В большой, но мрачной и грязной певческой зале, лишённой почти всякой мебели, облокотясь на фисгармонию, стоял регент и нетерпеливо потренькивал пальцами на скрипке, вызывая короткие, беглые звуки. Это был пожилой мужчина, с чёрными тараканьими усами, с беспокойно бегавшими глазками и с наклонностью иметь "брюшко". Он прошёлся, потренькивая, около фисгармонии, причём обнаружилось, что он припадал на одну ногу. Дверь поминутно отворялась и затворялась, и в комнату, шаркая ногами, собирался хор. Сначала шли мальчики, толкаясь, и торопясь, и на ходу оправляя свои курточки. В ожидании спевки они играли на дворе, от беготни и драки их лица разгорелись, глаза блестели, и ещё слышался сдерживаемый смех. Но при виде строгого лица регента, улыбки быстро сплывали с их лиц и заменялись озабоченным выражением. Они становились по обе стороны фисгармонии, лицом к регенту; по одну сторону -- дисканты, по другую -- альты. Типы их лиц, казалось, соответствовали голосам: у дискантов были миловидные тоненькие мордочки ангельского вида, а в альты, большею частью, становились бутузы с толстыми щеками и крупными чертами лиц.

Некоторые из мальчиков, те, которые постарше, уже имели вид отчаянных сорванцов. На их нахмуренных лицах была написана наклонность к злостному озорству. Один из таких, очень хорошенький, с круглой как выточенный шар, остриженной головой, проворно раздавал ноты, а в то время, когда регент поворачивал от него голову, успевал ущипнуть, щёлкнуть и дёрнуть нескольких товарищей, состроить гримасу, и когда вследствие этого раздавался писк, и регент поворачивал голову, то видел уже его постную рожицу с ангельским выражением и грозно косился на обиженных. За мальчиками вошли большие, гудя и звучно откашливаясь и мимоходом раскланиваясь с ним, а он слегка кивал им головой, потренькивая на скрипке и зорко всматриваясь в их лица. Это были всё здоровяки, плотные или жилистые, с угрюмыми бородатыми и усатыми лицами, некоторые с густыми гривами до плеч. Крупные фигуры басов встали по одну сторону, тенора, народ более мелкий, встали по другую. Перед каждой партией стояли пюпитры с разложенными нотами.

В общем сдержанном гуле слышалось перелистывание нот, перешёптывание мальчиков и теноров, и низкое гудение басов, не имевших шёпота. Наконец, всё утихло и пришло в порядок, каждая партия встала полукругом перед нотами, в центре полукруга стояли "главачи" -- опытные певчие, которые "вели" остальных. Хор был большой. Тенорами предводительствовал маленький плюгавенький тенорок с птичьей физиономией и козлиной бородёнкой, одетый модно, в коротеньком пиджаке и узеньких брючках. В центре басов стоял худой и низенький человек, не имевший левой руки, вместо которой болтался пустой рукав. Усы у него были необыкновенно длинные и вьющиеся, разветвляющиеся по концам; курчавые и длинные концы этих усов постоянно шевелились от дыхания как щупальца. Среди басов он казался маленьким, так как по бокам его стояли огромные люди зверообразного вида, с лицами итальянских бандитов. Среди дискантов и альтов тоже были "главачи", -- мальчуганы с отчаянными физиономиями, бесцеремонно трепавшие за шиворот подчинённых им товарищей.

Регент обвёл глазами хор.

-- Опять не все собрались! -- сказал он скрипящим голосом. -- Мокрилова нет, Шипилова нет, Пискунова тоже! Запишите штраф!.. Пьяницы!

-- Похороны были! -- прогудел позади басов огромный старик с длинными седыми волосами, по виду -- расстриженный дьякон.

Говорил он чудовищно-густым басом, уже расшатанным и колеблющимся, но звучавшим как колокол.

Регент пожал плечами. Хор сдержанно засмеялся.

Два мальчика почтительно разложили на пюпитре толстую партитуру для регента.

