Дом, в котором помещалась редакция "Разговора", стоял во дворе. Вышневолоцкий вошел в редакцию и спросил в передней, где живет редактор "Разговора" Лаврович.

-- А они тут не живут,-- отвечал мальчик в синей блузе, выбегая из боковой комнаты.

-- А где же?

-- А они тут не служат.

-- Редакция "Разговора"?

-- Типография господина Шулейкина.

-- Но ведь вывеска, что редакция помещается...

-- Здесь, здесь! -- крикнул из глубины передней хриплый голос.-- "Разговор" здесь! Пожалуйте! Что угодно?

Из-за грязного шкафа, разделявшего переднюю на две половины -- темную и светлую,-- выглянула незнакомая физиономия с толстым, смешно приставленным к лицу носом алого цвета и с длинной беззубой улыбкой.

-- Вам что?

-- Хотелось бы повидать Лавровича...

-- Зачем?

-- Надо.

-- Как редактора? Господин Шулейкин его рассчитал. Чересчур расписался! И стихами, и прозой начал валять! Прошу покорно пожаловать... Вы не господин Стародубов?

-- Нет, я Вышневолоцкий.

Петербургский литератор с любопытством окинул взглядом редакцию московского журнала, объявившего его своим сотрудником. Грязная клеенка покрывала стол, на котором лежали первые нумера "Разговора" с безвкусными виньетками. Два белых простых стула стояли по сторонам стола. На подоконнике лежали ваксенные щетки.

-- Господин Вышневолоцкий! Очень приятно! Давно изволили пожаловать в Москву? Не по вызову ли господина Лавровича? Но я за него. Хозяин прямо сказал: "Корнил Саввич, разговаривайте!" Да, журнальчик был бы хороший, если бы умеючи взяться. А то ведь чего только нет: и Бисмарк, и Гладстон[1], и спиритизм, и полемика с "Московскими ведомостями"[2], и полемика с "Русскими ведомостями"[3], и порнография, и славянофильство! Эх, грехов много -- не могу я сам быть редактором, не утвердят: что я сделал бы! Журналисты от зависти лопнули бы!

Он с сожалением покачал головой, "Какой у него шагреневый нос,-- подумал Вышневолоцкий,-- как наперсток, истыкан".

Московский журналист продолжал:

-- Я на литературе зубы съел! Полстолетия честно служу высшей идее! У меня взгляды и глубокое образование. Я со всеми корифеями был знаком... С Тургеневым, с Некрасовым... Вам удивительно?

-- Мне по своим делам... Дайте адрес Лавровича! -- проговорил Вышневолоцкий.

-- Лаврович станет порицать меня и издателя,-- начал журналист, оторвав кусочек бумаги и макнув перо в закапанную чернильницу,-- так вы не очень-то верьте. Господин Лаврович забрал до двух тысяч денег еще в прошлом году, когда журнала не было. Весь год жалованье получал. Господин Шулейкин, бывало, каждое первое число на себе волосы рвет от чрезмерного горя, расставаясь с двумя радужными и, так сказать, бросая капитал на ветер... Получите адрес господина Лавровича.

Рот его растянулся в добродушную улыбку, и на кивок Вышневолоцкого одною головою он стал низко кланяться всем станом.

На улице Вышневолоцкий услышал, что его кто-то зовет. Он оглянулся: за ним бежал журналист в рыжем ветхом пальто и в облезлой меховой шапке.

-- Господин Вышневолоцкий! Вышневолоцкий! А Вышневолоцкий!

Вышневолоцкий покосился из-за своих бобров на темного московского писателя, которого он не знал даже по фамилии и нос которого особенно ярко алел под золотистым лучом солнца-невидимки, скрытого высокими каменными домами.

-- Позвольте узнать, вы тот Вышневолоцкий?

-- Что вы хотите спросить? -- произнес Вышневолоцкий, улыбаясь.

-- Сочинитель романа "Силуэт"?

