Узкая серебристая речка лениво ползла по своему извилистому ложу. Левый берег, поросший густой, сочной травой, скатывался к самой воде; правый висел над нею крутым обрывом.

На земле и на воде было тихо и молчаливо. Только по верхушкам деревьев бегал легкий летний ветер и, не переставая, шептал о чем-то.

Голубое небо, покрытое белыми пушистыми облачками, все двигалось, все жило. Облака плыли, наплывали одно на другое, переплетались и расползались; за ними двигались другие и также исчезали где-то, а потом еще и еще; казалось, не было им начала и не будет конца.

Небольшая белая лодка почти неслышно скользила по воде. Рулем правила высокая, стройная красавица лет тридцати, с блестящими глазами и блестящими черными волосами; напротив нее, едва перебирая веслами, сидел блондин лет тридцати пяти и не спускал глаз с своей спутницы. Оба молчали. Ее начинало тяготить это молчание, а его упорный взгляд наполнял ее беспокойством и тревогой.

— Константин Николаевич! — сказала она, — вернемтесь домой… Вы устали.

— Нет… Пожалуйста, Нина Львовна, еще хоть немного, — испуганно ответил он. — Ведь я уже целую неделю гощу здесь, у вас, а мы в первый раз остались одни.

Она поторопилась переменить тему.

— Сейчас за поворотам речка образует вроде маленького пруда, — громко и возбужденно заговорила она. — На этом месте года два тому назад утопилась одна девушка, ее звали Лизой… Мы с мужем и назвали это место «Лизин пруд»… Знаете, как у Карамзина?

Она потянула веревку руля, и лодка круто повернула направо. Левый берег делал большую дугу и действительно река в этом месте переходила в пруд. С высокого правого берега спускались к воде большие деревья и пригибались почти к самой реке. Под их густыми ветвями было уютно и прохладно. Константин Николаевич бросил весла и спросил:

— Она утопилась от любви?

— Конечно! Это дочь нашего священника… Полюбила женатого, не видела исхода кроме смерти и бросилась с этого берега… История банальная, но все-таки грустная.

Он молчал; умолкла и она. Прохладная влага окутывала все кругом. И он и она слышали только перешептыванье ветра с листьями да биение своих сердец — тяжелое и настойчивое.

— Нина Львовна, — заговорил он тем глубоким голосом, каким говорит искренно взволнованный человек. — Нина Львовна! Вы так и не ответите мне?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю как ответить… Слова ничего не скажут…

— Слова не скажут?! Молчанье — смерть, слово — жизнь… Чувство только тогда и оживает, когда одевается в слова… До тех пор оно мертво.

— Нет, нет, — живо сказала она. — Для чувств так мало слов и так они бедны, так определенны, что говорят часто совсем не то, что хочется сказать. Чувства бесконечно разнообразны, их контуры расплывчаты, их границы совсем неопределенны; слова же — рамки, бледные, скучные, все одинаковые для всех… И в них надо втискивать свою мысль, одевать ими то, что горит и мечется в вас… Это ведь ужасно!

— Ну скажите мне только: уезжать мне или оставаться?

Она ответила не сразу.

— Уезжайте, — чуть слышно, прерывающимся голосом ответила она.

— Когда же я вас увижу?

— Я хочу остаться в деревне подольше для Ниночки. Она у меня такая бледная! Да и отпуск мужа кончается только первого октября… К этому времени мы и переедем в Петербург.

От этого «мы» он вздрогнул. Она взглянула на него и протянула ему руку. Он скользнул по лодке, схватил ее маленькую слабую руку в обе свои и, осыпая ее поцелуями, стал рыдать глубокими, тяжелыми рыданиями.

Нина Львовна пыталась высвободить руку, но не могла, не умела. Она приподняла его голову свободною рукой и, встретясь взглядом с его влажными от слез глазами — вдруг вся побледнела.

— Константин Николаевич, — прошептала она, — оставьте… успокойтесь! Все это ведь один миг…

— Что миг?

