Такой чести добиться,

Чести добиться,

Чести добиться,

Никто не пожелай!..

"Прекрасная Елена"

Господин с приличной внешностью, но растерянным видом. Всегда взлохмаченный цилиндр, по которому то рабочие заденут краем декораций, то он сам стукнется им о низенькую дверь уборной.

-- Сколько одних цилиндров выходит! -- жалуется он.

На сцене вы только и слышите:

-- Барин! Посторонитесь! Барин! Сторонись!

-- Иван Иванович! Вы извините, нельзя ж вертеться под ногами. Тут люди дело делают!

Его гоняют из кулисы в кулису, с одной стороны сцены на другую.

То он замешкался как-то на сцене, когда подняли занавес, и должен был спрятаться за куст, где и просидел на корточках весь акт.

То провалился в люк, получил по шее от рабочего и проторчал целое действие в темноте под сценой.

То в своем коротеньком пальто и цилиндре пробежал около открытых дверей в какой-то испанской пьесе.

Когда поднимают занавес, чтоб артисты выходили раскланиваться, вы видите его сверкающие пятки.

На него все жалуются:

-- Помилуйте, мешает спектаклю. Вчера поднимаем заднюю декорацию для апофеоза, а на первом плане торчит он с глупой физиономией. Тут ангелы, а он в цилиндре!

Комическая старуха выговаривает grande-coquette:

-- Помилуйте, душечка, Иван Иванович хоть и муж ваш, но он не должен забывать, что у нас общая уборная. Что вы одеваетесь не одни... Нельзя же заходить! Это оскорбляет мою женскую стыдливость. Я хоть и комическая старуха, но у меня есть женская стыдливость. У комических старух тоже есть своя стыдливость, иногда даже побольше, чем у иных grandes-coquettes, душечка!

Он заходит в мужские уборные.

Придет, постоит, помолчит и уйдет в другую.

-- Черт знает, что такое! -- во все горло замечает благородный резонер. -- Посторонние люди шатаются по уборным. Тут гримируешься, а они заходят, смотрят, слонов продают.

-- Извините...

-- Ничего-с!

-- Есть такие люди, -- повествует комик, -- которые, когда остановятся и посмотрят в пруд, -- караси дохнут!

Иван Иванович спешит улетучиться.

Ему не везет.

Он всегда как-то ухитрится попасть к первому любовнику, как раз в ту минуту, когда тот совершает самое интимное таинство своего туалета, -- надевает ватоны; к резонеру, когда тот не знает роли, которую сейчас нужно играть; к комику, когда он проиграет партию в шашки своему постоянному противнику -- суфлеру.

В конце концов, он удирает из-за кулис.

Но на половине коридора его нагоняет горничная:

-- Пожалуйте, барыня требует. Очень сердятся.

Он возвращается обратно с провинившимся видом и выслушивает нотацию.

-- Ваша жена играет, а вы куда-то в публику бегаете. Посмотрите, так ли у меня приколоты бантики?

И через минуту слышится снова:

-- Барин, посторонись!

-- Иван Иванович, нельзя же соваться под ноги!

-- Это безобразие! Лезть в женскую уборную.

-- Черт знает! Посторонние люди по уборным шляются. Хоть в трактир иди гримироваться!

-- Да уходите же вы, черт вас возьми, со сцены. Занавес надо поднимать!

И он летает из кулисы в кулису, с одной стороны сцены на другую, во взлохмаченном цилиндре, перепачканном пылью пальто, напоминая "рыжего" в цирке.

С ним случилось величайшее из несчастий, какое может случиться с человеком в жизни.

Он "замужем за актрисой".

Никто не знает даже, как его фамилия.

Он потерял свою фамилию.

-- Это... это... как это? Ну, словом, -- это муж Фитюлькиной.

А некоторые даже так и рекомендуют его:

-- Господин Фитюлькин.

Несмотря на то, что "Фитюлькина" -- это только сценический псевдоним.

Он "муж царицы", как зовут его поклонники.

"Багаж Фитюлькиной", как называют его на закулисном жаргоне.

