Когда наступают первые ясные дни, когда земля пробуждается и начинает зеленеть, когда теплый ароматный ветерок ласкает лицо, наполняет легкие и, кажется, проникает до самого сердца, -- нами овладевают смутные грезы о бесконечном счастье, желание странствовать, бороться с опасностями, искать приключений и наслаждаться весной.

Зима в прошлом году отличалась особенной суровостью, и, быть может, поэтому этот порыв жизнерадостности охватил меня в мае с неудержимой силой, и я опьянел под напором забродивших во мне жизненных соков.

Проснувшись утром и выглянув в окно, я увидел над соседними домами голубую скатерть неба, залитую солнечным светом. Канарейки заливались в клетках, няньки распевали во всех этажах, и с улицы подымался веселый шум. Я вышел в праздничном настроении и отправился, куда глаза глядят.

Прохожие улыбались. Повсюду носилось веяние счастья, всё озарялось горячим сиянием проснувшейся весны. Казалось, что весь город был охвачен порывом любви. Молодые женщины в утренних туалетах, с затаенной нежностью в глазах и особенно мягкой грацией походки, вызывали в моем сердце смутную тревогу. Не знаю, как и зачем я очутился на берегу Сены. Пароходы отходили к Сюрен, и во мне внезапно проснулось страстное желание отправиться куда-нибудь в лес.

Палуба "Мухи" была переполнена пассажирами, которые невольно потянулись из дому вслед за первыми солнечными лучами. Все они суетились, ходили взад и вперед и болтали с соседями.

Моя соседка, по виду мастерица, была грациозна, как чистая парижанка. Её милую белокурую головку, словно ореолом окружали вьющиеся на висках локоны, которые, развеваясь по ветру, спускались на уши и бежали до затылка, где начинался пушек, такой тонкий, такой нежный и такой прозрачный, что его едва можно было заметить. Но кто замечал его, у того являлось непреодолимое желание прильнуть к нему губами.

Под влиянием моего пристального взгляда, она невольно повернула в мою сторону голову и вдруг потупила глаза. Легкая усмешка, точно готовая родиться улыбка, приподняла немножко углы её рта и обнаружила тот же тонкий пушек, шелковистый и светлый, слегка позлащенный солнечными лучами.

Уснувшая река становилась шире. В удушливой атмосфере царила тишина, нарушаемая лишь сдержанным шепотом кипящей вокруг жизни. Моя соседка опять подняла глаза и, встретив мой пристальный взгляд, кокетливо улыбнулась. Её улыбка была восхитительна, а мимолетный взгляд говорил мне о многом, чего я не знал до сих пор. В нем отражалась неизведанная глубина, вся прелесть ласк, вся поэзия, о которой мы мечтаем, всё счастье, к которому мы постоянно стремимся. И у меня явилось страстное желание обнять и унести ее куда-нибудь и нашептывать ей на ухо сладкую музыку любовных признаний.

Я только что хотел раскрыть рот и подойти к ней, как вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся и с изумлением увидел печально глядевшего на меня человека. Он был не молод, но и не стар, и в наружности его не было ничего необыкновенного.

-- Я хотел бы поговорить с вами, -- сказал он.

Я сделал гримасу, которую он, без сомнения, заметил, потому что тотчас же прибавил:

-- По очень важному делу

Я поднялся и последовал за ним на другой конец парохода.

-- Милостивый государь, -- сказал он, когда приближается зима с её морозами, дождями и снегом, ваш доктор говорит вам каждый день: "Держите ноги в тепле, остерегайтесь простуды, насморка, бронхитов, плевритов..." Вы предпринимаете тысячу предосторожностей: закутываетесь во фланель, одеваете плотный сюртук, толстые башмаки... но и это не всегда предохраняет вас от необходимости провести месяца два в кровати. Когда же возвращается весна с зеленью и цветами, с теплыми ласкающими ветерками, с благоуханиями полей, возбуждающими в вас смутное беспокойство и беспричинную нежность, тогда никто не скажет вам: "Берегитесь, сударь, любви! Она подкарауливает вас повсюду, она подстерегает вас на всех углах, все её хитрости пущены в ход, всё оружие отточено, всё вероломство подготовлено! Берегитесь любви!.. Берегитесь любви! Она опаснее насморков, бронхитов и плевритов. Она никого не щадит и заставляет совершать непоправимые глупости! Да, сударь, я говорю, что каждый год правительство должно бы расклеивать по городу большие афиши такого содержания: "Весна возвращается! Берегитесь любви, французские граждане!" -- подобно тому; как пишут на дверях ремонтируемых домов:

"Осторожно,-- выкрашено!" Но так как правительство но делает и того, то я заступаю его место и говорю вам: берегитесь любви, она готова вас захватить. На мне лежит обязанность предупредить вас об этом, как предупреждают в России прохожего, у которого нос начинает белеть от мороза.

