Перевод под редакцией Владимира Азова, 1923.

На нижнем стекле двери комнаты номер 962 золотыми буквами были выведены слова: "Роббинс и Гартли, маклеры". Клерк уже ушел. Было начало шестого, и уборщицы, с грузным топотом табуна премированных першеронов, вторглись в вонзающийся в облака двадцатиэтажный небоскреб, наполненный конторами. Дыхание докрасна раскаленного воздуха, надушенного лимонными корками, угольным дымом и ворванью, проникало сквозь полузакрытые окна.

Роббинс -- пятьдесят лет, перезрелый красавец, завсегдатай всех премьер и шикарных ресторанов -- притворялся, будто он завидует развлечениям своего товарища и компаньона.

-- Ну, вы, конечно, намерены сегодня вечером предпринять что-нибудь по части сырости? -- сказал он. -- Знаю я вас, прохлаждающихся за городом молодчиков! Умеете пожить! Кузнечики у вас там разные и опять же луна к вашим услугам, не говоря уже о коктейлях и всяких там делишках на крыльце.

Гартли -- двадцать девять лет, серьезный, стройный, красивый малый, нервный -- вздохнул и слегка нахмурился.

-- Да, -- сказал он, -- у нас всегда прохладные вечера в Флергерсте, особенно зимой.

Какой-то человек с таинственным видом вошел в контору и подошел к Гартли.

-- Я узнал, где она живет, -- объявил он тяжелым полушепотом, по которому люди-братья узнают сыщика за работой, как меченого.

Гартли движением бровей привел его в состояние сценического молчания и статуарности, но в это время Роббинс взял трость, переколол по своему вкусу булавку в галстуке и, сделав светский поклон, отправился к своим столичным развлечениям.

-- Вот адрес, -- сказал сыщик, теперь естественным голосом. Он ведь был лишен слушателей, которых он мог бы поразить.

Гартли взял листок, вырванный из грязной записной книжки ищейки. На нем карандашом были нацарапаны слова: "Вивьен Арлингтон, N 341, Восточная улица, на попечении миссис Мак-Комес".

-- Переехала туда неделю назад, -- сказал сыщик. -- Если вам понадобится слежка, я могу сделать это, как никто другой в городе. Это будет стоить вам всего семь долларов в день и расходы. Могу ежедневно представлять печатный отчет, захватывающий...

-- Нет, не стоит, -- перебил его маклер. -- Это не такого рода дело. Я просто хотел узнать адрес. Сколько вам следует с меня?

-- Один рабочий день, -- сказал ищейка, -- десятка его покроет.

Гартли заплатил сыщику и отпустил его. Затем он вышел на улицу и вскочил в вагон, шедший на Бродвей. На первом большом перекрестке он пересел в вагон восточного направления и высадился на пришедшем в полный упадок проспекте, некогда укрывавшем в своих старинных зданиях красу и славу города.

Пройдя несколько кварталов, он подошел к дому, который он искал. Это был новый жилой небоскреб, на портале которого из дешевого камня было вырезано звучное наименование: "Валламброза". Пожарные лестницы спускались зигзагами по его фасаду, обремененные домашним хламом, сохнущим бельем и орущими детьми, выселенными с мостовой летним зноем. То тут, то там выглядывало из этого смешения чахлое растение, как бы недоумевая, к какому царству оно, собственно, принадлежит -- к растительному, животному или искусственному?

Гартли нажал кнопку: "Мак-Комес". [В нью-йоркском жилом небоскребе каждая квартира имеет свой звонок на парадной с улицы.] Дверной замок щелкнул спазматически -- с гостеприимством, смешанным с нерешительностью, словно бы он сомневался, кого он впускает -- друга или кредитора. Гартли вошел и начал карабкаться по лестнице обычным приемом людей, разыскивающих своих знакомых в жилом небоскребе. Это прием мальчишки, взбирающегося на яблоню. Он лезет, пока не дотянется до яблока, которое он себе наметил.

На четвертом этаже он увидел Вивьен, стоявшую у открытой двери в свою квартиру. Она пригласила его внутрь кивком и сияющей искренней улыбкой. Она поставила для него стул около окна и грациозно устроилась сама на краю одного из тех предметов обстановки, которые маскируются и таинственно закрываются днем и превращаются в инквизиционные орудия пытки ночью.