"Актрисин муж".

Иногда он заявляет, доведенный до отчаяния:

-- Матушка, я не могу так дольше жить.

Тогда она обрывает его тоном, не допускающим возражений:

-- В таком случае вам следует жить не с артисткой, а с кухаркой!

Их супружеские разговоры для меня не тайна, потому что наши номера в гостинице рядом, и нас разделяет только тоненькая перегородка, позволяющая слышать иногда даже... звуки аплодисментов и следующие за ними тяжкие, сокрушенные вздохи.

Я помню ее первый дебют.

Она была вне себя.

-- Какое несчастие для актрисы быть замужем, да еще за таким идиотом, как вы. Я для вас всем пожертвовала...

-- Леночка!..

-- Да-с, всем, всем! Успехом! Иванову встретили букетом, Петрову букетом, Сидорову букетом. А все почему? Потому что не замужем. А я?! Кто будет подавать букеты женщине, у которой такой муж, как вы! Вот и выходи без хлопка! Я для вас всем пожертвовала, а вы?!

Ей был подан большой, роскошный букет с надписью на лентах: "Добро пожаловать", -- и после спектакля за перегородкой была целая буря.

-- Идиот! Дурак! Ставить свою жену в такое смешное положение! Букет от мужа! Как трогательно! Да еще с надписью: "Добро пожаловать!" Курам на смех! Все хохочут! Ведь все знают, что у меня во всем городе ни души знакомой.

-- Леночка...

-- Молчите! Молчите! Молчите! О, Боже, какие мы дуры, когда выходим замуж за таких идиотов! Я для вас всем пожертвовала, и вы сведете меня в гроб...

Началась истерика.

Их номер из двух комнат, и очень часто я слышу тихий стук и рассерженный женский голос из-за двери:

-- Вы с ума сошли! У меня завтра большая роль!

Затем следуют тихие, грустные вздохи. Иногда она принимается рыдать.

-- Он смел мне предложить ехать ужинать. И главное при ком? При Бальзаковой! И эта ехидная старая баба расхохоталась!

-- Да вы обязаны ему физиономию разбить, если вы муж! Застрелить! Убить, если вы муж! Вашу жену приглашают ужинать, а вы что?!

Иногда теряет терпение и он.

Недели две тому назад он попробовал устроить сцену:

-- Это возмутительно! Это переходит всякие границы! Мальчишка, нахал, какой-то банкирский сынок, торчит у нас целые дни, подносит тебе букеты в самых незначительных ролях! Подмигивает приятелям, когда ты выходишь на сцену!

Но она в таких случаях поет на другую тему:

-- Да, да, заприте меня в четырех стенах! Лишите меня успеха, поклонников, всего! Нет-с, милостивый государь, этого не будет! Я для вас и так всем пожертвовала! Довольно-с! Дудки! Женились бы на кухарке, -- у нее не было бы поклонников! Ваша жена актриса, вы не должны этого забывать! Я не позволю вам оскорблять меня вашими гнусными подозрениями! Артистке подносит букет поклонник таланта, -- а он грязнит самыми скверными подозрениями мой маленький успех. И это муж? Что ж, по вашему мнению, ваша жена бездарность, что ей никто и букета поднести не может иначе, как со скверными целями? Мальчик от чистого сердца подносит букет...

-- Да, помилуй, какой же он мальчик?

-- Молчать! Кто бы он ни был! Я актриса, -- у меня должны быть поклонники! Женитесь на кухарках.

Часто он по вечерам заходит ко мне.

-- К вам можно, сосед? Я в одиночестве сегодня.

-- Пожалуйста. А ваша супруга? На репетиции?

-- Н-нет. У них сегодня небольшой артистический ужин. Рожденье чье-то. Все свои: артисты, пресса, кой-кто из поклонников. Знаете, сцена налагает свои обязанности. Мне как-то неловко. Все с мужем да с мужем. Это, действительно, ставит ее в несколько смешное положение.

-- Конечно, конечно...

Он сидит у меня часов до двух, до трех.

