| |||
Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Квадрат Пегаса • Все авторы -> Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Квадрат Пегаса I. Звезды Звезде α в созвездии Квадрата Пегаса было совершенно безразлично: отразиться в рефлекторе Гринвической обсерватории, окунуть луч в лужу или наконец ткнуть тем же лучом в зрачки влюбленной пары, услужливо подставленные под косой удар изумрудного альфова света. И хотя звезде было, повторяю, все равно, у самых зрачков прозвучало: -- Посмотрите, Надя, на эту звездочку, ведь на нас она глядит! Не правда ли? После слов глаза перестроились: из **** в **. Два квадрата -- гигантский яркий и крохотный мутный -- мерцали всяк по своему, созерцая друг друга, и был миг, когда звезды стали, как глаза, а глаза, как звезды. Все это произошло в городке Здесевске, в чахлом палисаднике, что на углу Дворянской и Дегтярного переулка, с 1 на 2 Мая n-1 года, в 11 1/2 ночи. -- И знаете, Надя, -- продолжал голос,-- вы думаете, мы в городке, среди освещенных лампами домиков? Нет, мы среди звезд. Вот там кто-то идет по мосткам. Остановить его, спросить: где ты? Скажет: в Здесевске. И не знает, подлец, что не в Здесевске он, а во вселенной. Ведь вот, подумать только: все звезды, сколько ни есть, смотрят на нас, а мы когда-когда глянем на них? И то так -- на полсекунды, случайно. Ведь это даже невежливо -- не отвечать на взгляд... Вы смеетесь, Наденька? Вселенная... Но у вас холодные руки. Дайте, погрею. На секунду в малом Квадратике Пегаса произошла космическая катастрофа: две пары звезд сделали попытку слиться в двойную звезду: в Здесевске это называется "поцелуй". И опять: "Вселенная -- Вселенной -- Вселенную",-- засклонял восторженный голос. Наденька молчала, но думала: "Пока -- пусть, но в моем доме никаких там вселенных -- не потерплю". II. Гнезда Городок Здесевск, как и все провинциальные городки, представлял собой моток спутанных улиц, продернутых то там, то тут, как нитки в иглы, то в каланчу, то в колокольню; две-три тысячи обведенных белеными стенами, прикрытых сверху красной и зеленой жестью счастий, каждое величиною в три-четыре комнаты. Счастья перенумерованы, так что жителям Здесевска никак и никуда не уйти от своих счастий, не перепутать их, не залезть не в свое счастье. К началу сентября n-го года человек и Наденька были помолвлены. Они любили вечерние прогулки по опустевшим улицам умаявшегося за день городка: ставни всюду были наглухо закрыты. Прохожие редки. Моросило. Дворовый пес, сев на мокрых мостках тротуара и подняв голову, лаял в небо. -- Смотри, Наденька, пес лает на созвездие Пса, ха-ха! А вот и наш старый знакомец -- Квадрат Пегаса. Помнишь, Надя, тот майский вечер?.. -- Пора домой. Сыро. -- Сейчас. А я вот иногда думаю: в небе звезды и в книгах черные звездочки. По книжным звездочкам отыскивают примечание, внизу, под текстом. А по синим? Может быть, каждый из нас будет отыскан по его звезде... -- Домой пора. Поздно. -- Идем, идем, мое маленькое примечаньице. Повернули назад. Шли меж задвинутых болтами ставен. -- А вдруг, Наденька, там в домах все умерли? Давно умерли. И мы с тобой, еще живые, среди трупов? А? Прижались плечом к плечу: так правда притворялась фантазмом. Сидя на мокрых скрипучих мостках, задрав в выси голову, дворовый пес печально лаял о чем-то дальнему звездному Псу. Неделю спустя в дом No 6-А по Дегтярному переулку, под личным наблюдением Наденькиной матери, был внесен, тщательно собран -- свинчен и поставлен на четыре лакированных ноги -- огромный и сложный инструмент: двуспальная кровать. Лица у людей свинчивающих -- ставящих -- наблюдавших были серьезны; даже значительны. Еще неделю спустя человек и Надежда трижды обошли вокруг аналоя, точно трижды пробуя сомкнуть какую-то упорно не смыкавшуюся орбиту. Затем у них были отняты овитые