Гартли, прежде чем заговорить, окинул девушку быстрым, критическим, проницательным взглядом и поздравил самого себя с безукоризненным вкусом в выборе.

Вивьен было около двадцати одного года. Она принадлежала к чистейшему саксонскому типу. Каждая прядь ее красновато-золотистых, изящно подобранных волос сияла своим собственным блеском и имела особый нежный оттенок. В полной гармонии были ее чистый, как слоновая кость, цвет лица и глубокие, синие, как море, глаза, смотревшие на мир с мечтательностью морской сирены или феи не открытого еще горного ручья. Она была крепкого сложения, но в то же время обладала полной непринужденности грацией. Тем не менее, при всей северной чистоте и ясности ее линий и колорита, в ней, казалось, было и что-то от тропиков: какая-то томность в непринужденности ее позы, наслаждение и покой в простодушном ее довольстве собой, в самом акте дыхания -- что-то, свидетельствовавшее о ней, как о совершенном творении природы, достойном поклонения наряду с редким цветком или какой-нибудь великолепной молочно-белой горлицей среди скромно окрашенных подруг.

На ней была белая блузка и черная юбка -- предусмотрительный маскарад пастушки гусей, которая на самом деле герцогиня.

-- Вивьен, -- сказал Гартли, умоляюще глядя на нее, -- вы не ответили на мое последнее письмо. Я разыскивал вас почти целую неделю, прежде чем мне удалось узнать, куда вы переехали. Почему вы держали меня в неизвестности? Ведь вы же знали, с каким нетерпением я хотел увидеть вас, услышать о вас?

Девушка задумчиво смотрела в окно.

-- Мистер Гартли, -- промолвила она нерешительно, -- я, право, не знаю, что вам сказать. Я понимаю все преимущества вашего предложения и иногда думаю, что могла бы быть счастлива у вас. Но затем я снова начинаю колебаться. Я родилась горожанкой, и я боюсь, что не вынесу тихой жизни за городом.

-- Дорогая моя, -- пылко произнес Гартли, -- я ведь сказал вам, что у вас будет все, чего пожелает ваше сердце, все, что будет в моих силах дать вам. Вы будете ездить в город -- в театры, за покупками, к вашим друзьям, когда только захотите. Ведь вы верите мне, не так ли?

-- О, я верю вам вполне, -- сказала она с улыбкой и подняла на него свои ясные глаза. -- Я знаю, что вы добрейший из людей и что девушка, которую вы выберете себе, будет счастливицей. Я все узнала о вас, когда была у Монтгомери.

-- Ах! -- воскликнул Гартли, и в глазах его затеплился свет воспоминаний. -- Я хорошо помню этот вечер, когда я впервые увидел вас у Монтгомери. Миссис Монтгомери целый вечер пела вам хвалы. И она едва ли отдала вам должное. Я никогда не забуду этого ужина. Ну же, Вивьен, скажите "да"! Я не могу без вас. Вы никогда не пожалеете, что приняли мое предложение. Никто другой никогда не создаст вам такой уютной семейной обстановки.

Девушка вздохнула и посмотрела вниз на свои сложенные руки.

Вдруг ревнивое подозрение охватило Гартли.

-- Скажите мне, Вивьен, -- спросил он, посмотрев на нее пронизывающим оком. -- Нет ли здесь кого-нибудь другого? Может быть, тут замешан еще кто-нибудь?..

Розовая краска медленно поползла по ее прелестным щекам и шее.

-- Вам не следовало спрашивать этого, мистер Гартли, -- сказала она в смущении. -- Но я сознаюсь вам. Здесь, правда, замешан другой... но он не имеет никакого права -- я ничего ему не обещала.

-- Его фамилия? -- сурово спросил Гартли.

-- Таунсенд.

-- Раффорд Таунсенд! -- воскликнул Гартли, свирепо стиснув челюсти. -- Как этот человек узнал вас? После всего, что я сделал для него!

-- Его автомобиль как раз остановился внизу, -- сказала Вивьен, высовываясь из окна. -- Он приехал за ответом. О, я не знаю, что мне делать!..

В кухне зазвенел звонок.

-- Останьтесь, -- сказал Гартли. -- Я сам встречу его в передней.