И только в четыре, в пять, -- я слышу за перегородкой стук двери и веселый женский голосок, который напевает: Уж я его п-пила, п-пила, И д-до того теп-перь дошла...

-- Тише, ради Бога! --уговаривает он ее вполголоса. -- Теперь утро, сосед услышит!

-- А черт с ним! Я замужняя женщина и была с товарищами! В этом нет ничего дурного!

И она уходит к себе, говоря пьяным голосом:

-- Какое мещанство!

Как-то мы пошли с ним в буфет покурить.

-- А Фитюлькина того... ничего себе! -- ораторствовал на весь буфет какой-то франт в платье из магазина готового платья. -- Я бы не отказался с ней поужинать.

-- Худощава!

-- Н-нет! С атурами! И с темпераментом баба! Это видно, что с темпераментом! Прошла, видно, огонь, воду и медные трубы! Пожила!

-- Отойдем, здесь дует! -- сказал он.

Мы отошли в другой конец буфета. Пожилой, солидный господин спрашивал у другого пожилого, солидного господина:

-- А ездит ужинать?

-- У Фитюлькиной, говорят, муж есть.

-- Ну, это у них ничего не значит. На этот счет у них свободно!

-- Пойдемте отсюда, здесь душно! -- сказал он.

Как-то он не выдержал и "крупно поговорил" с рецензентом, хваставшимся чуть не связью с его женой.

Ей же пришлось ездить "тушить скандал". И я часов до пяти не спал из-за истерик за перегородкой.

-- Вы хотите сделать меня басней всего города! Вы хотите, чтобы это обернули так, что вы устроили скандал за то, что он был недоволен моей игрой. Муж, который с кулаками требует, чтобы восхищались его женой! Вы этого хотите?

-- Матушка, да ведь этот нахал, даже не будучи знаком, позволял себе...

-- Мало ли кто и что говорит об актрисе. Нет актрисы, про которую бы не говорили. Но не обращают внимания. Женились бы на кухарке! О тех не говорят!

-- Но ведь нельзя же...

-- Вы хотите, чтоб этот франт подсадил шикальшиков? Чтоб мне сделали скандал? Вы этого хотите? Вам публика все равно. Плевать! А я завишу от публики!

Он встретился со мной за кулисами со сжатыми кулаками и разъяренным лицом:

-- Вы не видали этого рецензентишку Вольдемарова? Вы читали гнусность, которую он написал про мою жену? Написать, что у нее для сильных ролей не хватает страсти! У моей жены не хватает страсти! У нее мало страсти! Она весь день плакала из-за этой рецензии! Это не рецензия, это черт знает что! Я ему все ребра переломаю! Вы не видали его?

-- Видел.

-- Где? Где?

-- В... уборной вашей жены.

-- Как? Что?

У бедняги опустились руки и ноги. Через полчаса я видел его с Вольдемаровым. Он жал Вольдемарову руку и говорил виноватым голосом:

-- Вы меня, ради Бога, простите. Я тут давеча погорячился и говорил кое-что на ваш счет лишнее. Вы, ради Бога, не того... Моя жена поручила просить вас к нам завтра на чашку чаю. Вы, ради Бога, простите.

Вольдемаров говорил тоном поучительным и наставительным:

-- Ради вашей жены, я готов простить вашу действительно некорректную выходку. На этот раз я вам извиняю. Но к мнениям прессы следует относиться с почтением, уважением.

-- Господи, я и уважаю!

Вчера он влетел ко мне бледный, как смерть. На бедняге не было лица.

-- Слышали?

-- Что такое?

-- Убежала! С банкирским сыном убежала! И я последний узнал об этом! Она не ночевала дома... С ней, надо вам сказать, это иногда случалось: засидится и останется спать у комической старухи. Но и утром нет. Я испугался, -- думаю, больна. К комической старухе. Комическая старуха в театре. Я в театр, и вот записка.

Он подал и записку:

"Уезжаю. Не поминай лихом. Не вернусь. Adieu {Прощай! (фр.).}. Вещи перешли в N--ск. Не твоя Лена Фитюлькина". Записка писана размашистым почерком. Какие-то "мыслете", а не буквы.