Сперва я стоял в изумлении перед этим чудаком, потом принял важный вид и заметил:

-- Однако, милостивый государь, мне кажется, что вы вмешиваетесь в дела, которые вас совсем не касаются!

Он сделал резкое движение и продолжал:

-- О, сударь, сударь! Если бы я заметил, что человек может утонуть в опасном месте... ведь должен же я был бы спасти его! Постойте, выслушайте мою историю, и вы поймете, почему я осмеливаюсь так говорить с вами.

Это было в прошлом году, приблизительно, в это же время. Должен прежде всего сказать вам, милостивый государь, что я служу в морском министерстве, где наше начальство, комиссары, принимают в серьез свои галуны канцелярских офицеров и третируют нас, как матросов... Ах, если бы всё начальство было штатское!.. Но я продолжаю. Итак, я заметил из своей канцелярии маленький клочок голубого неба, по которому летали птички, и у меня явилось желание пуститься в пляс среди своих черных папок.

Желание свободы так охватило меня, что, несмотря на отвращение, я пошел к своей обезьяне. Это был старый, всегда злой брюзга. Я сказался больным. Он взглянул мне в лицо и закричал:

-- Ну, вы-то не похожи на больного! Впрочем, уходите! И как тут работать с такими чиновниками?

Я вышел из министерства и побежал к Сене. Как и сегодня, погода была чудная. Я взял место на "Мухе" с намерением прокатиться до Сен-Клу.

Ах, сударь, почему мой начальник не отказал мне тогда! Мне казалось, что я оживаю под солнцем. Я всё любил -- и пароход, и реку, и деревья, и дома, и своих соседей. У меня явилось желание обнять хоть кого-нибудь. Это любовь расставляла свои сети.

Вдруг в Трокадеро на палубу вошла молодая девушка с небольшим пакетом в руке и уселась против меня.

Что говорить, она была хороша, сударь! Но всё же удивительно, насколько женщины кажутся лучше в хорошую погоду в начале весны! Тогда в них есть что-то опьяняющее, очаровательное, не знаю, что-то такое совершенно особенное, вот как в вине, которым запиваешь сыр.

Я смотрел на нее, и она поглядывала на меня, бросая мимолетные взгляды, совершенно так же, как и эта ваша. Когда мы хорошенько разглядели друг друга, мне показалось, что мы достаточно знакомы, чтобы начать разговор, и я заговорил первый. Она ответила. Она была прелестна, как и всё вокруг. Она вскружила мне голову, милостивый государь!

В Сен-Клу она вышла. Я последовал за ней. Она должна была доставить заказ. Когда она вернулась, пароход уже отошел. Я начал прогуливаться с ней. Мы почему-то поминутно вздыхали, должно быть, под влиянием чудного воздуха.

-- Хорошо бы погулять в лесу, -- сказал я.

Она ответила:

-- О, да!

-- Если вы хотите, пойдем, прогуляемся немного.

Она бросим на меня быстрый подозрительный взгляд, словно оценивая меня, потом, после некоторого колебания, согласилась. И вот мы рядом в чаще дерев. Под пологом редкой еще листвы высокая, густая, сверкающая как будто лакированная, зеленая трава млела под солнцем, и маленькие букашки копошились среди неё, также предаваясь любви. Повсюду раздавалось пение птичек. Моя спутница, опьяненная воздухом и ароматом нолей, начала бегать и резвиться. И я бегал за ней и подражал её прыжкам. Что делать, милостивый государь, -- временами глупеешь!

Потом она стала во весь голос распевать арии из опер. Пропела песенку Мюзетты... Песенка Мюзетты... какой поэтической казалась она мне тогда!.. Я почти плакал. О, всё это, конечно, может вскружить нам голову... Но, поверьте моему опыту, не женитесь никогда на женщине, которая распевает в поле, особенно, если она питает пристрастие к песенке Мюзетты.

