Дома все были заняты и отпустили Гришу погулять одного. Но с условием: в лес далеко не заходить. Гриша на даче жил всего три дня, по-французски говорил плохо -- собьется с дороги и расспросить толком не сумеет. Лучше быть осторожнее.

С тем условием его и отпустили.

Но Гриша был мальчик не очень послушный, и к тому же всегда ему казалось, что он лучше других понимает, что можно, а чего нельзя.

Поэтому, дойдя до лесу, он преспокойно свернул с дороги и пошел в самую чащу.

Лес был густой. Между деревьями порос он колючими кустами ежевики, которые оплетали стволы так, что порой и продраться было трудно.

Гриша наелся ежевики, разорвал о колючки чулки и платье и уже подумывал, как бы выбраться на дорогу, как вдруг заметил, что справа от него лес как будто редеет и свету больше -- видно там и есть выход на дорогу.

Пролез с трудом через кусты и выбрался из чащи.

Но выбрался он не на дорогу, как думал, а на маленькую полянку.

Посреди полянки торчал старый мшистый пень-коряга, а подо пнем булькал поросший незабудками ручеек.

Устал Гриша. Сел на траву, привалился к косогорчику и даже глаза закрыл.

"Отдохну, -- думает, -- как следует, да и разыщу дорогу. Торопиться тоже некуда. Дома трепка ждет за чулки и за платье, да и вообще зачем в лес пошел, когда не позволили".

Закрыл глаза, отдыхает.

В траве сверчок скрипит:

-- Грррри-шш! Гррри-шш!

Прогудела пчела, словно кто струну тронул:

-- Дззз-ун.

Птица из кустов спросила два раза:

-- Приду? Найду?

И сама себя передразнила:

-- Ду-ду? Ду-ду?

Зазвенела-загудела какая-то словно дудочка и так ясно выговорила:

В лесу, где незабудочки,

Играю я на дудочке,

Играю и пою,

Кто попадет на удочку,

Тот запоет под дудочку,

Под дудочку мою.

Удивился Гриша, а глаза открывать лень.

Вот словно засмеялся кто-то, и вдруг -- бац! -- щелкнуло что-то Гришу прямо в лоб.

Орех!

Свежий зеленый орех в шелухе.

Осмотрелся Гриша -- никого нет.

Что за чудо! И свалиться ореху неоткуда -- кругом только ежевика, пень да незабудки.

Потянулся, опять глаза закрыл.

Бац!

Опять орех в лоб, да пребольно!

Вскочил Гриша, обернулся: из самого пня смотрят на него два быстрых глаза. Смотрят, блестят, будто смеются. Пригляделся Гриша -- человечек сидит.

Странный такой -- голенький. Загорел весь, совсем бурый стал, ноги мохнатые, будто шерстяные чулочки повыше колен натянул. Волосы надо лбом двумя мохрами взбиты, губы толстые. Смотрит на Гришу и так весь от смеха внутри себя дрожит. Видеть невозможно, до того самому смешно делается. У Гриши так в горле и защекотало и ноги задрыгали.

А человечек, не сводя с Гриши глаз, вдруг прижал к губам маленькую зеленую дудочку. И запела дудочка. Сама выговорила:

Медведь, коза с козлятами,

Лисичка с лисенятами,

И волки, и кроты --

Попали все на удочку,

Плясали все под дудочку --

Попляшешь, друг, и ты!

Удивился Гриша.

-- Вы русский?

А человечек засмеялся:

-- Попляшешь, друг, и ты!

-- Значит, вы русский?

Человечек отвел ото рта дудочку:

-- Я не русский. Я всяческий.

Гриша надулся:

-- Смеетесь вы надо мной. Такого и народу на свете нет. Я все народы знаю, а такого у нас не учили.

А человечек ничего, не обижается. Скосил глазки, подумал.

-- Так ты, -- говорит, -- русский? Вот и отлично. Ты мне большую услугу окажешь, а я тебя за это из леса выведу.

-- Что ж, я согласен, -- отвечал Гриша. -- Говорите, в чем дело.

