат совершенно невыносим. Сегодня этот туман, тяжелый, темный, совсем лондонский. Я должна как можно скорее бросить все и ехать на юг Франции. Муж останется в деревне -- он будет в этом году баллотироваться в предводители. Шуру я оставила с ним. Петю отдала в немецкую школу и оставлю здесь у бабушки. Подумайте, сколько мне хлопот! А сама до весны в Ментону. Прямо не представляю себе, как я со всем этим справлюсь. И я так слаба, так слаба после этого шока. Я ведь пятнадцать лет тому назад потеряла прелестного ребенка, моего первенца, красавца, настоящего корреджиевского bambino, к которому я была безумно привязана. Он жил всего два часа, мне его даже не показали. С тех пор я никогда не снимаю черного платья и не улыбаюсь.

Она на минутку запнулась и прибавила, как бы в пояснение своему туалету:

-- Я прямо от вас к Лили, а оттуда в оперу.

Тут она заметила меня.

-- А это... это Лиза? -- спросила она. -- Ну, конечно, Лиза. Я ее сразу узнала. Но как она выросла!

-- Это Надя, -- сказала мама.

-- Но где же Лиза?

-- У нас Лизы никогда и не было.

-- Неужели? -- равнодушно удивилась дама. -- Значит, это Надя. Надя, ты меня помнишь? Я тетя Нелли. Шура! -- обернулась она в глубь комнаты. -- Шура, будь любезен, если тебе не трудно, снять локти со стола. И вообще, подойти сюда. Вот твоя кузина Надя. Можешь за ней ухаживать.

Из темного угла вышел белобрысый мальчик в гимназической суконной блузе, подпоясанной лакированным ремнем с медной пряжкой.

-- Вот это Петя. Петя, если тебя не затруднит, поздоровайся с кузиной. Это та самая Лиза, о которой я себе часто рассказывала.

-- Надя, -- поправила мама.

Петя шаркнул ногой. Я, не зная, как быть, сделала реверанс.

-- Она немножко недоразвита, ваша Лиза? -- с очаровательной улыбкой осведомилась тетя Нелли. -- Это хорошо. Ничто так не старит родителей, как слишком умные дети.

Тетя Нелли очень мне понравилась. У нее были чудесные голубые глаза, фарфоровое личико и пушистые золотые волосы. И она так быстро и весело говорила, совсем не похоже на других моих теток, строгих и некрасивых.

И все у нее выходило так приятно. Вот, например, она всю жизнь не снимает черного платья, а оно у нее зеленое. И от этого никому не грустно, а всем приятно. И вот она нашла меня глупой, но сразу доказала, что это очень хорошо. А другие, когда говорят, что я глупа, так непременно подносят это как оскорбление. Нет, тетя Нелли действительно прелесть.

Я больше ее не видела. Она уехала раньше, чем думала. Должно быть, шок, полученный пятнадцать лет тому назад, давал себя чувствовать. И потом столько хлопот -- муж в деревне, сын у бабушки. Словом, она укатила до весны, а в воскресенье явился к нам ее сын Петя, один.

-- Сколько вам лет? -- спросила я.

-- Скоро будет тринадцать, -- ответил он. -- Очень скоро. Через одиннадцать месяцев.

Он не был похож на свою мать. Он был востроносый, веснушчатый, с небольшими серыми глазами.

-- А моему младшему брату Шуре одиннадцать, -- вдруг страшно оживился он. -- Мой младший брат Шура, он остался в деревне, чтобы писать роман.

-- А ваша мама говорила, что ему рано в школу.

Это замечание Пете как будто не понравилось. Он даже немножко покраснел.

-- Да, он... он пока предпочитает заниматься дома. И он очень любит зиму в деревне. И ему будет много хлопот -- папа будет баллотироваться.