Она скоро устала и уселась на зеленом откосе. Я расположился у её ног, схватил ее за ручки, маленькие ручки со следами игольных уколов. Я расчувствовался. "Вот святые следы труда", подумал я. О сударь, сударь... Знаете ли вы, что значат святые следы труда? Они свидетельствуют о всех пересудах мастерской, о неприличных перешептываниях, о душе, развращенной всеми рассказываемыми там мерзостями, о потерянном целомудрии, о всей пошлости разговоров, о всем ничтожестве повседневных привычек, о всей ограниченности ума женщины из народа. Всё это неразлучно связано с теми девушками, которые носят на кончиках пальцев святые следы труда.

Наши взгляды встретились. О, этот взгляд женщины! Каким могуществом он обладает! Как волнует, захватывает, побеждает, подчиняет! Какая в нем глубина, какая беспредельность, сколько обещаний! Говорят, что через глаза можно заглянуть в душу!.. Какой вздор! Если бы можно было что-нибудь увидеть в душе, то люди были бы умнее!

Наконец, я совсем обезумел. Я хотел сжать ее в своих объятиях, но она сказала мне: "Руки прочь!"

Тогда я стал перед ней на колени и раскрыл свое сердце. Я бросил к ее ногам все душившие меня чувства. Она, по-видимому, была удивлена переменой моей тактики и искоса поглядывала, как будто думая про себя: "А, так ты таким путем хочешь подойти, любезный? Ну, посмотрим".

В любви, сударь, мы всегда наивны, а женщины всегда расчётливы.

Я мог бы, без сомнения, овладеть ею. Я позже понял свою глупость, но тогда, милостивый государь, я не искал тела, я хотел нежного идеального чувства. Я сентиментальничал тогда, когда мог бы с большей пользой употребить свое время.

Наслушавшись моих признаний, она поднялась, и мы вернулись в Сен-Клу. Я расстался с ней только в Париже. Она была так печальна, когда мы вернулись, что я спросил ее о причине. Она ответила: "Мне кажется, немного таких денечков будет в моей жизни!" Мое сердце билось так, как будто хотело выскочить из груди.

Я увиделся с нею в следующее воскресенье, потом опять через неделю и начал встречаться с нею регулярно по праздникам. Я посетил с нею Вуживаль, Сен-Жермен, Мэзон-Лафит. Иуасси и все те пригородные места, но которым расхаживают влюбленные.

Маленькая кокетка в свою очередь притворялась влюбленной. Я потерял, наконец, голову и через три месяца женился на ней.

Что делать, сударь! Я чиновник, одинокий, без родных, не с кем словом перекинуться... Я думал, что жена внесет в мою жизнь много радости, и я женился на этой женщине.

Тогда она начала браниться с утра до вечера... Она ничего не знает, ничего не понимает, болтает без умолку, распевает во всю глотку песенку Мюзетты (ах, песенка Мюзетты, что это за пытка!), бранится с угольщиком, рассказывает привратнице секреты своего хозяйства, доверяет соседней служанке все тайны алькова, порочит меня у всякого лавочника... А голова её начинена такими удивительными анекдотами, такими идиотскими верованиями, такими смешными взглядами, такими ужасными предрассудками, что я плачу с горя каждый раз, когда поговорю с ней.

Он умолк, задыхаясь от сильного волнения. Я смотрел на него, чувствуя сострадание к этому несчастному чудаку. Я хотел чем-нибудь утешить его, но в, это время пароход остановился. Мы приехали в Сен-Клу.

Женщина, которая заинтересовала меня, поднялась. Она прошла мимо, искоса взглянула на меня, слегка улыбнулась одной из тех улыбок, которые опьяняют нас, и выпорхнула на пристань,

Я поспешил за ней, но мой собеседник схватил меня за рукав. Я сделал резкое движение и вырвался от него, но он уцепился за фалды сюртука и тащил меня назад, повторяя так громко, что все оборачивались:

-- Вы не сойдете, вы останетесь!

Вокруг нас поднялся смех. Меня охватила ярость, но я стоял неподвижно и не решался вызвать скандал и показаться смешным.

Пароход отчалил.

Девушка, оставшаяся на пристани, провожала меня недоумевающим взглядом, а мой мучитель шептал мне на ухо, потирая руки:

-- Я вам оказал не малую услугу!

1881

Перевод М.О. Кучинского (1908).