Таунсенд, похожий на испанского гранда, поднимался по лестнице в своем светлом пике и панаме, с своими завитыми черными усами, прыгая через три ступеньки. Увидев Гартли, он остановился в замешательстве.

-- Ступайте обратно, -- твердо сказал Гартли, направив свой указательный палец вниз.

-- Алло! -- сказал Таунсенд, притворяясь удивленным. -- В чем дело? Что вы здесь делаете, старина?

-- Ступайте обратно, -- непоколебимо повторил Гартли. -- Закон джунглей. Вы хотите, чтобы я растерзал вас в клочья? Добыча моя.

-- Я приехал сюда, чтобы поговорить с водопроводчиком. У меня что-то водопровод в ванной комнате шалит, -- мужественно возразил Таунсенд.

-- Прекрасно, -- сказал Гартли, -- поздравляю вас: вы соврали, предательская ваша душа. Ну а теперь ступайте обратно.

Таунсенд спустился вниз и доверил внизу тяге, гуляющей по лестничной шахте, несколько крепких слов, чтобы она снесла их наверх. Гартли вернулся обратно к своему жертвеннику.

-- Вивьен, -- сказал он властно, -- я должен иметь вас. Я слышать не хочу больше никаких отказов или отговорок.

-- А когда вы хотите забрать меня?

-- Сейчас. Как только вы будете готовы.

Она спокойно стала перед ним и посмотрела ему в глаза.

-- Неужели вы хоть одну минуту думаете, -- сказала она, -- что я войду в ваш дом, пока Элоиза находится там?

Гартли покачнулся, как от неожиданного удара. Он скрестил руки и прошелся несколько раз по ковру.

-- Она должна будет уйти, -- объявил он мрачно. Капли пота выступили у него на лбу. -- Почему, в самом деле, я должен позволять этой женщине портить мне жизнь? У меня не было ни одного спокойного дня, с тех пор как я знаю ее. Вы правы, Вивьен. Элоиза должна быть изгнана, прежде чем я возьму вас к себе домой. Она должна уйти. Я решился. Я выставлю ее.

-- Когда вы сделаете это? -- спросила девушка.

Гартли стиснул зубы и нахмурил брови так, что они соединились.

-- Сегодня вечером, -- сказал он решительно. -- Я отправлю ее сегодня вечером.

-- Тогда, -- сказала Вивьен, -- мой ответ будет: "да". Приходите за мной, когда хотите.

Она посмотрела ему в глаза нежно и искренно. Гартли едва мог поверить, что она согласилась серьезно. Она сдалась так быстро и так безусловно.

-- Дайте мне, -- сказал он с чувством, -- ваше честное слово.

-- Честное слово, -- нежно повторила Вивьен.

В дверях Гартли остановился и посмотрел на нее долгим взглядом, но это был еще взгляд человека, не смеющего верить в прочность своего счастья.

-- Значит, до завтра, -- сказал он, с поднятым в знак напоминания указательным пальцем.

-- До завтра, -- повторила она с мягкой и искренней улыбкой.

Через час сорок минут Гартли вышел из поезда в Флергерсте. Через десять минут он подошел быстрым шагом к решетке красивого двухэтажного коттеджа, расположенного на просторной ухоженной лужайке. На полдороге к дому он был встречен женщиной с черными как смоль волосами в развевающемся белом летнем платье, которая едва не задушила его без всякой видимой причины.

Когда они вошли в холл, она сказала:

-- Мама здесь. Автомобиль приедет за ней через полчаса. Она приехала обедать, а обеда нет.

-- Я должен кое-что сообщить тебе, -- сказал Гартли. -- Я хотел было сначала осторожно подготовить тебя, но раз мама здесь, мы можем покончить с этим сейчас же.

Он остановился и прошептал ей что-то на ухо.

Его жена вскрикнула. Мать ее вбежала в холл. Брюнетка вскрикнула еще раз, радостным криком любимой и избалованной женщины.

-- О мама! -- восторженно воскликнула она -- знаете что? Вивьен будет у нас кухаркой. Та самая, которая прожила целый год у Монтгомери. А теперь, Билли, дорогой, -- закончила она, -- ты должен сейчас же пройти на кухню и рассчитать Элоизу. Она опять была пьяна сегодня целый день.

1906