Да-с, милостивый государь! Так ревновать, как жена меня ревновала, можно только по особому заказу с ручательством на два года… Даже меньше чем в два года извела бы каждого мужа неутомимая ревнительница, подобная моей Юлии.

Можете ли себе представить, что едва я раскрывал глаза после всенощного сна, как она уже приставала с ножом к моему горлу:

— Кого ты во сне видел?..

— Ей-Богу, никого…

— Скрываешь, бессовестный!.. Я видела, что ты во сне кому-то улыбался… Я нарочно не спала и наблюдала за твоим лицом…

— Ей-Богу, я сегодня не видал никакого сна…

— Зачем лжешь, зачем лжешь!..

— А если и видел, так значит позабыл…

И вот жена начинает меня пилить, чтоб я вспомнил… Приходится «вспомнить», что я видел именно ее, жену, и при каких именно обстоятельствах.

Жена недоверчиво косится на меня, и — целый день испорчен…

За утренним чаем жена схватывает мою записную книжку и начинает в ней копаться.

Мало ли что там у меня записано. Я — репортер, заношу всякие фамилии, числа, цифры, адреса и даже анекдоты.

У нас редактор страшно анекдоты любит, а у меня, как на грех, на анекдоты памяти нет.

Вдруг она вспыхнула.

— Это что такое значит?

В голосе у неё зазвучали язвительные нотки.

— На непредвиденные расходы 25 рублей.

Ей же на извозчика… 25 коп.

— Ничего особенного не значит, — не смущаясь, отвечаю я.

— Так вот куда у нас деньги идут!.. Понимаю я, что это за «непредвиденные расходы»…

— Ха-ха-ха!.. да ведь это из анекдота… я анекдот записал, чтобы редактору доложить…

— Нашел дуру! поверила я тебе. Что же, тебе не хватает моих ласк… приходится прикупать!..

И пошла, пошла… Разбила чайник, обварилась чаем, швырнула в меня ситечком серебряным…

Гулять с моей женой — наказание.

Я ношу обручальное кольцо на левой руке.

Если я встречаю хорошенькую девчурочку, идущую мне навстречу по тротуару, моя левая рука машинально, — даю вам честное слово, — машинально опускается в карман пальто.

Жена замечает этот жест и вспыхивает:

— Вынь руку из кармана!

— Зачем? — наивно спрашиваю я.

— Вынь руку… я знаю, ты кольцо прячешь… Тебе хочется, чтобы тебя приняла за холостого вон эта особа, у которой хватило духу закатить себе такую шляпку…

— Не духу у неё хватило, а кармана…

Тут жена вспыхивает еще больше, и дальнейшая совместная прогулка становится невыносимой. Она переходит на другую сторону, — я остаюсь на этой. Иногда она сразу поворачивает домой…

Сцены делаются и из-за того, что я «состроил глазки» брюнеточке, и из-за того, что улыбнулся блондиночке, и из-за того, что мне состроила глазки шатеночка, улыбнулась рыженькая…

— Хочешь, я обращусь к полиции? — спрашиваю я жену.

— Зачем это?

— Чтобы составили протокол… Вон эта барышня стрельнула в мою сторону…

— Ага… а ты следишь, ты замечаешь!.. Тебе нравится это…

И начинается…

В прошлом году в зоологическом саду дагомейки были.

Жена и к ним приревновала.

— Они, говорит, бесстыжие, а вам, мужчинам, все бесстыжее и продажное нравится… Если бы ты мне платил за мои поцелуи, ты тогда ценил бы их!..

— Что ты, матушка! да ведь для извозчиков и для тех таксы в Москве не существует… А ты до таксы для мужей договорилась!..

— Для извозчиков такса будет. Вот остановится управа на таксометре той или другой конструкции…

— Ну, когда остановится, тогда и за таксу для мужей примется… Только видишь, с таким пустым вопросом, как таксометр, управа столько возится… Сколько же она провозится с более сложным, новым и чутким прибором, без которого такса для мужей немыслима…

— Это какой еще?

— Ласкомер!

— В самом деле! Ах, если бы изобрели такой прибор!.. Какое счастье было бы… Жена всегда знала бы, сколько раз за день муж изменил ей…

— Да разве ей от этого легче было бы…

— Конечно… Вот безумный…

«Ага! Вот хорошее средство от ревности», — подумал я.

Ночью возвращаюсь домой. Жена уже легла, но не спит.

— Ты где это по ночам шляешься?

— Вообрази, Юлия, как я счастлив, как я счастлив!..

— Ну? — с интересом спрашивает она.

— Возвращался я домой в двенадцатом часу по Тверской… Вдруг навстречу блондинка… Понимаешь ли — умопомрачение… Разговорились мы с ней… Я подаю ей руку…

Увесистая оплеуха озадачила меня настолько сильно, что я не сразу опомнился.

— О, а все-таки я счастлив! счастлив бесконечно! И готов претерпеть даже не такие мучения, которыми потчует меня ведьма-жена… Мы условились с ней встретиться завтра…

Слезы, нервический хохот, припадок и пр.

На следующий день утром заходит ко мне Семенов. Я и ему, при жене, рассказываю о встрече с блондинкой.

Жена кусает губы и едва сдерживается, чтобы не вцепиться мне в шевелюру.