Он провёл смычком по струнам, затем опустил скрипку и поднял кверху смычок...

-- Начнёмте! -- торжественно сказал он. -- Бас! Соло!

Однорукий человек с шевелящимися усами запел один... У него был гармоничный, бархатный бас. Полные, круглые звуки аккордом плавно лились один за другим.

По-ми-луй мя, Го-осподи!

затрепетал его голос с верхней ноты и, словно изнемогая, начал спускаться книзу...

Яко не-э-мо-още-эн есть!

спускался он всё ниже и ниже, как будто желая освободиться от чего-то. Вдруг к нему присоединился жалобный, нежный, дрожащий и умоляющий голос:

Исцели... Исце-ли!

А бас, изнемогая, тщетно разбивал какие-то кандалы:

Не-э-мо-о-ще-эн есть!

И вдруг весь хор внезапно зашумел как набежавший шквал и снова улёгся; и опять выплыл мягкий, жалобный тенор. Это пел человек с птичьей физиономией.

И душа-а! Душа-а моя-а

жаловался он плачущими звуками.

Душа-а!

повторил он безнадёжно...

Смя-те-э-эся!

густой волной прокатилась басовая рулада.

Смя-те-э-э-ся!

откликнулся тенор и заплакал в тревожных жалобах.

Два голоса обнялись и зарыдали о мучительных угрызениях кающейся грешной души...

Слезами омочу постелю мою!

терзался тенор.

Слезами омочу!

повторял он неутешно, а хор, согреваемый тёплой и густой октавой, глубоко вздыхал:

О-мо-чу!

Как будто наплакался, нарыдался человек за долгую бессонную ночь наедине с самим собой, обливая слезами изголовье своё, выплакал все слёзы, изнемог, и только тогда утихла душевная мука, и созрело пламенное решение.

Отступи-те от мене-е!

с ужасающей энергией грянул вдруг весь хор, разражаясь быстрыми и короткими раскатами:

Отступите, вси де-ла-ю-щии беззакони-е!

Отступите! Отступите!

А вслед за этою грозной лавой звуков словно яркий луч, прорезавший ненастные тучи, засверкал радостный, торжествующий мотив, как будто была побеждена какая-то враждебная сила.

Постыдятся и смутятся

Вси врази мои зело вскоре!

Победительно мчался хор, а детские голоса радостно и быстро звенели как колокольчики:

Вскоре-вскоре-вскоре!..

Мрачные басовые звуки всё более и более затушёвывались и уходили вдаль, а ликующие звонкие переливы сверкающим потоком разлились и всё затопили...

Певчие отирали пот с покрасневших лиц: работа была трудная.

В это время пришли двое запоздавших певчих. Один был высокий, бородатый, хохлатый и мрачный бас, другой -- маленький коренастый тенорок с весёлым подмигивающим лицом. Костюм последнего был утрированно-фантастичен: одна нога была в лапте, а другая в обрезке, одна штанина синего цвета, а другая парусиновая, и обе держались на теле при помощи каких-то тесёмок. Пиджак на нём был с чьих-то богатырских плеч и, достигая чуть не до пят, болтался как на вешалке. Оба они были пьяны. Регент сделал вид, что не замечает их.

Спевка продолжалась. Регент величественно стоял перед пюпитром и разводил руками. Хор разливал целое море звуков, не помещающихся в комнате. Весь воздух звенел. Порою окна вздрагивали от басовых раскатов.

Свя-ат! Свят! Свя-ат!

громыхали они, точно сваи вколачивали, сделав свирепые лица, выпуча глаза и наклонив сильные покрасневшие шеи. Кто-то из басов выходил из себя и бороздил диким голосом:

Го-сподь Са-вва-о-о!

Регента передёрнуло. Он остановил хор, плюнул и застучал смычком.

-- Кто это там? -- закричал он с негодованием. -- Что вы, -- обратился он к басам, -- ревёте как быки, которым не дают барды? Вас ведут в ярмо, а вы не хотите, и хвостами, и рогами мотаете, землю копытами роете? И на меру не смотрите? Что вы куда мордами встали? Вы вот куда мордами встаньте!

