Жанна Моро: секс-символ старой Франции и муза интеллектуалов

Жанна Моро ушла из жизни, не дожив несколько месяцев до девяностолетия, которое мы отмечаем сегодня. Она была и остается главной звездой интеллектуального философского кино конца 50-х — 60-х годов.

Я впервые увидел ее не на экране, а в жизни, еще подростком в мае 1962 года на Каннском кинофестивале, куда попал по аккредитации моего отца, работавшего тогда во Франции. Мы неожиданно столкнулись во Дворце фестивалей в лифте — секьюрити в те годы еще не оберегало звезд от киноманов. В этой встрече было нечто символическое: именно фильм Луи Маля «Лифт на эшафот» сделал ее кинозвездой, которая завораживала не только меня.

Это неожиданное столкновение оставило неизгладимое впечатление. Моя сестра Лена утверждала позже, что и жену, с которой живу уже почти 50 лет, я выбрал по образу и подобию Жанны Моро. Присущее этой актрисе уникальное сочетание интеллектуальности, иронии и чувственности позволило ей совершить переворот в сознании молодого поколения зрителей того времени. На экранах рядом с пышными блондинками (100-60-100), будь то Брижит Бардо или феллиниевская Анита Экберг, появилась элегантная и раскованная (во всех смыслах слова) молодая женщина, власть которой над многочисленными партнерами основывалась не столько на внешних данных, сколько на психологическом магнетизме.

Пришла эпоха сильных женщин. Рядом с Жанной Моро в Италии Микеланджело Антониони открыл Монику Витти — и слабых мужчин, идеальным воплощением которых были герои Марчелло Мастроянни. И хотя фильм «Ночь», в котором Антониони объединил эту символическую троицу, не был для них самым удачным, расстановка сил там была угадана точно.

В карьере Жанны символическим стал другой любовный треугольник — в фильме «Жюль и Джим». Ее Катрин, выбирая между друзьями, немцем и французом, в начале рокового ХХ века принимала все решения, в том числе и судьбоносные, самостоятельно. Именно этот роман Анри-Пьера Роше, переосмысленный анфан терриблем «новой волны» Франсуа Трюффо, считается идеальным воплощением формулы этического релятивизма, когда каждый по-своему прав и все глубоко несчастны.

Трудно даже просто перечислить незабываемые моменты ее 145 экранных образов, от вполне традиционной роли рядом с Жаном Габеном в триллере «Не тронь добычу» и шокировавшей современников эротической сцены в ванной в «Любовниках» Луи Маля до Маркизы де Мертей в осовремененных Роже Вадимом «Опасных связях».

Ее приглашали самые знаменитые режиссеры: Питер Брук в «Модерато кантабиле», Джозеф Лоузи на заглавную роль «Евы», на разные роли в «Процессе», «Фальстафе» и «Бессмертной истории» — Орсон Уэллс. Она играла в «Дневнике горничной» Луиса Бунюэля, в фильмах «Мадемуазель» и «Моряк с Гибралтара» Тони Ричардсона. Возвращалась к Трюффо в ленте «Новобрачная была в черном» и к Луи Малю в незабываемом приключенческом дуэте с Брижит Бардо — «Вива Мария!»…

Второй памятной встречи с Жанной Моро мне пришлось ждать несколько десятилетий. 12 сентября 2001 года, на следующий день после падения башен-близнецов в Нью-Йорке, я вместе со всей французской делегацией оказался заблокированным в аэропорту в Канаде, откуда мы никак не могли улететь после фестиваля из Торонто в Париж (а я потом — в Москву). Здесь все товарищи по несчастью сблизились, и мы с Жанной нашли общий язык и много самых разных общих интересов и знакомых.

Она только что сыграла писательницу Маргерит Дюрас в фильме «Эта любовь» и поразила меня жесткой реакцией на провокационный вопрос кого-то из журналистов: «Вас не шокировала сексуальная связь вашей престарелой героини с юношей?» Ответом было: «Почему вы считаете, что зрелая женщина не имеет права на любовь и все радости жизни?» Не сомневаюсь, что в нынешних бурных разборках имени Харви Вайнштейна она была бы солидарна с Катрин Денев.

В последующие годы мы несколько раз встречались. Я вел пресс-конференцию Жанны Моро на Московском кинофестивале, она несколько раз просила меня переводить на русский ее публичные выступления. Последний раз я видел ее несколько лет назад во французском посольстве в Москве. Ей было уже тяжело, но она оставалась «мадемуазель Моро» (во Франции актрисы — пожизненные «мадемуазель»). Позднее, когда она поняла, что уже физически не может достойно играть свою роль, то перестала появляться в свете. На экране она будет жить вечно…

Кирилл Разлогов, доктор искусствоведения, культуролог
Lenta.ru 23 января 2018