-- Да.

Старик с умилением схватил его за руку,

-- Читал! Все выдающееся читаю! Как же, с большим удовольствием! Был тронут! Дважды прослезился! Господин Вышневолоцкий!

Он замолчал, не находя слов или опасаясь высказать свое желание, и только уловив в глазах Вышневолоцкого что-то вроде расположения к себе, произнес:

-- Отправляюсь завтракать... Живу близко, на Живодерке. Сделайте честь, ко мне хоть на пять минут. Позвольте представиться: Корнил Саввич Втуненко. По происхождению -- малоросс, автор повести исторического характера: "Василий Темный"...[4] Прошу! Эй, на Живодерку, пятнадцать копеек!

Вышневолоцкий хотел сначала отказаться, но вспомнил, что действительно когда-то в детстве читал "Василия Темного", и решил заехать к Корнилу Саввичу из благодарности и из любопытства.

Миновав множество деревянных домишек, извозчик остановился у ворот, над которыми торчала жердь с надписью: "Сие место продается участками". Корнил Саввич пошел вперед по мосткам, Вышневолоцкий следовал за ним и глядел вокруг на огромный пустырь, расстилавшийся по обеим сторонам мостков. Вдали виднелся желтый деревянный жиденький дом, о двух этажах, без всяких служб и сараев. Корнил Саввич торопливо и неровно семенил ногами. Он был в истоптанных сапогах. Его синие брюки были отрепаны назади каблуками, и чья-то заботливая рука заштопала их и наложила заплатки из черного сукна.

Перед самым домом лежала, выделяясь на снегу, мусорная куча. Вороны клевали ее и с хриплым криком кружились в воздухе. Корнил Саввич, радостно улыбаясь, сказал:

-- А право, тут можно охотиться. Прежирные бестии!

Он посмотрел на ворон и прицелился палкой.

-- Пожалуйте, пожалуете! По лестнице, сюда! Не бойтесь, что скрыпит: новый дом, осенью строен, еще не успел устояться.

Холодная стеклянная галерея окружала второй этаж. Корнил Саввич вел гостя мимо нечистых корыт и матрацев, которые, по его объяснению, вымораживались во избавление от некоторых мучителей, неразлучных будто бы со всяким новым домом.

-- В опилках заводятся... самозарождение!

Наконец он постучал в дощатую некрашеную дверь. Вышневолоцкий зажал нос; какая-то маслянистая вонь отравляла воздух квартиры. На перегородку брошены были платья, полотенца и просто тряпки.

Красивая женщина, цыганского типа, с болезненным худым лицом и неопрятными волосами, выглянула и спряталась.

-- Жена -- Марья Саввишна,-- молвил Корнил Саввич и потер руки.

Вышневолоцкий вошел по приглашению хозяина в небольшую светлую комнату.

Каштановый сеттер с умными, как у человека, главами лежал на ковровой подстилке. Перед ним стояла чашка с нетронутой овсянкой и вода в разбитом горшочке. Увидав хозяина, сеттер слабо повилял хвостом.

-- Моя гордость! -- вскричал Корнил Саввич,-- несказанной красоты! Кличка -- Перл. На стене, под стеклом -- похвальный лист Перлу. На собачьей выставке всех удивил! За него двести дал, а пятьсот предлагали, да я отверг. Еще не дошел до того, чтобы собаками торговать. Перлушка, милый Перлушка! Что приуныл, брат, что призадумался? Болен, бедняжка! Не хочется к ветеринарам обращаться -- живо уморят, Марья Саввишна, давала ему серку? Перлушка, милый мой Перлушка!

Корнил Саввич нагнулся, пес привстал и лизнул его в губы.

Вышневолоцкий сел на венский расшатанный стул и поднес к носу свой белый надушенный платок, потому что все еще не мог привыкнуть к зараженному воздуху, который, однако, не смущал хозяев. Бедность и неряшливость царили в комнате. Постель в углу незастлана. Вороха газет, между которыми видное место занимал "Разговор", валялись на комоде и на полках покосившейся этажерки, на столе. Сырость намочила обои. Внизу двойных рам были сделаны деревянные желобки, и их наполняла вода, струившаяся со стекол.

