-- Прощай...

-- Ах, нет, милый... Не говори: прощай... До свиданья...

-- Прощай...

-- Значит... никогда?

-- Ты сама знаешь... прощай.

-- Никогда?

Он не нашел ответа на этот страстный вопрос. Он радовался тому, что уезжал, разрывая наконец эту тягостную, трехлетнюю, наскучившую связь, но смутное чув-ство жалости не позволяло ему быть жестоким. Зазвонил второй звонок.

Сверху, с площадки вагона он видел ее, стоящую на платформе, такую маленькую и печальную, с таким давно знакомым, грустным лицом, в том же самом давно знакомом платье... И ему припомнился афоризм какого-то остряка: "Часто в любви бегство является победой". Он сказал с нетерпением:

-- К чему нам в сотый раз тревожить одно и то же? Ведь и ты и я согласились, что разлука неизбежна. Она ответила еле слышно:

-- Да. Ты этого хотел...

-- А ты? Разве ты только что не соглашалась со мной? Или тебе еще мало тех унижений, которые мы перенесли в этом браке втроем?

Она молчала. Он мысленно нашел в ее взгляде сходство со взглядом умной и

преданной собаки, которую только что побил сгоряча хозяин.

Звонок залился мелкой, длинной трелью, потом замер на мгновенье, и один за

другим прозвучали три медленных, громких удара.

Он сошел вниз, и она уже подняла вверх вуаль для прощального поцелуя, как вдруг

внезапная мысль заставила ее отшатнуться.

-- Дорогой мой,-- прошептала она, задыхаясь.-- Дорогой мой... еще одна последняя просьба...

-- Что?

-- Сейчас мы расстанемся... Навсегда... Я знаю, ты меня не любишь больше... Но... подари мне еще час... Смотри,-- теперь без четверти одиннадцать. Дай мне слово, что сегодня в двенадцать часов ты обо мне вспомнишь... Ведь это тебе не будет трудно?..

Он засмеялся.

-- Хорошо. В этом нет никакого труда. Но для чего ты просишь?

-- Ты даешь слово?

-- Да. Даю слово. Только зачем ты просишь меня об этом?

-- Видишь ли. В это же самое время, минута в минуту, секунда в секунду, я буду думать о тебе. Думать со всем напряжением воли, со всей силой любви. Почем знать? Может быть, для воли не существует расстояний и мы увидимся еще раз.

-- Как ты странно говоришь...

-- Но помни, ты дал слово...

-- Я его сдержу. Не беспокойся.

-- Ты будешь думать, крепко, глубоко, страстно?

-- Да, да. Прощай.

-- До свидания...

Он сидел в купе и невольно следил за ритмическим постукиванием колес... Странно-радостное чувство свободы почти мгновенно исчезло из его души, уступив место неожиданной, тусклой, невыносимой тоске. Какая-то таинственная сила с неумолимой ясностью вызвала в его памяти самые тонкие, самые незначительные подробности этого романа, который он только что закончил, с облегчением прочитав его последнюю страницу. Почему не выходили из его ума эти две удивительные строки великого поэта:

Но, как вино, печаль минувших дней

В моей душе чем старей, тем сильней?

Было около полуночи.

Ритм колес, колыханье красной занавески фонаря, нервные свистки паровоза не давали ему спать... А мысль все упорнее летела к печальной, маленькой, давно знакомой, покинутой женщине... Теперь этот гордый, свободолюбивый человек отдал бы и свою гордость, и свою свободу за возможность на один только миг увидеть брошенную им женщину. И вдруг, открыв глаза и точно очнувшись от минутной полудремоты, он увидал ее перед собою, сидящую на диване, покрытом полотняным чехлом... Она ничего не говорила, но глаза ее глядели с бесконечной любовью и молчаливым упреком.

-- Кто ты? Зачем ты здесь?! -- закричал он, вскакивая в ужасе со своего места.

Она печально покачала головой и вмиг рассеялась, расплылась, как предутренний туман.

На другой день он узнал, что она отравилась в ту же ночь, когда он уехал из города.

1897