серебром горящие свечи: свечи потушили и спрятали в ящик. III. Седла Запоздравляли. Делалось это так: приходили люди, хватали рукою руку и, улыбаясь, просили показать "гнездышко". Походив по всем комнатам, перещупав все глазами, расходились по своим собственным примятым и полурастасканным гнездам. После чего хотелось вытереть все вещи чистой тряпочкой. Так на здесевском гнездовьи -- одним гнездом прибыло. По пословице, "первый месяц -- медовый, второй -- полынный". Началось это в первых числах полынного месяца. Уже упоминалось, что Наденька не любила частых рацей о вселенной. Теперь вселенную сменили,-- сначала кузина Марья Ильинична, потом горничная Глаша и, наконец, краснорожая кухарка Лукерья. Оползни дней; размолвка -- примирение -- ссора -- полупримирение. Обозначился даже ритм в смене холодов и тепл. При примирениях обыкновенно теплые мягкие руки смыкались вкруг шеи человека -- нежно, но властно. Жизнь будто затиснуло в глухие ставни, в тесную обступь вещей. "Нельзя так",-- решил он. Но ночью опять гибкие руки, точно тесьмы, легли на плечи и грудь, стянулись -- мягко, но властно,-- и "нельзя" замолчало. Утром, толкая дверь присутствия, человек был остановлен криком: "Ну, ты!" Оглянувшись, он увидал лошадь, впряженную в телегу. Синий пар стоял вокруг ее неровно ходивших боков. Возчик, привалившись всем телом к драному, в клочья истертому боку клячи, затягивал ремень подпруги мягко, но властно -- тесьма вдавливалась в тело. Что-то будто резнуло человека по глазам. "Вздор",-- отмахнулся он и вошел в полураскрытую ожидавшую его дверь присутствия. Створы ее автоматически -- мягко и беззвучно -- захлопнулись. IV. Отцвел Жизнь роняла дни, как дождь по осени капли. В Здесевске и впрямь настала липкая, осклизлая осень. Таков уж круг: сначала пахучая сирень, белоцвет вишенья; потом падающие долу лепестки перераспустившихся роз; потом холодные хризантемы; а после и безлистье -- обнаженные стебли да желтая путаница ветром скомканных трав. Палисадники у домов отцвели, стали скучными и глупыми квадратами: неизвестно, к чему. Облетело заодно и юное счастьице. И человек стал никнуть, увядать от дня к дню: в душе бесцветье, безлучье; душа, как глупый квадрат палисадника: неизвестно, к чему. Ключ в дверце книжного шкафа сначала щелкал часто, потом реже и реже, точно разучившись выщелкивать свое куцее коленце. Тетрадки с короткими неряшливыми строчками сначала лежали на столе; потом -- в верхнем ящике стола; потом -- в среднем; потом легли на дно нижнего, под старые конторские книги и бумажный хлам. V. Приобрел В доме по Дегтярному переулку No 6-А была одна угловая, не любимая Надеждой Васильевной комната. Действительно, уж в больно несуразный квадрат растянули ее неправильные, туда-сюда уползающие углы. Под столовую не годилась. Кроватей не поставить никак -- значит, и не спальня. И пошла четырехуглая несуразица человеку "подобием кабинета". Он любил эту комнатушку: напоминала что-то давнее и милое. Однажды в зимнюю ночь, отшагав по скрипучим половицам верст семь, человек сел у окна, прижав подбородок к подоконнику. И тотчас же на доске подоконника, взяв голову в круг, уселись маленькие серые злыдни. Пошептали. -- Квартира-то тесновата,-- пискнул один. -- Дети растут,-- подшепнул другой злыдень. Человек слушал не подымая головы. Тогда, осмелев, одна из нежитей, уцепившись шершавыми лапками за мочку и край левого уха человека, сунула серую головку внутрь ушной раковины: "Помни про черный день..." И злыдни, смыкая круг, зашелестели тихими эхами: помни про черный день. Внутри стенных часов зубцы, цепляясь за зубцы, с натугой тянули на длинной медной цепи -- секунды и еще секунды,-- и, когда человек поднял голову, злыдней не было: зимний зябкий брезг -- мокрым сине-серым лицом к стеклу. В дверь постучали: -- Вставай, пора на службу.