-- Неприглядное жилище? -- спросил Втуненко.-- Семнадцать рублей плачу,-- ух! как трудно достаются. Марья Саввишна, нам бы закусить чего-нибудь! А главное, водочки, водочки! капельку!

Он показал на пальце, сколько именно водочки.

-- Корнил Саввич, я считал вас гораздо старее,-- начал Вышневолоцкий.-- Ни одного седого волоса... Сколько вам лет?

-- Шестой десяток идет... Что, молод?

-- "Василия Темного" я читал еще в первом классе гимназии... помню, с картинкой.

Втуненко закинул голову и хвастливо посмотрел на Вышневолоцкого.

-- Теперь не пишут исторических романов,-- сказал он.

Вышневолоцкий не возразил ничего.

-- Нет той эрудиции! -- начал Корнил Саввич, помолчав.-- Марья Саввишна, помнишь "Силуэт"? Это -- их сочинения!..

Марья Саввишна вошла с тарелкой в руке и с графинчиком.

Вышневолоцкий встал.

Марья Саввишна была в красной кофточке, застегнутой не на все пуговицы: их недоставало там, где они более всего были нужны. Поставив завтрак на стол, Марья Саввишна протянула гостю руку.

-- Здравствуйте, не взыщите за угощение. Я, Корнил Саввич, купила наваги на десять копеек, да гусиных ланок.

Вышневолоцкий понял, что воздух был отравлен навагою, которой он терпеть не мог.

-- Ну, будем же здоровы! -- произнес Корнил Саввич, держа рюмку у рта. Он медленно проглотил водку, помотал головой и налил Марье Саввишне.-- Она пьет не хуже меня!

-- Неправда! Вот уж неправда! Я пью для удовольствия, а ты из жадности.

-- Что же вы не закусываете? -- спросил Корнил Саввич.

-- Они непривычны к нашей пище,-- произнесла Марья Саввишна.-- Кушайте лапки.

Вышневолоцкий взял лапку.

-- Почему нападаете вы на Лавровича? -- начал Вышневолоцкий.-- Я сейчас поеду к нему, и, может быть, недоразумение, которое возникло, мне удалось бы уладить.

-- Ах, нет, напрасная забота-с! -- вскричал Корнил Саввич.-- Я одному только удивляюсь, что как вы, будучи истинно либеральным писателем, можете находиться в каких-то отношениях с господином Лавровичем? Господин Лаврович держится устарелых взглядов, несмотря на свою сравнительную молодость, и принадлежит к партии Страстного бульвара[5]. Да-с.

-- Неужели? -- сказал Вышневолоцкий.-- А вы говорили, Лаврович завел полемику с "Московскими ведомостями".

-- Признаюсь, полемика-то была с "Русскими ведомостями", а я, по праву корректора, переделал... Так что ему должно влететь от Страстного бульвара-с.

Вышневолоцкий улыбнулся и спросил:

-- Вы корректором в "Разговоре"?

-- Управляю типографией Шулейкина и вместе корректор. Конечно, корректор корректору рознь... Другой не посмел бы. А я напутал: хозяин давно просил выставить господина Лавровича. Хозяину надо, чтоб журнал ничего не стоил, чтоб купцы платили за бесчестье, чтоб сотрудники печатали у нас ябеды и еще нам платили!

-- Послушайте, я не пойму -- вы за кого же собственно?

Корнил Саввич выпил рюмку водки и, блеснув глазками, шепотом произнес:

-- За себя-с, за сохранение своей престарелой униженной личности!

Вышневолоцкий вдумчиво посмотрел на него; Корнил Саввич отвернулся.