Но при посторонних неловко. Мы с Семеновым вышли вместе, и я без малейшей нахлобучки провел весь день в редакции и по городу. Ночью возвращаюсь домой. Жена не спит.

— Ах, Юлия! Ты просила меня быть откровенным… Я не утаю от тебя ничего… Сегодня я бесконечно провинился…

— Ну? — гневно подбадривает меня Юлия.

— Провинился перед вчерашней блондинкой… на Тверской встретил брюнетку, образ которой вытеснил у меня из сердца вчерашнюю Катю… Ты не можешь себе представить…

Не могу сказать наверное: оплеуха или пощечина прервали мое излияние.

Но я скоро оправился и продолжал на тему, куда мы отправились с брюнеткой Полли сначала, куда потом и где очутились.

Жена с лихорадочным вниманием следит за нитью рассказа, изредка вставляя перекрестные, разжигающие вопросы.

— Ах, Юля! — патетически окончил я, — ну, не подлец ли я!.. Ну, не свинство ли я сделал по отношению к Кате…

— Ах ты, негодяй… Да, свинство ты делаешь по отношению ко мне, а не к разным Катям, Надям, Агашам, чёрт их знает каким… Кто же такое по-твоему жена?!.

— Жена — это друг, с которым я могу отвести порой душу.

— Я тебе отведу!.. Так прав на твою любовь я не имею, так все эти Глашки, Матрешки имеют больше прав, чем я!..

И пошла писать машина, — что «по-моему» и какой я негодяй pur sang…

Чтобы не быть голословной, жена несколько раз озадачивала меня различными «доказательствами на лицо»…

— Доказательство на лицо! — кричит она и бьет меня каблуком своего башмака по лицу.

На лице моем, действительно, остаются доказательства…

На следующий день я подробнейшим образом рассказываю жене о моем приключении с Машенькой.

На следующий день я влюблен в рыженькую.

— О, Юлия, никогда в жизни не приходилось мне встречаться с такими ярко-красными волосами. Ты знаешь, я увлекался рыженькой Аделькой, у неё волосы были скорее желто-золотистого цвета… Они напоминали о золоте, о деньгах… Да и сама Аделька, признаться, все время напоминала о деньгах… Боже мой, какую массу пришлось ей стравить этих деньжищ!.. Я удивляюсь, как ты тогда не замечала нашей связи… Ну, да Бог с ней. Теперь я о ней забыл и грежу только ярко-красными волосами Ревекки…

После недели такого откровенничания с женой, я довожу ее до фиолетового каления.

Её раздражение дошло до того, что однажды я застал ее за возмутительным занятием. Она сидела перед письменным столом и вязальным крючком ковыряла глаза на моей фотографической карточке. Она не могла видеть меня равнодушно. Вся тряслась, в ожидании все новых и новых рассказов о моих похождениях. Но она, странно, дико сознаться в этом, с каким-то жадным восторгом слушала мои амурные сказки, находя какое-то болезненное наслаждение в каждом новом испытании её ревности.

Ревность, как силач, которому скучно возиться с легкими гирями, требовала от меня все более и более сильных ощущений. Мои рассказы, однако, не становились день ото дня сногсшибательнее. Однажды ночью на вопрос Юлии:

— Ну, что-то ты сегодня расскажешь?.. Чем порадуешь?..

Я ответил:

— Ничем.

— Как ничем? — изумилась она.

— Сегодня мне не повезло… никого не встретил и ни с кем не познакомился…

— Как так! — встрепенулась она и в её голосе слышна нотка разочарования.

— Очень просто… Надоели мне эти девчонки…

— Вот, вот и мне тоже, — проговорилась Юлия.

— Как! тебе тоже наскучили мои похождения?..

— Глупости говоришь! — она отвернулась к стене и замолчала.

Но это не были глупости.

Я видел, что Юлии, действительно, наскучили мои однообразные признания. Они уже не раздражали её ревности. Достигнув своего апогея, её ревность, это чудовище с железными когтями и недремлющим оком, как бы надорвалось.

Случалось так, что расскажешь жене о каких-нибудь проделках толстой Ниниш, сам увлекаешься, к были небылиц без счету прилагаешь и вдруг… вдруг замечаешь, что Юлия спит.

Спит и жена, и её ревность. Я бужу их и обидчивым тоном говорю о нетактичности их поведения.

— Для кого же я рассказываю все это?

— Я слушаю! — зевая, оправдывается она.

Но через пять минут снова и жена, и ревность спят.

Ревность жены переутомилась. Синяки на моем теле прошли. Жена не ковыряется в моем письменном столе, не шарит в моем портфеле и не роется в моей записной книжке!..

Казалось бы, мне радоваться, да и только. Но на деле я вовсе не рад. В сущности говоря я, в конце концов, привык к вспышкам жены… Они заканчивались подчас такими трогательными сценами примирения, что мне, ей-Богу, жаль, что они не повторяются.

Но вот, что я заметил… хотя мне и ей-Богу не хочется сознаться в этом… Я сам начинаю ревновать мою жену…

К тому самому Семенову, которому я рассказывал при жене о моей встрече с блондинкой.

Он, оказывается, часто приходил утешать ее.

И чем более излечивается от ревности жена, тем более заболеваю ею я.

Это тем более возмутительно, что я, по долгу службы, не могу проводить дней и вечеров дома.