Наружность у Маргариты Николаевны была, что называется, интересная. Можно было изучать ее часами и все равно ничего не понять.

Какой, например, она масти? Волосы у нее темно рыжие в локонах, желтые на висках, красные на темени, вишневые на затылке.

Где правда? Куда смотреть с доверием? Куда со снисхождением к женской слабости? Куда с осуждением? Куда с восторгом?

Брови черненькой ниточкой без волос -- как пигмент. Ресницы синие. Ноздри сиреневые. Губы оранжевые. Зубы фарфоровые, голубоватые с золотом.

И весь этот хаос и игра красок озаряются мудрым выражением тусклых серых глаз. Глазам пятьдесят четыре года.

У Маргариты Николаевны репутация умной женщины. К ней приходят за советом в психологически трудную минуту. Исключительно женщины. В материально-трудную минуту к ней не приходят. Вполне логично. Раз она умная, значит денег не даст.

Маргарита Николаевна садилась на диван спиной к свету, психологически запутанную даму сажала лицом к окну -- от чего не только душевные, но и физические ее тайны вылезали наружу -- и задавала наводящие вопросы.

Иногда после двухчасовой беседы совет являлся совершенно простым и очень коротким:

-- Да плюньте и все тут.

-- То есть как так плюнуть? -- удивлялась запутанная женщина. -- Ведь он же однако безумствовал, он возил меня четыре раза обедать. У меня было столько неприятностей от мужа, приходилось врать и ему, и дочке, и... и, наконец, Андрею Петровичу, который очень страдает. Так же нельзя. Как говорится -- за что боролись?

-- Плюньте, плюньте и плюньте! -- спокойно повторяла Маргарита Николаевна. -- Я понимаю все. Он вас бросил и вы в отчаянии. Когда человек в отчаянии, он должен прежде всего плюнуть.

-- А я специально для него купила шляпу с голубем.

-- Шляпу с голубем амортизируйте в смысле Саблукова. Он ведь вам нравился.

-- Да, но ведь это не то.

-- И слава Богу, что не то.

-- А вы знаете, что этот негодяй теперь ухаживает за Кротовой. Она дура и урод и совершенно мне не нравится.

-- А вам нужно, чтоб человек выбирал вам соперницу непременно по вашему вкусу?

-- Ну, знаете, все таки не так обидно, если изменил из-за красавицы. А то променял на урода.

-- Напротив, гораздо обиднее, если из-за красавицы. С уродом нет-нет, да о вас и вспомнит с удовольствием, а с красавицей, если и вспомнит, так только вам же к невыгоде.

-- Все таки все это очень трудно пережить! -- вздыхает покинутая.

-- А что же, он был очень интересен, этот тип?

-- Он? Интересен? Да вы смеетесь надо мной! Это такое ничтожество, такой негодяй! Плечи косые, ноги кривые, морали никакой, менталитета ни малейшего. Тощища о ним адовая. Сама не знаю, как я могла столько времени с ним вытерпеть. Четыре раза -- подумайте только! -- четыре раза обедала. Прямо дурман какой то. И обеды длинные, в пять блюд с кофием. Ведь все это надо было вытерпеть. Молчит и ест, жует, как овца -- нижней челюстью из стороны в сторону. И при этом, заметьте, -- никакой морали. Я даже не понимаю, ничему я так страдаю от его измены, ну добро бы красавец, темпераментный, светский, такая дрянь, да еще, изволите ли видеть, охладел. Охладевшая дрянь. А а расстраиваюсь. И почему?

-- Дорогая моя, -- говорит Маргарита Николаевна. -- Если сидишь под деревом и птичка испортила твое шляпку, то тебе совершенно безразлично, что это за птичка -- соловей или ворона. Так вот. Изменил ли тебе шекспировский Ромео или приказчик из башмачной лавки -- одинаково неприятно.

-- Ну все таки стерпеть обиду от приказчика труднее.

-- Наоборот. Тут по крайней мере есть сознание, что он не мог понять тонкой натуры и оценить изящной красоты.

-- Так что же мне делать?

-- Плюнуть, дорогая моя. Иначе -- сама понимаешь -- только хлопоты, да расход. Покинутая женщина прежде всего бежит в "инститю де ботэ". Для поднятия духа, это во-первых, а во-вторых из-за надежды, что если негодяй увидит ее в новом, освеженном виде, так ахнет и вернет ей свое сердце.

Затем покинутая женщина с той же целью и по той же причине бежит к портнихе и к шляпнице и тратит деньги на туалеты и шляпы. Так вот, подумайте сами. Огорчение, в конце концов, пройдет само собой. Ведь не думаете же вы всю жизнь оплакивать вероломство такого ничтожного типа.

-- Ну еще бы! Того еще не хватало!

-- Ну вот, я и говорю. Все пройдет, а деньги за платья плати. И за шляпы плати. И все без толку. Так уж лучше плюнуть.

-- Все это хорошо, -- вздохнула покинутая женщина, -- но нервы от этих неприятностей очень расстраиваются.

-- Надо клин клином вышибать. Тебе изменили, так и ты измени.

-- Да так скоро, как говорится, не подберешь. И потом все таки еще живы отголоски прошлого.

