-- Госпожа Бондеруа?

-- Да, госпожа Бондеруа.

-- Может ли это быть?

-- У-ве-ряю вас!

-- Госпожа Бондеруа, та самая пожилая дама в кружевных чепцах, ханжа и святоша? Та почтенная госпожа Бондеруа, у которой мелкие накладные кудряшки словно приклеены к черепу?

-- Она самая.

-- Послушайте, да вы с ума сошли!

-- Кля-нусь вам!

-- В таком случае, не расскажете ли все подробно?

-- Извольте. При жизни господина Бондеруа, бывшего нотариуса, госпожа Бондеруа пользовалась, говорят, писцами своего мужа, для некоторых особых услуг. Это одна из тех почтенных буржуазных дам, каких много: с тайными пороками и непоколебимыми принципами. Она любила красивых юношей; что может быть естественнее? Разве мы не любим красивых девушек?

Когда папаша Бондеруа скончался, вдова его зажила жизнью тихой и безупречной рантьерши. Она усердно посещала церковь, презрительно говорила о своих ближних и не подавала никакого повода говорить о себе самой.

Затем она состарилась и превратилась в ту чопорную, прокисшую и злобную мещанку, которую вы знаете.

И вот в прошлый четверг случилось невероятное приключение.

Друг мой, Жан д′Англемар, как вам известно, -- драгунский капитан, и он живет в казарме в предместье Ла Риветт.

Придя как-то утром в свою часть, он узнал, что два его солдата самым безобразным образом подрались. У воинской чести свои суровые законы. Дело кончилось дуэлью. После нее солдаты помирились и, опрошенные капитаном, рассказали ему о причинах своей ссоры. Они дрались из-за госпожи Бондеруа.

-- О!

-- Да, друг мой, из-за госпожи Бондеруа! Но предоставлю слово кавалеристу Сибалю.

-- Вот какое дело, капитан. Года полтора тому назад прогуливаюсь я по главной улице, часов в шесть или в семь вечера; вдруг подходит ко мне какая-то женщина. И спрашивает меня так же просто, как попросила бы указать ей дорогу:

-- Военный, не хотите ли честно зарабатывать десять франков в неделю?

Я чистосердечно отвечаю:

-- К вашим услугам, сударыня.

Тогда она говорит мне:

-- Вы застанете меня дома завтра в полдень. Я -- госпожа Бондеруа и живу на улице Траншэ, дом номер шесть.

-- Непременно приду, сударыня, будьте покойны.

После этого она оставляет меня и с довольным видом произносит:

-- Очень вам благодарна, господин военный.

-- Это я должен благодарить вас, сударыня.

Случай этот не давал мне покоя до следующего дня.

В полдень звоню у ее двери.

Отпирает мне она сама. А на голове у нее целая куча ленточек.

-- Поспешим, -- говорит она мне, -- а то прислуга скоро должна вернуться.

Я отвечаю:

-- За мною дело не станет. Что прикажете делать?

Она смеется и отвечает:

-- А сам-то не понимаешь, толстый плут?

Но я все еще не понимал, капитан, честное слово. Тогда она садится рядом со мной и говорит:

-- Если ты хоть слово скажешь об этом, я засажу тебя в тюрьму. Побожись, что будешь молчать.

Я побожился, как она хотела. Но все еще ничего не понимал. Пот выступил у меня на лбу, и я снял каску, где у меня лежал носовой платок. Она берет этот платок и вытирает мне виски. Затем вдруг обнимает меня и шепчет на ухо:

-- Значит, хочешь?

Я отвечаю:

-- Я согласен исполнить все, что вы желаете, сударыня; для этого я и пришел.

Тогда она мне ясно дала понять, чего ей хотелось. А уразумев, в чем дело, я положил каску на стол и доказал ей, что драгуны никогда не отступают, капитан.

Не очень-то большое удовольствие я получил от этого: особа была не первой молодости. Но нельзя быть слишком разборчивым: монетки перепадают не часто. И потом есть семья, которую надо поддерживать. Я так и сказал себе: "Тут будет сто су для отца".

Отбыв свою повинность, капитан, я собрался восвояси. Понятно, ей хотелось, чтобы я не уходил так скоро. Но я сказал:

-- У всего своя цена, сударыня. Рюмочка стоит два су, а две рюмочки -- четыре су.

Она отлично поняла, что я прав, и сунула мне в руку маленький наполеондор в десять франков. Не очень-то подходящая эта монетка: в кармане она болтается, а если штаны неважно сшиты, ее находишь в сапогах, а то и совсем не находишь.

Я рассматриваю эту желтую облатку, думая об этом, а она смотрит на меня, краснеет и спрашивает -- ее обмануло выражение моего лица:

-- Что же, по-твоему, этого мало? Я отвечаю:

-- Не совсем так, сударыня, только если вам все равно, я предпочел бы две монеты по пяти франков.

Она дала мне их, и я ушел.

И вот это тянется уже полтора года, капитан. Я хожу к ней каждый вторник вечером, когда вы разрешаете мне отпуск. Так она и предпочитает, потому что ее прислуга уже спит.

Но вот на прошлой неделе я расклеился, и пришлось мне понюхать госпиталя. Наступает вторник, выйти нельзя, и я прямо-таки грызу себе ногти из-за этих десяти кружочков, к которым уже привык.

Мне думалось: "Если к ней никто не пойдет, я пропал. Она, наверно, возьмет себе артиллериста". И это взбудоражило меня.

Тогда я попросил позвать Помеля, моего земляка, и рассказал ему обо всем деле:

-- Ты получишь сто су, и мне сто су, ладно?

Он соглашается и уходит. Я все ему объяснил как следует. Он стучит; она отпирает и дает ему войти, не посмотрев ему в лицо и не заметив, что это другой.

Вы понимаете, господин капитан, все драгуны похожи друг на друга, когда они в касках.

Но вдруг она обнаруживает это превращение и сердито спрашивает:

-- Кто вы такой? Что вам надо? Я вас не знаю.

Тогда Помель объясняется. Выкладывает, что я нездоров и прислал его в качестве заместителя.

Она смотрит на него, также заставляет побожиться в сохранении тайны, затем соглашается принять его; сами понимаете, Помель тоже ведь недурен собой.

Но когда этот негодяй вернулся, он не пожелал отдать мне мои сто су. Будь они для меня, я ничего бы не сказал, но ведь это отцовские деньги, и тут уж было не до шуток.

Я ему говорю:

-- Поступки твои неприличны для драгуна; ты позоришь мундир.

А он замахнулся на меня, господин капитан, говоря, что за такую тяжелую повинность надо получать вдвое.

Каждый судит по-своему, не так ли? Тогда нечего было ему соглашаться. Я и ткнул его кулаком в нос. Остальное вы знаете.

Капитан д′Англемар смеялся до слез, рассказывая мне эту историю. Но и он взял с меня клятву сохранить тайну, за которую ручался солдатам.

-- Главное, не выдавайте меня; храните все это про себя, обещаете?

-- О, не бойтесь. Но как же, в конце концов, все это уладилось?

-- Как? Держу пари, не угадаете... Мамаша Бондеруа оставила обоих драгун, назначив каждому особый день. Таким образом, все остались довольны.

-- О, она очень добрая, очень добрая!

-- А старикам родителям обеспечено пропитание. И нравственность не пострадала.

Напечатано в "Жиль Блас" 2 января 1883 года под псевдонимом Мофриньёз.

Перевод А.Н. Чеботаревской