Человечек подумал, почесал ножку об ножку и сказал:

-- Родственница ко мне пожаловала. Из России. Беженка. Ничего я не понимаю, что ей нужно. Прямо беда. Поговори ты с ней -- может, столкуетесь.

Повел человечек Гришу по лесу. Идет точно по собственной квартире -- каждый изворот-поворот знает, за каким кустом свернуть, какой пень обогнуть, под каким суком прошмыгнуть.

Долго ли, коротко ли, привел он Гришу в густой орешник. Раздвинул ветки. Видит Гриша муравейник, а на муравейнике сидит баба-старуха, волосы нечесаные, сама в лохмотьях, на пальцах когти, как у вороны, а лица не видно, все лохмами закрыто.

Посмотрел Гриша на бабу, и что-то ему страшно сделалось.

Стоит, молчит.

Зашевелила баба лохмами да вдруг как загудит, ровно ветер в трубе:

-- И чтой-то здеся русским духом запахло?

Раздвинула лохмы, а глазищи у нее зеленые, нос у нее крючком, а изо рта желтый клык торчит.

Затрясся Гриша да как заорет:

-- Баба Яга!

Хотел бежать, а ноги от страха к земле приросли.

А Яга улыбается, желтым клыком во рту шевелит.

-- Здравствуй, -- говорит, -- добрый молодец. Счастье твое, что у меня аппетит пропал, а то я бы тебя съела. Ты чего смотришь? Положение мое самое тяжелое, и попечаловаться некому -- энтот стрекулист ничего не понимает.

Показала Яга через плечо большим пальцем на человечка и сплюнула:

-- И все я свое добро порастеряла. Медну ступу и ту реквизировали, на одном помеле ускакала. Еще спасибо, леший визу выхлопотал -- он у них в комиссарах по просвещению служит.

Пригорюнилась Яга, подперла щеку костяной ногой.

-- Всю фамилию нашу ликвидировали. Капут! Кощея Бессмертного в Лондон повезли Европе показывать, что, мол, и при нашем режиме не все помирают. Мальчик с пальчик, проныра, в контрразведку пошел. Конька-Горбунка в Москве на разговенах съели, Спящая Красавица в Совнаркоме на телефоне сидит. Болотные черти все в хор пошли, на ихнем клиросе поют. Многие требуют, чтобы когда венчают вкруг ели, так чтобы черти пели, -- ну вот, зарабатывают. Змей Горыныч уж на что твердый был -- соблазнился! В Чрезвычайку пошел мертвыми костями заведовать. Кикимора по государственной эстетике пошла, Оборотень сдох, двадцать раз в минуту переворачивался и то не потрафил. Мне, говорит, за ними все равно не поспеть, и сдох.

Заплакала Яга.

-- Ху-у-до мне. Что я делать буду! Тут у них и снега толкового не будет, как я метель закручу, как след замету? Пропадать мне, видно!

Плачет Яга, разливается. Грише хоть и страшно, а жаль Ягу, даже в носу защекотало.

Вытерла Яга слезы лопухом и говорит Грише:

-- Иди-ка ты, добрый молодец, своей дорогой, а то мне тебя здесь и изжарить не в чем. Печки нету. У них тут в лесу центральное отопление, чтоб им лопнуть.

Повернулся Гриша, а из-за куста ему человечек кивает:

-- Сговорились? Понял?

-- Понял.

-- А я что-то ничего не понимаю.

Схватил человечек Гришу за руки и закружил по лесу. Через кусты, через пеньки, через коряги, бежит-кружит, смеется:

Попал и ты на удочку,

Плясал и ты под дудочку,

Под дудочку мою!

Завертел он Гришу волчком, толкнул в спину и пропал. Только далеко-далеко в лесу ухнуло что-то и покатилось.

Осмотрелся Гриша. Видит, кусты, а за ними дорога и дачи тут как тут.

Поплелся домой.

Дома влетело ему и за драные чулки, и за грязное платье, и зачем в лес ходил.

А больше всего попало за то, что врет много.

Нет, видно, на свете справедливости.

1920