-- Ничего. С отголосками легко справиться. Попей валерьянки.

-- Пила-а.

-- Еще попей.

-- И еще пила-а.

-- Ну, так пойди к нервному доктору.

Покинутая женщина задумалась.

-- Вот Лиза Раканова ходила.

-- Ну что же, помог?

-- Очень даже.

-- А что с ней было?

-- Муж удрал с балериной. Ну она, конечно, очень страдала. Главным образом, было обидно, что балерина тяжело прыгала. Это даже критика отметила. Ну вот от этого обстоятельства она особенно остро страдала. Ну и пошла к нервному доктору. Рассказала ему про свою беду. Он ее страшно пожалел, даже по руке погладил и тоже насчет валерьянки очень горячо говорил. Потом, видит, что совет этот не принимается, он и говорит, вот как вы сейчас: "Если он такой подлец, что вам изменяет, так и вы ему измените".

Ну она, конечно, "ах, ах! Как это возможно, я его так любила, я себе прямо представить не могу".

А он, доктор то, говорит:

-- И ничего тут нет страшного. -- Да трах, трах, трах, взял да и поцеловал ее. -- Что, говорит, ведь не страшно?

-- А что же это за трах-трах? -- спросила Маргарита Николаевна, удивленная странным звукоподражанием.

-- А это так говорится. Просто для изображения неожиданности.

-- Ну и что же?

-- Ну и ничего. Развелась с мужем и вышла замуж.

-- За этого самого доктора?

-- Нет, что-ж так мрачно. За какого-то инженера.

-- Да, нервные доктора они иногда очень помогают. -- задумчиво проговорила Маргарита Николаевна. -- Наука сильно шагает вперед.

-- Не знаю только, счастлива ли она во втором браке. Если опять на бабника попала, так не долго счастье протянется.

Маргарита Николаевна посмотрела на покинутую женщину очень строго и сказала:

-- Ну уж это, милая моя, вы оставьте. Бабников вам в обиду не дам.

-- Ну чего же в них хорошего? -- возмутилась покинутая. -- Сегодня ухаживает за мной, а вчера ухаживал за другой, а завтра будет ухаживать за третьей. Ведь это же возмутительно. А послезавтра еще за другой.

-- И отлично, -- спокойно решила Маргарита Николаевна. -- Если бв он всегда ухаживал за другой, так на твою долю никогда бы ничего и не осталось.

И действительно, нам, средним женщинам, только и радости, что от бабников. И как можно превозносить однолюба? Однолюб -- да ведь это самый ужасный тип. Для него, конечно, очень удобно. Один раз раскачался, полюбил, и никаких хлопот. Сиди и страдай. Но для окружающих какая картина! Тощища то какая. Ни на кого не смотрит, буркнет что нибудь себе под нос и в десять часов спать пойдет.

Бабник рюмочку коньячку выпьет и пошел кренделя выписывать. Комплимент направо, комплимент налево, той, которая визави, закрутит тухлый глаз, -- молчу, мол, но страдаю. И всем весело, и всем хорошо.

К однолюбу не подступишься. Любезности не жди. Комплимент считает изменой идеалу. Если с однолюбом пошутишь, он посмотрит исподлобья, покраснеет и станет искать свою шляпу.

Уходит домой раньше всех. А дома страдалица-жена, отославшая его одного под предлогом головной боли, спешно подбирает чьи то окурки и переставляет в комнате предметы в симметрическом порядке.

И там, значит, от однолюба заботы и горе.

Бабник у себя дома не засиживается. Всегда ему куда нибудь бежать надо. Поэтому жена его присутствие терпит, а отсутствие употребляет с пользой для себя.

Кроме того, бабник существо абсолютно безопасное. Никогда он не разведет никакой трагедии. Для него все легко. Измены прощает охотно, не всегда даже и замечает их. В переживание не углубляется. Ревнует ровно постольку, поскольку это женщине льстит. Не то что притворяется или сдерживается, а просто таков по натуре.

Однолюб любит философствовать, делать выводы и чуть что -- сейчас обвиняет, и ну палить в жену и детей.

Потом всегда пытается покончить и с собой тоже, но это ему почему то не удается, хотя с женой и детьми он промаха не дает.

Впоследствии он объясняет это тем, что привык всегда заботиться в первую голову о любимых существах, а потом уж о себе. "Кое как, да как нибудь. Сам я всегда на втором плане".

-- Да, милочка, -- закончила свою речь Маргарита Николаевна. -- Никогда не браните бабников и бойтесь однолюбов.

Покинутая подумала, вздохнула и спросила с сомнением:

-- А может быть мне влюбиться в Шуриного мужа? Я ему нравлюсь.

-- В дурака Митеньку? Ну, милая, таких штук никогда делать не следует. Это грех прямо против десятой заповеди.

-- Как десятой? Седьмой. Не прелюбы то в седьмой.

-- В седьмой -- там вообще, а в десятой прямо укалывается: "не пожелай себе осла ближнего твоего". Увлечь Митеньку! Да ведь это все равно, что с чужого двора осла свести. Некрасиво.

-- Так как же... снова начала покинутая.

Но Маргарита Николаевна остановила ее властным жестом и сказала проникновенно:

-- Плюнь.