В русской живописи XX века место Петра Петровича Кончаловского (1876-1956) - одно из центральных. Он был создан для живописи, ощущал мир живописно - как пиршество красок - и едва ли не олицетворял собой само это искусство. Учился он в Харьковской рисовальной школе, затем на вечерних курсах Строгановского художественно-промышленное училища (СХПУ), в академии Р. Жюлиана в Париже (1897-1898), наконец, в Высшем художественном училище при Петербургской Академии художеств (1898-1905). Но свой художественный мир открыл лишь в новом веке, в пору бурной ломки художественных традиций. Общество художников с озорным названием "Бубновый валет" объединило в 1910 году молодых новаторов, не удовлетворенных пассивным, чисто зрительным отображением мира на холсте. Вытеснить это иллюзорное, недостаточно, по их ощущению, материальное восприятие другим - пластически объемным, весомым, осязательно конкретным и энергичным - они стремились, осваивая, с одной стороны, творческое наследие Поля Сезанна (и отчасти Винсента Ван Гога), а с другой - обращаясь к искусству непрофессиональному.

Их привлекла грубоватая, не ведающая школьных правил перспективы, композиционного равновесия и колористической гармонии, но зато решительная и лаконичная живопись провинциальных вывесочников и яркие росписи трактирных подносов. Укрупнить, огрубить, но сделать каждую вещь плотной и крепкой - вот задача молодого Кончаловского в его многочисленных натюрмортах, где неслучайно фигурирует часто тот же рыночный поднос как своего рода камертон, задающий живописи необходимый уровень колористического напряжения ("Красный поднос", 1912). Цвет здесь передается не столько поверхностной раскраской, сколько самой формой и массой, материальной плотью вещей. В натюрморте "Сухие краски" (1912) тяжелые цветные порошки в прозрачных банках делают это качество цвета особенно наглядным. И человека молодой Кончаловский видел почти по-вывесочному огрубленно, цельно и мощно: "Портрет художника Г. Б. Якулова" (1910), "Семейный портрет" (1912), "Портрет матадора" (1913).

Впрочем, со временем влияние примитива слабеет, уступая свободной энергии письма, подвижности кисти. В "Портрете скрипача Ромашкова" (1918) решается чисто живописными средствами задача выражения в неподвижном изображении сложного, нервного движения, самого ритма музыки, которую играет скрипач.

В работах 1920-х годов исчезает "бубнововалетский" схематизм формы и цвета, живопись Кончаловского, оставаясь полнозвучной и яркой, обретает колористическую тонкость, сложное богатство переходов и внутренних контрастов холодного и жаркого цвета. В ней празднично сияет обнаженное тело, белеют древние стены новгородских соборов, мерцающая позолота фигурной сахарницы оттеняется глубокой зеленью темного стекла ("Зеленая рюмка", 1933). Тихая домашняя сцена в автопортрете с семьей ("Миша, пойди за пивом", 1926) разворачивается в двухметровый холст, сверкающий декоративным богатством узорных тканей. Кончаловский пишет полные жизненной энергии портреты композитора Сергея Прокофьева (1934), писателя Алексея Толстого, за обильно уставленным лоснящейся снедью столом (1940-1941), искусствоведа С. Тройницкого (1943). Лишь в громадном портрете В. Э. Мейерхольда (1938), необычайно нарядном, потому что режиссер написан на узорном фоне среднеазиатской вышивки, резким диссонансом звучит драматическая нота - страдальческое лицо человека, загнанного в тупик, ждущего гибели.

Свой могучий живописный темперамент, радостное приятие жизни Кончаловский донес, сквозь все сложности жизни, до последних своих холстов.