-- Марья Саввишна,-- сказал он, беря жену за руку,-- сколько нам, душа моя, необходимо в месяц денег?

-- Да, если не пить, Корнил Саввич, то пятьдесят рублей надо. Меньше никак нельзя! -- обратилась она к Вышневолоцкому и сделала жалобное лицо.

-- А с питьем, Марья Саввишна?

Она улыбнулась.

-- Много ты жрешь водки, Корнил Саввич. Господь тебя знает! Иной месяц на двадцать, а иной сотню пропьешь.

-- Вместе с тобой, Марья Саввишна, вместе с тобой!

-- Что срамишь меня при чужих людях?

-- Ну, а все ж таки... Так вот, господин Вышневолоцкий, сколько денег нам надо, чего требует наша личность! Только не подумайте, что я принцип продам за рюмку водки. Нет-е, я человек стойкий. Меня какие люди уважали! Но ежели с одной стороны Лаврович, а с другой Шулейкин, то наплевать. Бьюсь как рыба об лед, ибо вечно, ежечасно, ежеминутно желаю есть, а также имею потребность кормить семью, состоящую из Марьи Саввишны, сына Андрея и из бесценного Перла. Поднимающий меч от меча погибнет[6]. Лаврович считал меня старым псом, которого пора выбросить. Но я жить хочу, и вся моя семья точно так же желает жить. Я насмотрелся на своем веку на такие вещи, что не поверите, если я вам расскажу. Шулейкин грошелуп, низкая тварь, но он, на мой взгляд, выше Лавровича и многих других деятелей, имена которых ныне гремят в литературе. Никто не стал бы меня держать, а господин Шулейкин держит. Теперь скажите, за кого я должен стоять?

Он налил три рюмки водки и пригласил любезною улыбкой жену и гостя выпить. Вышневолоцкий едва дотронулся губами до рюмки. Он внимательно слушал Кориила Саввича. До сих пор он вращался в той литературной среде, которая всегда пользуется и уважением и достатком.

Он первый раз был в жилище забытого, несчастного старика, который считался когда-то почтенным литератором и теперь впал в нищету, испьянствовался и дошел до какого-то нравственного отупения... А между тем было же у него назади светлое время, когда он знался с "корифеями" и когда для него "принцип" не был звуком пустым... Хорошо еще, что какой-то подлый Шулейкин эксплуатирует старика. Что было бы о Корнилом Саввичем без Шулейкина?

-- Не смею осуждать вас, Корнил Саввич,-- сказал Вышневолоцкий.-- Мне понятны причины, почему вы против Лавровича. Но я его помню хорошим человеком... Он мой товарищ.

-- Хороший человек! У цензора крестил детей!

Вышневолоцкий рассмеялся.

-- Что ж, если цензор порядочный человек! Гончаров был цензором[7].

-- Литератор -- особа священная,-- возразил Корнил Саввич и надменно указал на свою грудь.

-- К нам околоточный в гости ходит,-- начала Марья Саввишна,-- тоже обожает литераторов.

-- Ну, ну, ну! Какой околоточный! Рехнулась, матушка?

-- А Николай Константинович?

Корнил Саввич тихонько показал жене кулак и пояснил гостю:

-- Зря болтает моя Марья Саввишна! Кто подумает, и в самом деле я с участком имею сношение! Она меня подведет! Между нами, околоточный ходил с повесткой; я учинил дебош... Да, я еще дебошир! А Марья Саввишна сейчас: к нам ходит околоточный!

Он сплюнул; Марья Саввишна хранила молчание.

-- Господин Вышневолоцкий! Насчет стариков сложилось такое мнение, что ежели сед, то и ретроград. Ошибка-с. Вот я, к примеру... На Татьянин день меня, как одного из старейших и благороднейших студентов Московского университета, на руках качали...[8] два пальца вывихнули... Нет дыма без огня, и если обо мне сложилось мнение добропорядочное,-- значит, я добропорядочный. И вы меня с детства знаете, а Марья Саввишна околоточного называет по имени и отчеству! Нехорошо, Марья Саввишна,-- обратился он к жене,-- могут подумать, что ты не супруга Корнила Саввича Втуненко и что Корнил Саввич не образовал тебя, а, взяв из мастерской, где ты шила рубашки разным околоточным, предоставил тебя твоему собственному глубокому невежеству.

