Прежде чем начать военные действия, мальчишки загнали толстую Бубу в переднюю и заперли за ней дверь на ключ.

Буба ревела с визгом. Поревет и прислушается -- дошел ли ее рев до мамы. Но мама сидела у себя тихо и на Бубин рев не отзывалась.

Прошла через переднюю бонна и сказала с укором:

-- Ай, как стыдно! Такая большая девочка и плачет.

-- Отстань, пожалуйста, -- сердито оборвала ее Буба. -- Я не тебе плачу, а маме плачу.

Как говорится -- капля камень продолбит. В конце концов, мама показалась в дверях передней.

-- Что случилось? -- спросила она и заморгала глазами. -- От твоего визга опять у меня мигрень начнется. Чего ты плачешь?

-- Ма-альчики не хотят со мной играть. Бу-у-у!

Мама дернула дверь за ручку.

-- Заперта? Сейчас же открыть! Как вы смеете запираться? Слышите?

Дверь открылась.

Два мрачных типа, восьми и пяти лет, оба курносые, оба хохлатые, молча сопели носами.

-- Отчего вы не хотите с Бубой играть? Как вам не стыдно обижать сестру?

-- У нас война, -- сказал старший тип. -- Женщин на войну не пускают.

-- Не пускают, -- басом повторил младший.

-- Ну, что за пустяки, -- урезонивала мама, -- играйте, будто она генерал. Ведь это не настоящая война, это -- игра, область фантазии. Боже мой, как вы мне надоели!

Старший тип посмотрел на Бубу исподлобья.

-- Какой же она генерал? Она в юбке и все время ревет.

-- А шотландцы ведь ходят же в юбках?

-- Так они не ревут.

-- А ты почем знаешь?

Старший тип растерялся.

-- Иди лучше рыбий жир принимать, -- позвала мама. -- Слышишь, Котька! А то опять увильнешь.

Котька замотал головой.

-- Ни-ни за что! Я за прежнюю цену не согласен.

Котька не любил рыбьего жира. За каждый прием ему полагалось по десять сантимов. Котька был жадный, у него была копилка, он часто тряс ее и слушал, как брякают его капиталы. Он и не подозревал, что его старший брат, гордый лицеист, давно приспособился выковыривать через щелку копилки маминой пилочкой для ногтей кое-какую поживу. Но работа эта была опасная и трудная, кропотливая, и не часто можно было подрабатывать таким путем на незаконную сюсетку.

Котька этого жульничества не подозревал. Он на это не способен был. Он просто был честный коммерсант, своего не упускал и вел с мамой открытую торговлю. За ложку рыбьего жира брал по десять сантимов. За то, чтобы позволить вымыть себе уши, требовал пять сантимов, вычистить ногти -- десять, из расчета по сантиму за палец; выкупаться с мылом -- драл нечеловеческую цену: двадцать сантимов, причем оставлял за собой право визжать, когда ему мылили голову, и пена попадала в глаза. За последнее время его коммерческий гений так развился, что он требовал еще десять сантимов за то, что он вылезет из ванны, а не то, так и будет сидеть и стынуть, ослабеет, простудится и умрет.

-- Ага! Не хотите, чтобы умер? Ну, так гоните десять сантимов и никаких.

Раз даже, когда ему захотелось купить карандаш с колпачком, он додумался о кредите и решил забрать вперед за две ванны и за отдельные уши, которые моются утром без ванны. Но дело как-то не вышло: маме это не понравилось.

Тогда он и решил отыграться на рыбьем жире, который, всем известно, страшная гадость, и есть даже такие, которые совсем его не могут в рот взять. Один мальчик рассказывал, что он как глотнет ложку, так этот жир у него сейчас вылезет через нос, через уши и через глаза, и что от этого можно даже ослепнуть. Подумайте только -- такой риск, и все за десять сантимов.

-- За прежнюю цену не согласен, -- твердо повторил Котька. -- Жизнь так вздорожала, невозможно принимать рыбий жир за десять сантимов. Не хочу! Ищите себе другого дурака ваш жир пить, а я не согласен.

-- Ты с ума сошел! -- ужасалась мама. -- Как ты отвечаешь? Что это за тон?

-- Ну, кого хочешь спроси, -- не сдавался Котька, -- это невозможно, за такую цену.

-- Ну, вот подожди, придет папа, он тебе сам даст. Увидишь, будет ли он с тобой долго рассуждать.

Эта перспектива не особенно Котьке понравилась. Папа был нечто вроде древнего тарана, который подвозили к крепости, долго не желавшей сдаваться. Таран бил по воротам крепости, а папа шел в спальню и вынимал из комода резиновый пояс, который он носил на пляже, и свистел этим поясом по воздуху -- жжи-г! жжи-г!

Крепость, обыкновенно, сдавалась прежде, чем таран пускался в ход.

Но в данном случае много значило оттянуть время. Еще придет ли папа к обеду. А может быть, приведет с собой кого-нибудь чужого. А может быть, будет чем-нибудь занят или расстроен и скажет маме:

-- Боже мой! Неужели даже пообедать нельзя спокойно?

Мама увела Бубу.

-- Пойдем, Бубочка, я не хочу, чтобы ты играла с этими дурными мальчишками. Ты хорошая девочка, поиграй своей куколкой.