Тут я заметила, что мой собеседник был немножко шепеляв, вместо "Шура" у него выходило почти "Сула". Вспомнилось только что пройденное в Иловайском "Марий и Сулла". И вообще он как-то неправильно говорил по-русски. Потом выяснилось, что с детства он говорил по-английски с гувернанткой, по-французски с матерью, а теперь в школе по-немецки. С отцом он никогда не разговаривал -- не приходилось -- но считалось, что это происходит по-русски. Молчал по-русски.

-- А вот младший брат Шура, тот отлично говорит. Он так разговаривал с кучером, что тот даже пошел папе жаловаться. Он все может, мой младший брат Шура. Он пишет французский роман. Замечательный. У меня есть начало. Хотите, я вам прочту?

Он отошел в сторону и стал шарить в кармане. Пошарил, вытащил обломок карандаша, огрызок шоколада, кусок мягкой резинки, которой запрещено было щелкать в классе, вынул копейку с налипшим к ней леденцом и, наконец, сложенный листок разлинованной бумаги, явно выдранный из школьной тетрадки.

-- Вот. Это начало романа. Сочинил мой младший брат Шура, а я записал. Вот.

Он откашлялся, посмотрел на нас внимательно, по очереди -- слушателями были мы с сестрой -- очевидно, проверил, достаточно ли серьезно мы настроены, и начал:

-- "Знаете ли вы, что такое любовь, которая разрывает все ваши внутренности, заставляет вас кататься по полу и проклинать свою судьбу". Вот все. Это только начало романа. Дальше пойдет еще интереснее. Мой младший брат Шура будет зимой придумывать имена для героини и героя. Это труднее всего.

Вскоре выяснилось, что Петя сам пишет роман, но уже по-русски. Он в немецкой школе живо постиг тонкости русского языка и даже написал несколько стихотворений, посвященных школьному быту. Сейчас, конечно, мне процитировать их было бы трудно, но некоторые особенно яркие строки я пронесла в памяти своей через всю жизнь:

Звонит звонок,

Кончается урок,

И ученики на радости

Спускаются на низ.

Потом помню, была еще едкая сатира на какого-то учителя Кизерицкого. Стихотворение кончалось строками очень высоких тонов:

О, несчастный Кизерицкий,

Вспомни о судьбе своей,

Как ученики тебя боятся

И страшатся завсегда.

Роман Пети еще закончен не был, и он прочел нам только два отрывка. По-моему, роман был написан под сильным влиянием Толстого, отчасти "Войны и мира", отчасти "Анны Карениной".

Начинался он так:

"-- Няня, соберите скорее Митины пеленки. Завтра мы едем на войну, -- сказал князь Ардальон".

К стыду моему должна признаться, что совершенно забыла дальнейшее развитие этой главы. Но зато помню содержание другого отрывка.

Князь Ардальон, оставив на войне няню и Митю с пеленками, неожиданно вернулся домой и застал у жены князя Ипполита.

"-- Ты, негодяй, изменяешь мне! -- воскликнул князь Ардальон и направил на него конец своей шпаги.

Где-то в трубе загремела заслонка".

Помню, что на меня очень сильное впечатление произвела именно эта последняя загадочная фраза. Почему вдруг в трубе загремела заслонка? Было ли это неким оккультным явлением, отмечавшим кровавую драму? Или князь Ардальон так размахался шпагой, что повредил печку? Ничего не понимаю и не понимала, но чувствовалось веяние таланта и было жутко.

-- А ваш младший брат Шура много пишет?

-- Нет, ему некогда. Он больше обдумывает. И вообще, у него масса планов. А как он обращается с женщинами! У нас гостила одна дама, очень роскошная женщина. Так Шура пригласил ее погулять в лес и завел в болото. Она кричит, зовет на помощь. А он ей говорит: "Хорошо, я вас спасу, но за это вы должны быть моею". Ну, она, конечно, согласилась. Он ее и вытащил. Иначе -- смерть. Болото засасывает. В прошлом году туда корова провалилась.

-- А отчего же он корову не вытащил? -- спросила моя младшая сестра, смотря на Петю испуганными круглыми глазами. -- Ведь он мог бы и корову взять потом себе?