-- Оставь уже, Корнил Саввич, замолчи! -- сказала со смехом Марья Саввишна.-- Без тебя видят наше образование... Что у вас на сюртуке: булавка модная?

Вышневолоцкий посмотрел на петлицу своего сюртука: певица, у которой он утром был в гостях, приколола ему на прощанье веточку свежего гиацинта. Он сказал?

-- Нет, цветок.

-- А я думала, что новая мода,-- произнесла Марья Саввишна и вздохнула.-- Пахнет?

-- Слабый запах.

Марья Саввишна наклонилась к цветку, понюхала и опять вздохнула.

Толстый желтый кот мягко прыгнул на постель и мяукнул. Марья Саввишна взяла с тарелки пальцами головку наваги и подала коту.

- Знаете, сколько ему лет? -- спросил Корнил Саввич.-- Без малого пятнадцать. Пятнадцать лет мы женаты с Марьей Саввишной, пятнадцать лет кот свидетелем нашей борьбы за жизнь. Эх, много видел он горя! Дети каждый год умирали -- случалось, голодной смертью. Я по три года без работы сидел.

-- А собак покупал,-- заметила Марья Саввишна.

-- А собак покупал, верно-с. Без собак никогда не мог жить. Мое имя не раз было пропечатано, благодаря собакам. Портрет в журнале "Охота" и под портретом: собака такого-то. Какой-нибудь граф или миллионер читает и думает: должно быть, Корнил Саввич Втуненко богат; а Корнил Саввич Втуненко прозябает во мгле и пухнет на соломе... Поняли вы мой характер? Перл! Иси! Ну, Перлушка, встань! Встань, милый, порадуй меня!

Сеттер, неподвижно лежавший на подстилке, оживился и, виляя хвостом, подошел к хозяину.

-- Будь здоров, Перлушка!

Корнил Саввич выпил. Он ничем не закусывал и только подносил к носу кусок черного хлеба, сильно нюхая его.

-- Я вам сейчас покажу, какой у меня умница Перл. Смотри, Перлушка, ты болен, но любишь жареную рыбку...

-- Андрюше надо оставить,-- робко сказала Марья Саввишна.

-- Останется. Гость ничего не ест... Перлушка, смирно!

Корнил Саввич положил на нос Перлу навагу и начал:

-- Ел Греч, ел Булгарин[9], ел Лаврович, ел Шулейкин, ел Страстной бульвар...

Сеттер стоял неподвижно, опустив хвост, покорно глядя на хозяина своими красивыми, большими глазами.

-- Ел Корнил Саввич Втуненко!

Пес подбросил носом рыбку и схватил ее в воздухе раскрытою пастью. Корнил Саввич с торжеством посмотрел на гостя.

"Тенденциозная собака",-- подумал Вышневолоцкий.

-- А кот не умеет?

-- Выжил из ума... А впрочем, до сих пор амурится. А жирный, каналья. Сала много. Говорят, за границей котов едят...

Корнил Саввич с задумчивой, сластолюбивой улыбкой стал ласкать кота.

-- Андрюша! -- позвала Марья Саввишна сына.-- Иди!

Вошел мальчик-горбунчик, с старообразным лицом н острыми плечами, приподнятыми до ушей.

-- Поклонись гостю! -- скомандовал отец. Горбунчик издали шаркнул ножкой.

-- Кушай, детка.

Мать подала ему ломоть хлеба и пару рыбок. Андрюша отошел в сторону, к окну, и молча съел завтрак. Потом он поклонился гостю и, сказав: "Покорно благодарю вас, папаша и мамаша",-- ушел назад.