-- Оказывается, вся труппа уж знает. Режиссёр, комическая старуха, кое-кто из товарищей даже и на вокзал провожали. Представьте...

Но тут вошел комик.

-- Удрала? Поздравляю!

Мне прямо было жаль смотреть на бедного Ивана Ивановича.

-- Именно поздравляю! Когда такие бегают, всегда поздравлять нужно. Мне только говорить не хотелось: конечно, не мое дело. Вы думаете, она с одним банкирским сыном. Фью-фью-фью!..

Комик посвистал.

-- Она и с Вольдемаровым, с рецензентишкой. Вы думаете, за что он ее хвалил? И с режиссёром с нашим. Знаем мы, почему пьесы для нее ставили! И с Сиволаповым с купцом. И военный тут один на двадцать восемь дней в отпуск приезжал...

Я кое-как выпроводил комика, но ввалился "драматический герой", пьяный по уставу своего рыцарства.

-- Пот-терю понес?

-- Уехала...

-- Друг, поцелуемся! Собратья по несчастью. Но ты еще что! Ты только муж! А обмануть собрата по искусству! Товарища! Который душу, жив-вую душу ей отдавал! Ты понимаешь, душ-шу!

"Герой" плакал и бил себя в грудь.

-- А какая была женщина! Как умела любить!..

Пришлось чуть не вытолкать "героя".

Иван Иванович встал и протянул руку.

-- Прощайте.

-- Куда вы?

-- На поезд. За нею. Я ее разыщу. Я ее догоню.

-- Послушайте, образумьтесь...

-- Нет, нет... Это ведь ненадолго... банкирский сын... Это только так...

Он повернулся ко мне и сказал с какой-то виноватой улыбкой:

-- Я ведь знаю... Это... не в первый раз...

Он был жалок в эту минуту, и сам сознавал это:

-- Но понимаете ли вы, что я жить без нее не могу?! И многие не могут жить без них...

В этом воздухе кулис есть что-то одурманивающее.

1896

КОММЕНТАРИИ

Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том "Сцена" девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905--1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.

Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве "Петроград" небольшую книжечку "Старая театральная Москва" (Пг.--М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы -- очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания ("Рассказы и очерки", М., "Московский рабочий", 1962, 2-е изд., М., 1966; Избранные страницы. М., "Московский рабочий", 1986; Рассказы и очерки. М., "Современник", 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти "возвраты" вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется "история с полтавским помещиком". Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, "швов" не только не видно, -- впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: "Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми; все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований... Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге -- сам Дорошевич, как журналист и литератор".

В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран "средний вариант" -- сохранен и кугелевский "монтаж", и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.

Тем не менее за пределами и "кугелевского" издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.

В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник "Старая театральная Москва", целиком включен восьмой том собрания сочинений "Сцена". Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики -- "Одесского листка", "Петербургской газеты", "России", "Русского слова".

Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.

Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, "неправильного" синтаксиса Дорошевича, его знаменитой "короткой строки", разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

Старая театральная Москва. -- В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.--М., "Петроград", 1923.

Литераторы и общественные деятели. -- В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905.

Сцена. -- В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907.

ГА РФ -- Государственный архив Российской Федерации (Москва).

ГЦТМ -- Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).

РГАЛИ -- Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).

ОРГБРФ -- Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).

ЦГИА РФ -- Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).

"МУЖ ЦАРИЦЫ"

Впервые -- "Одесский листок", 1896, No 143. Печатается по изданию -- Сцена.

Эпиграф из оперетты Ж. Оффенбаха "Прекрасная Елена".

Grande coquette (фр.) -- амплуа светской молодой легкомысленной женщины.

"Рыжий" в цирке -- коверный, клоун.

Уж я его пила-пила -- слова из арии Периколы из одноименной оперетты Ж. Оффенбаха.

С атурами! -- От французского tour -- округлость. Здесь: с формами. "Мыслете" -- название буквы "м". Здесь: неразборчивые каракули.