-- Не знаю, -- отвечал Петя. -- Должно быть, некогда было. Мой брат Шура все может. Он плавает лучше всех на свете. Скорее всякой змеи, а змея может проплыть больше двухсот верст в час, если считать на километры.

-- А прыгать он умеет?

-- Прыгать? -- переспросил Петя с таким видом, будто его даже смешит такой вопрос. -- Ну, конечно! И он такой легкий, что может продержаться несколько минут на воздухе. Прыгнет -- и остановится, а потом уже опустится. Конечно, не особенно высоко, а так, приблизительно до моего правого виска. Вот на будущий год он приедет, так он вам все покажет.

-- А он высокого роста? -- спросила я, стараясь представить себе этого героя.

-- Очень высокий. Выше меня на три четверти головы и еще на два вершка. А может быть, даже немножко ниже.

-- Да ведь он же младше вас?

Петя засунул руки за ремень пояса, повернулся и стал молча смотреть в окно.

Он всегда так отворачивался и уходил к окну, когда у нас срывался какой-нибудь бестактный вопрос.

-- А скажите, Шура тоже будет держать экзамен в вашу гимназию?

-- Ну, ему экзамен не страшен. Он в две минуты сам провалит всех учителей, мой младший брат Шура!

Все эти рассказы глубоко нас волновали.

Часто вечером, приготовив уроки, мы с сестрой садились на диванчик в темной гостиной и разговаривали о Шуре. Называли мы его "брат Сула", потому что Петя слегка шепелявил и у него выходило приблизительно так.

Что это был одиннадцатилетний мальчик, мы как-то совершенно забыли. Помню, увидели в окне магазина огромные охотничьи валенки, обшитые кожей.

-- Вот, -- говорим, -- наверное, такие штуки носит "брат Сула".

Конечно, мы немножко посмеивались над тем, что брат Сула может держаться на воздухе, но какой-то трепет в душе от этого рассказа все-таки остался.

-- Факиры, однако, на воздухе держатся.

Что Сула сразит всех экзаменаторов, тоже подозрительно. Но вот в "Детстве знаменитых людей" сказано же, будто Паскаль в двенадцать лет защищал какую-то диссертацию.

Вообще все это было очень интересно и даже страшновато.

И вот узнаем новость -- брат Сула приедет на Рождество.

-- Еще захочет ли к нам прийти!

Стали готовиться к встрече знатного гостя. У меня была голубая лента, которую можно завязать вокруг головы. У сестры ничего такого эффектного-элегантного не было, но так как она будет стоять рядом со мною, то лента будет немножко и ее украшать.

За столом взрослые слышат наши разговоры о Шуре и удивляются. Они ничего об этом феномене не знают.

"Ну, -- думаю, -- мы-то зато все знаем".

И вот возвращаемся как-то с прогулки.

-- Идите скорее, -- говорит мама. -- Вас мальчики ждут.

-- Брат Сула! -- взволнованно шепчет сестра. -- Скорее твою ленту!

Мы бежим в спальню. Руки дрожат, лента сползает с головы.

-- Что-то будет! Что-то будет!

В гостиной нас ждет Петя. Он какой-то притихший.

-- А где же... -- начинаю я и вижу щупленького маленького мальчика в матросской курточке и в коротких штанишках с пуговками. Он похож на воробыша, у него веснушчатый носик и рыжий хохолок на голове.

Мальчик подбежал к нам и запищал взволнованно, словно ябедничая, и уже совсем шепеляво:

-- Я Сула, я Петин блат, Сула...

Мы застыли с открытыми ртами. Мы ничего подобного не ждали. Мы даже испугались. Если бы мы увидели какое-нибудь чудище, Вия, слона с львиной гривой -- мы бы меньше растерялись. К чудищу мы внутренно были подготовлены. Но этот рыженький воробьеныш в коротких штанишках... Мы глядели на него в ужасе, как на оборотня.

Петя молча, засунув руки за ремень пояса, повернулся и пошел смотреть в окно.