Человек -- из творца и твари. И "не я" и "я". Порывшись в нижних ящиках стола Ивана Ивановича (пришло время узнать, что человека звали всего-навсего так), наверно, можно было еще отыскать где-нибудь на тронутых желтизною разрозненных листках слабые проступи творца. Нужна ли творцу вещь? Но тварь руками и мыслью -- к вещи. Вот почему, что-то подсчитав, пересчитав и отщелкав на желтых и черных костяшках, потолкавшихся внутри деревянного квадрата, Иван Иванович решился, наконец, приобрести. За городской чертой зеленел травами и чертополохами пустырь: Мушьи Сяжки. Здесь Иван Иванович приобрел участок и стал строиться. В будние дни на Мушьих Сяжках стучали топоры и визжали пилы, а по воскресеньям Иван Иванович с женой и выводком совершали прогулку к растущему, кирпич за кирпичом, собственному дому. Шли медленно, шаг за шагом. Впереди, ковыляя на гнутых рахитом ножках,-- дети; за ними -- бонна; за бонной -- супруги. Добравшись до постройки, ходили по скрещивающимся балкам внутри большого деревянного короба. -- Здесь что, Ваня? -- Детская. -- А вон тут? -- Кабинет. Кабинет был правильным удлиненным прямоугольником. -- Ну, вот и хорошо,-- говорила Надежда Васильевна,-- а то я твоей этой косостенки видеть не могу. Скликали успевших вываляться в известке детей. Завтракали. Снова ходили над мусором и щебнем по шатающимся балкам. С нежной улыбкою останавливался Иван Иванович над какой-нибудь прикрытой досками ямой или у торчащего нетесаными бревнами выступа и стучал по выступу палкой ему лишь слышимую мелодию. Вечерело. Сидя на стройке, можно было видеть, как вверху чернеющее небо раскрывало, одно за другим, изумрудные очи. -- Когда наконец настелят крышу? -- спрашивала Надежда Васильевна. Опять скликали детей и возвращались в сумерках в Здесевск. VI. Надёван Назавтра предстоял переезд. Иван Иванович в последний раз ходил по скрипучим половицам своего старого кабинета. Часть вещей была уже вынесена: расходящиеся врозь углы квадрата обнажились и хмуро следили за шагающим человеком. Алела заря. Надо было до темноты убрать в ящиках письменного стола. Выдвигая ящик за ящиком, Иван Иванович стал пересматривать набухшие за много лет бумажные кипи. Сначала пошли нумерованные "Дела", потом переписка, потом ворохи семейных и сослуживческих фотографий, потом... стопочка желтеющей бумаги, перевязанная шпагатом. Развязав шпагат, стал перелистывать: лежалые буквы, освободившись от конторских пластов, кип писем, давивших сверху, расправили свои ржавым отливом тронутые выгибы и закорючки и заговорили -- тихо, но внятно -- об отошедшем, но все еще ждущем встреч. Иван Иванович поднял голову: у горизонта над изломом кровель загоралось изумрудным огнем четыре звезды. "Квадрат Пегаса",-- улыбнулся человек. Но Иван Иванович дернул за тесемку шторы,-- и штора опустилась. Человек замолчал. А за стеной сын-гимназист Саша подзубривал: -- Звезды -- гнезда -- седла... цвел -- приобрел -- надёван... Звезды -- гнезда... И вдруг Иван Иванович понял: все это вокруг -- чужое, тысячи и тысячи раз надеванное кем-то, заношенное, затасканное миллионами глаз и изсмотренное ими вконец. И эти вот зеленые обложки "Дел", и те фотографии каких-то детей и жены -- все это напяленное, прокатное, обложка чужого скучного дела. И сам он, Иван Иваноэич, не "я" ему, человеку, а "он", чужой, мириады раз надеванный и затрепанный. Снаружи кто-то потянул за дверную ручку: -- Барин, а барин, приехали возчики. -- Сейчас. VII. Запечатлен Крылатый перешагнул порог. В беззвучии раскрылась и закрылась в лазурь и золото кованая дверь. Пройдя анфиладами молчащих покоев меж рядов ниш с вдетыми в них папирусовыми свитками, овитыми в серебряные нити, мимо стражей, стоявших, опираясь на рукояти мечей, крылатый стал. Голубое сукно перегораживало путь. -- Кажется, ясно, звездным по тьме: "Калоши и крылья просят оставлять в преддверьи". -- Да, но... -- Кто? -- Бывший ангел-хранитель. -- Документ? -- Вот. -- Просрочен на два тысячелетия. -- Но ведь мы говорим в сказке. -- То-то же. По какому делу? Качнув воскрыльями, пришелец отвечал: -- Там в мирах я был ангелом-хранителем души. Ее не стало. И вот прихожу сдать свой пост. -- Архивариуса,-- позвал голос из-за голубого сукна. Прошелестели шаги: хранитель свитков в черных одеждах с внимательно-печальным лицом предстал пред ними. -- Созвездие? -- спросил он. -- Квадрат Пегаса. -- Мир? -- Семиорбитье Солнца. -- Имя планеты? -- Земля. -- Место? -- Здесевск. Архивариус опустил руку в нишу и вынул старый, в звездной пыли пергаментный свиток. И, шурша, свиток раскрыл свои знаки. Хранитель поднял тонкие персты: свидетельствую смерть души, мне врученной. Из-за голубого протянулась черная, в форме неравноуглого квадрата печать и ударила о пергамент. Четырехзвездие квадрата оттиснулось черными знаками на свитке. -- Запечатлен,-- промолвил архивариус. -- Запечатлен,-- повторили стражи. И стало тихо за в лазурь и золото кованой дверью: а у порога нового, с непросохшей зеленой кровлею домика, что на Мушьих Свяжках, стучали колеса телег: это Иван Иванович, с семьей, на четырех площадках переезжал в свой собственный дом.
1921 Не пропустите: • Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Спиноза и паук (рассказ) • Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Неукушенный локоть (рассказ) • Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Гусь (рассказ) • Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Проигранный игрок (рассказ) • Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Четки (рассказ) Ссылка на эту страницу: |
|
||
©Кроссворд-Кафе 2002-2024 |
dilet@narod.ru |