Басы сконфуженно встали "мордами" к регенту.

Он нервно подскочил к мальчикам и, схватив одного за плечо, встряхнул его:

-- Ты что, животное, в сторону смотришь? Вот куда нужно смотреть! -- ткнул он его носом в ноты. -- Ослы! Свиньи! Раздайте "Благослови душе моя Господа!.."

Загудела чудная, величавая музыка. Тихо расплывался и рос торжественный гимн величию Бога. Красивые, поэтические слова одевались в странную музыку, полную глубокого содержания. В ней слышалось какое-то таинственное дуновение непонятных сил и чудес вселенной, и преклонение перед Богом, Которого всюду видит и чувствует чуткая душа.

Одеяйся светом яко ризою...

Покрываяй небо...

разливались таинственно-строгие аккорды.

Ходяй на крылю ветренню!..

Звуки росли, подымались, крепли... Хор усиливался как приближающаяся буря...

На гор-рах!

гремели басы, напрягая широкие груди, и разразились, заглушив весь двор громовым ударом:

Ста-а-нут воды!!

Но этот удар был испорчен безобразным криком кого-то из басов.

Хор гремел, а регент кричал и стучал, желая остановить хор.

Бездна яко рриза!..

гремело кругом.

-- Скоты!! -- слышалось сквозь пение.

От гласа гр-р-рому твоего не убоя-а-аться!!..

орал, увлёкшись, пьяный бас, не замечая, что уже весь хор остановился, и он орёт один.

-- Вы пьяны, Шипилов! Если вы будете портить, я вас выгоню со спевки!

Бас что-то бурчал про себя, заикаясь:

-- К-а-какой Егор явился! С-с-салаган.

А из теноровой партии явственно послышался сочувствующий и хихикающий тенорок:

-- Мартын с балалайкой!..

Регент намеренно не слышал этих слов.

-- Раздайте "возведох!" -- сказал он печально.

Снова запел соло бас с шевелящимися усами.

Воз-ве-дох... о-чи мои...

полился мрачный и безотрадный мотив, точно вдали надвигалась громовая туча. Это была тоска сильной и глубокой души.

Но вместе с бархатным басом грубо затянул и пьяный бас.

В го-о-р-р-р-ы!..

ревел и он.

-- Шипилов! -- в отчаянии закричал регент. -- Что вы там, как полушубок по печи возите? Молчите!

Опять начали сначала.

Во-зве-дох...

задрожала бархатная нота.

"Вво-зз-вве-ддох...

затянул и Шипилов.

-- Выдьте вон! -- вспылил регент. -- Какой вы солист? У вас не голос, а валяный сапог! Вы оба пьяны с Мокриловым.

Из теноровой партии что-то хихикнуло...

Это взорвало регента.

-- Выдьте вон оба! -- крикнул он, покраснев.

Пьяный бас и пьяный тенор подошли к регенту.

-- П-п-позвольте! -- заикаясь, гудел бас и вдруг, ударяя себя в грудь кулаком, заговорил, плача. -- Николай С-с-степаныч! К-как я могу молчать, к-когда... моё любимое соло... любимое соло... и вдруг... поёт другой!

-- Уходите! Уходите! -- замахал руками регент.

Тогда пьяненький оборванный тенорок обнял плачущего баса и сказал, утешая:

-- Уйдём, Ваня! Нас здесь не понимают.

Обнявшись, они повернулись к двери, медленно прошли сквозь безмолвствовавший хор и вышли из певческой.

Вдруг дверь снова отворилась, и в комнату заглянула голова тенора.

-- Колченогий чёрт! -- крикнул он тоненьким голоском.

Потом показалась голова баса.

-- Вввв... -- гудел он, силясь что-то выговорить, и вдруг эффектно и с невольной экспрессией выпалил. -- Свв-волочь!

Дверь захлопнулась, и в коридоре послышалось гулкое шарканье удаляющихся пьяных ног.