— Все! Любовь, страдания, жизнь… Вечность за нами и после нас! Вот мы проехали, река взволновалась, а через несколько секунд где след от нас?! Взгляните наверх… Вон облачка… Смотрите вот это: белое, пушистое… Куда-то бежит, торопится… Вон разорвалось… Смотрите, смотрите, как расплылось все, растаяло, вот и нет его! Исчезло!.. Так и мы…

Она остановились и сейчас же опять заговорила горячо и взволнованно:

— И, знаете, это всегда передо мной!.. Меня не было и опять не будет; я каждую минуту чувствую, что я здесь мимоходом… Я умру, а все это будет и без меня точно таким же прекрасным и спокойным, так же бесстрастно будет слушать такие же слова, смотреть на чьи-то слезы… И все мне кажется таким мимолетным, таким ничтожным и ненужным…

— Что «все»? Любовь?

— Д-да… И любовь!

— А ваш пресловутый долг? — горячо спросил он.

Она хотела ответить, но наверху, над их головами, захрустели ветки, вспорхнула птичка, кто-то заговорил на берегу.

Настроение порвалось, и Нина Львовна попросила грести к дому.

* * * * *

Прошло пятнадцать лет. Та же речка текла в тех же берегах, под тем же глубоким небом. Левый берег был опять закутан сочной, яркой травой, с правого сползали в воду громадные ветвистые деревья.

Нина Львовна, со своею дочерью Ниной и ее женихом подошли к реке.

Нина Львовна расплылась, пожелтела, глаза в морщинистых веках стали тусклы. В волосах серебрилась седина. Она шла под руку с дочерью, потому что ее больные ноги плохо повиновались ей. Нина — двадцатилетняя девушка, была стройна и красива той же блестящей красотой, какой сияла когда-то ее мать.

— Проедемся в лодке, — предложила она. — Мама, мне хочется показать Андрею Александровичу все достопримечательности нашего Прибыткова. Покажем ему «Лизин пруд»…

Лодка была старая, облупленная и из белой стала серой.

— Не развалится? — весело спросил жених, вскакивая в лодку.

— Выплывем! — ответила ему в его же тоне невеста.

Нина Львовна села на руль, дочь поместилась на скамейке, спиной к ней и лицом к жениху, севшему на весла. Они сейчас же весело защебетали.

Было тепло, светло, ароматно. Нина Львовна слушала молодые голоса, но не слыхала слов. То грустное чувство, которое вечно жило в ней, вдруг заныло остро и больно.

— Отчего это называется «Лизин пруд»? — спрашивал жених.

— Здесь когда-то, давно-давно, я еще совсем маленькая была, утопилась какая-то Лиза; мама и прозвала это место «Лизин пруд»… Знаете, как у Карамзина?

— Все любовь? — спросил он, нежно заглядывая в глаза Нине.

— Да, любовь! — сказала она упавшим голосом.

И вдруг и эти глубокие, взволнованные голоса, и этот пруд, и эти деревья над водой, и этот запах влажного тепла вызвали перед Ниной Львовной с необыкновенною ясностью тот день, когда она рассталась с Константином Николаевичем. Она не видалась с ним с тех пор… Сначала он писал ей из-за границы нежные и горячие письма, затем просил у нее хоть дружбы, а через два года совсем умолк… Она слышала, что он женился на очень красивой девушке, и был счастлив. Когда Нина Львовна, брошенная мужем, забрала Ниночку и уехала за границу, ей показалось, что в Берлине она встретила Константина Николаевича. Он ехал в большой коляске с дамой и с двумя детьми. Он так внимательно слушал веселую болтовню одной из девочек, что едва взглянул на Нину Львовну и не узнал ее… Да и Нине Львовне потом казалось, что это был не он… Прошли еще года и она почти совсем забыла о нем. И вдруг теперь ей до боли ясно вспомнилось то чувство тревожное и властное, которое наполняло ее тогда, вспомнились и страдания от борьбы, от насилия над собой, вспомнилась и тоска всех последующих лет.

— Зачем же вечно? — шутила Нина. — Вечно скучно…

Нина Львовна встряхнулась, велела себе забыть себя и стала слушать, что говорили ее «дети».

— Смотрите на небо, — продолжала Нина, — как в нем «ходят без следа облаков неуловимых волокнистые стада…» Так и любовь!

Она звонко рассмеялась, засмеялся и он.

— А дальше помните? — спросил он. — Как это там сказано:

Будь к земному без участья

И беспечна, как они…

— Согласна! — радостно проговорила Нина. — А то — вечно! Как страшно!!..

— Вы пропустили несколько строк, — сказала со странной улыбкой Нина Львовна. — Вы забыли:

Им в грядущем нет желанья

И прошедшего не жаль!

— И отлично! — ответили ей два счастливых голоса.

1913