-- Хорошо учится...-- произнес отец.-- Ну-те, что же вы приуныли? Марья Саввишна, проси! Выходит так, что я один пью... Не хотите? Один выпью!

Алый цвет шагреневого носа Корпила Саввича стал еще гуще, щеки покрылись сине-багровым румянцем. В узеньких глазах блестела влага того пьяного бессмыслия, которое так противно трезвым людям. Но Корнил Саввич еще крепился и не хотел показать, что он пьян.

-- Василий Темный! -- говорил он,-- не ожидал, что встречу... Василий Темный был великий государь. Но только я на его слепоте теорию построил. Сам Герцен погрозил пальцем: умно, Корнил Саввич, умно! А я его в ручку... Но, позвольте, вы к нам или в Петербург? Мое дело сторона, есть тут купец Самореин и очень нуждается в легком пере, потому что фабричный инспектор уголовщину возводит, а у него, надо сказать...-- Корнил Саввич подмигнул Вышневолоцкому и дополнил речь жестом, который состоял в движении пальцем по неопределенному направлению.

Вышневолоцкий встал и начал прощаться. Хозяева удерживали его. Корнил Саввич едва стоял на ногах. Когда он сидел, то не казался таким пьяным. Вышневолоцкий уронил шапку -- старик бросился поднимать ее и поскользнулся.

-- Пьяненький,-- сказала Марья Саввишна.-- Что юродствуешь? Иди спать на диван.

Корнил Саввич поднялся, улыбаясь и мотая головой.

-- А, не правится! Расскажу им, какой ты муж и каково мне с тобой. Был у нас, знаете, диван и надоел до того, что не могу видеть. Я позвала хламщика и продала диван за два рубля. А хламщик встречает через неделю и говорит: благодарю вас, Марья Саввишна, купил диван за два рубля, а в диване, под спинкой, нашел пять рублей... Кто же, как не Корнил Саввич? От жены прячет деньги и кутит, а людям говорит, что мы вместе пьем.

Корнял Саввич стоял, сонно улыбаясь. У Марьи Саввишны глаза горели, как угольки: ей было жаль пяти рублей. В отворенную дверь виднелось пространство за перегородкой. Там у окна сидел горбунчик, подперши голову рукой, и задумчиво смотрел вдаль, на златоглавую Москву.

Вышневолоцкий еще раз простился с хозяевами и ушел.

Тяжело было у него на сердце.

Рассказ печатается по изданию: И. Ясинский. Осенние листы. Новые рассказы. СПб., изд. А. С. Суворина, 1893.

1 Бисмарк -- см. коммент. на с. 434. Гладстон Уильям Юарт (1809--1898) -- английский государственный деятель.

2 "Московские ведомости" -- газета, выходившая с 1756 но 1917 г. Со второй половины XIX в. стала крайне реакционной.

3 "Русские ведомости" -- газета, выходившая в Москве С 1863 по 1918 г. В 80-е годы имела либерально-демократическое, народническое направление.

4 Василий Темный (Василий II, 1415--1462) -- великий князь Московский (с 1425). В 1446 г. был ослеплен его противниками, претендентами на московский престол (отсюда и прозвище -- "Темный").

5 На Страстном бульваре в Москве находилась редакция газеты "Московские ведомости".

6 См. коммент. на с. 448.

7 Писатель Иван Александрович Гончаров (1812--1891) с 1856 г. был цензором Петербургского цензурного комитета, с 1863 по 1867 г.-- членом совета министров по делам книгопечатания.

8 Татьянин день, день св. Татьяны по церковному календарю -- 12 января, дата основания Московского университета (учрежден в 1755 г.). Татьянин день ежегодно отмечался студентами и бывшими выпускниками университета.

9 Греч Николай Иванович (1787--1867), Булгарин Фаддей Венедиктович (1789--1859) -- русские журналисты и писатели, издававшие совместно реакционную газету "Северная пчела".