Но Бубе, хотя и приятно было слышать, что она хорошая девочка, совсем не хотелось играть с куколкой, когда мальчишки будут разделывать войну и лупить д-руг друга диванными подушками. Поэтому она хотя и пошла с мамой, но втянула голову в плечи и тоненько заплакала.

У толстой Бубы была душа Жанны д′Арк, а тут вдруг извольте вертеть куколку! И, главное, обидно то, что Петя, по прозванью Пичуга, младше нее, и вдруг имеет право играть в войну, а она нет. Пичуга презренный, шепелявый, малограмотный, трус и подлиза. От него совершенно невозможно перенести унижение. И вдруг Пичуга вместе с Котькой выгоняют ее вон и запирают за нею двери. Утром, когда она пошла посмотреть их новую пушечку и засунула палец в ее жерло, этот низкий человек, подлиза, на год моложе ее, завизжал поросячьим голосом и нарочно визжал громко, чтобы Котька услышал из столовой.

И вот она сидит одна в детской и горько обдумывает свою неудачно сложившуюся жизнь.

А в гостиной идет война.

-- Кто будет агрессором?

-- Я, -- басом заявляет Пичуга.

-- Ты? Хорошо, -- подозрительно быстро соглашается Котька. -- Значит, ложись на диван, а я буду тебя драть.

-- Почему? -- пугается Пичуга.

-- Потому что агрессор -- подлец, его все ругают, и ненавидят, и истребляют.

-- Я не хочу! -- слабо защищается Пичуга.

-- Теперь поздно, ты сам заявил.

Пичуга задумывается.

-- Хорошо! -- решает он. -- А потом ты будесь агрессор.

-- Ладно. Ложись.

Пичуга со вздохом ложится животом на диван. Котька с гиканьем налетает на него и, прежде всего, трет ему уши и трясет его за плечи. Пичуга сопит, терпит и думает:

"Ладно. А вот потом я тебе покажу".

Котька хватает за угол диванную подушку и бьет ею со всего маху Пичугу по спине. Из подушки летит пыль. Пичуга крякает.

-- Вот тебе! Вот тебе! Не агрессничай в другой раз! -- приговаривает Котька и скачет, красный, хохлатый.

"Ладно! -- думает Пичуга. -- Вот все это я тебе тоже".

Наконец Котька устал.

-- Ну, довольно, -- говорит, -- вставай! Игра кончена.

Пичуга слезает с дивана, моргает, отдувается.

-- Ну, теперь ты агрессор. Ложись, теперь я тебя вздую.

Но Котька спокойно отходит к окну и говорит:

-- Нет, я устал, игра кончена.

-- Как устал? -- вопит Пичуга.

Весь план мести рухнул. Пичуга, молча кряхтевший под ударами врага, во имя наслаждения грядущей отплатой, теперь беспомощно распускает губы и собирается реветь.

-- Чего же ты ревешь? -- холодно спрашивает Котька. -- Непременно хочешь играть? Ну, раз хочешь играть, начнем игру сначала. Ты опять будешь агрессором. Ложись! Раз игра с того начинается, что ты агрессор. Ну! Понял?

-- А зато потом ты? -- расцветает Пичуга.

-- Ну, разумеется. Ну, ложись скорее, я тебя вздую.

"Ну, погоди ж ты", -- думает Пичуга и со вздохом деловито ложится. И снова Котька натирает ему уши и лупит его подушкой.

-- Ну, будет с тебя, вставай! Игра кончена. Я устал. Не могу я колотить тебя с утра до ночи, я устал.

-- Так ложись скорей! -- волнуется Пичуга, кубарем скатываясь с дивана. -- Теперь ты агрессор.

-- Игра кончена, -- спокойно говорит Котька. -- Мне надоело.

Пичуга молча распяливает рот, трясет головой, и по щекам его бегут крупные слезы.

-- Чего ревешь? -- презрительно спрашивает Котька. -- Хочешь опять сначала?

-- Хочу стобы ты аг-ре-ссор, -- рыдает Пичуга.

Котька минутку подумал.

-- Тогда дальше будет такая игра, что агрессор сам бьет. Он злой и на всех нападает без предупреждения. Пойди спроси у мамы, если не веришь. Ага! Если хочешь играть, так ложись. А я на тебя нападу без предупреждения. Ну, живо! А то я раздумаю.

Но Пичуга уже ревел во все горло. Он понял, что торжествовать над врагом ему никогда не удастся. Какие-то могучие законы все время оборачиваются против него. Одна утеха оставалась ему -- оповестить весь мир о своем отчаянии.

И он ревел, визжал и даже топал ногами.

-- Боже мой! Что они здесь творят?

Мама вбежала в комнату.

-- Зачем вы подушку разорвали? Кто вам позволил драться подушками? Котька, ты опять его прибил? Почему вы не можете играть по-человечески, а непременно, как беглые каторжники? Котька, иди, старый дурак, в столовую и не смей трогать Пичугу. Пичуга, гнусный тип, ревун, иди в детскую.

В детской Пичуга, продолжая всхлипывать, подсел к Бубе и осторожно потрогал за ногу ее куклу. В жесте этом было раскаяние, была покорность и сознание безысходности. Жест говорил: "Сдаюсь, бери меня к себе".

Но Буба быстро отодвинула куклину ногу и даже вытерла ее своим рукавом, -- чтобы подчеркнуть свое отвращение к Пичуге.

-- Не смей, пожалуйста, трогать! -- сказала она с презрением. -- Ты куклу не понимаешь. Ты мужчина. Вот. Так и нечего!