| |||
Антон Павлович Чехов. Моя жизнь • Все авторы -> Антон Павлович Чехов. Антон Павлович Чехов. Моя жизнь IV Как-то после обеда он прибежал во флигель, запыхавшись, и сказал: -- Ступай, там сестра твоя приехала. Я вышел. В самом деле, у крыльца большого дома стояла городская извозчичья линейка. Приехала моя сестра, а с нею Анюта Благово и еще какой-то господин в военном кителе. Подойдя ближе, я узнал военного: это был брат Анюты, доктор. -- Мы к вам на пикник приехали, -- сказал он. -- Ничего? Сестра и Анюта хотели спросить, как мне тут живется, но обе молчали и только смотрели на меня. Я тоже молчал. Они поняли, что мне тут не нравится, и у сестры навернулись слезы, а Анюта Благово стала красной. Пошли в сад. Доктор шел впереди всех и говорил восторженно: -- Вот так воздух! Мать честная, вот так воздух! По наружному виду это был еще совсем студент. И говорил, и ходил он, как студент, и взгляд его серых глаз был такой же живой, простой и открытый, как у хорошего студента. Рядом со своею высокою и красивою сестрой он казался слабым, жидким; и бородка у него была жидкая, и голос тоже -- жиденький тенорок, довольно, впрочем, приятный. Он служил где-то в полку и теперь приехал в отпуск к своим и говорил, что осенью поедет в Петербург держать экзамен на доктора медицины. У него уже была своя семья -- жена и трое детей; женился он рано, когда еще был на втором курсе, и теперь в городе рассказывали про него, что он несчастлив в семейной жизни и уже не живет с женой. -- Который теперь час? -- беспокоилась сестра. -- Нам бы пораньше вернуться, папа отпустил меня к брату только до шести часов. -- Ох, уж ваш папа! -- вздохнул доктор. Я поставил самовар. На ковре перед террасой большого дома мы пили чай, и доктор, стоя на коленях, пил из блюдечка и говорил, что он испытывает блаженство. Потом Чепраков сходил за ключом и отпер стеклянную дверь, и все мы вошли в дом. Было здесь сумрачно, таинственно, пахло грибами, и шаги наши издавали гулкий шум, точно под полом был подвал. Доктор, стоя, тронул клавиши фортепиано, и оно ответило ему слабо, дрожащим, сиплым, но еще стройным аккордом; он попробовал голос и запел какой-то романс, морщась и нетерпеливо стуча ногой, когда какой-нибудь клавиш оказывался немым. Моя сестра уже не собиралась домой, а в волнении ходила по комнате и говорила: -- Мне весело! Мне очень, очень весело! В ее голосе слышалось удивление, точно ей казалось невероятным, что у нее тоже может быть хорошо на душе. Это первый раз в жизни я видел ее такою веселою. Она даже похорошела. В профиль она была некрасива, у нее нос и рот как-то выдавались вперед и было такое выражение, точно она дула, но у нее были прекрасные темные глаза, бледный, очень нежный цвет лица и трогательное выражение доброты и печали, и когда она говорила, то казалась миловидною и даже красивою. Мы оба, я и она, уродились в нашу мать, широкие в плечах, сильные, выносливые, но бледность у нее была болезненная, она часто кашляла, и в глазах у нее я иногда подмечал выражение, какое бывает у людей, которые серьезно больны, но почему-то скрывают это. В ее теперешней веселости было что-то детское, наивное, точно та радость, которую во время нашего детства пригнетали и заглушали суровым воспитанием, вдруг проснулась теперь в душе и вырвалась на свободу. Но когда наступил вечер и подали лошадей, сестра притихла, осунулась и села на линейку с таким видом, как будто это была скамья подсудимых. Вот они все уехали, шум затих... Я вспомнил, что Анюта Благово за всё время не сказала со мною ни одного слова. "Удивительная девушка! -- подумал я. -- Удивительная девушка!" Наступил Петровский пост, и нас уже каждый день кормили постным. От праздности и неопределенности положения меня тяготила физическая тоска, и я, недовольный собою, вялый, голодный, слонялся по усадьбе и только ждал подходящего настроения, чтобы уйти. Как-то перед вечером, когда у нас во флигеле сидел Редька, неожиданно вошел Должиков, сильно загоревший и серый от пыли. Он три дня пробыл на своем участке и теперь приехал в Дубечню на паровозе, а к нам со станции пришел пешком. В ожидании экипажа, который должен был прийти из города, он со своим приказчиком обошел усадьбу, громким голосом давая приказания, потом целый час сидел у нас во флигеле и писал какие-то письма; при нем на его имя приходили телеграммы, и он сам выстукивал ответы. Мы трое стояли молча, навытяжку. -- Какие беспорядки! -- сказал он, брезгливо заглянув в ведомость. -- Через две недели я перевожу контору на станцию и уж не знаю, что мне с вами делать, господа. -- Я стараюсь, ваше высокородие, -- проговорил Чепраков. -- То-то, вижу, как вы стараетесь. Только жалованье умеете получать, -- продолжал инженер, глядя на меня. -- Всё надеетесь на протекцию, как бы поскорее и полегче faire la carriere {сделать карьеру (франц.).}. Ну, я не посмотрю на протекцию. За меня никто не хлопотал-с. Прежде чем мне дали дорогу, я ходил машинистом, работал в Бельгии как простой смазчик-с. А ты, Пантелей, что здесь делаешь? -- спросил он, повернувшись к Редьке. -- Пьянствуешь с ними? Он всех простых людей почему-то называл Пантелеями, а таких, как я и Чепраков, презирал и за глаза обзывал пьяницами, скотами, сволочью. Вообще к мелким служащим он был жесток и штрафовал, и гонял их со службы холодно, без объяснений. Наконец, приехали за ним лошади. Он на прощанье пообещал уволить всех нас через две недели, обозвал приказчика болваном и затем, развалившись в коляске, покатил в город. -- Андрей Иваныч, -- сказал я Редьке, -- возьмите меня к себе в рабочие. -- Ну, что ж! И мы пошли вместе по направлению к городу. Когда станция и усадьба остались далеко за нами, я спросил: -- Андрей Иваныч, зачем вы давеча приходили в Дубечню? -- Первое, ребята мои работают на линии, а второе -- приходил к генеральше проценты платить. Летошний год я у нее полсотню взял и плачу теперь ей по рублю в месяц. Маляр остановился и взял меня за пуговицу. -- Мисаил Алексеич, ангел вы наш, -- продолжал он, -- я так понимаю, ежели какой простой человек или господин берет даже самый малый процент, тот уже есть злодей. В таком человеке не может правда существовать. Тощий, бледный, страшный Редька закрыл глаза, покачал головой и изрек тоном философа: -- Тля ест траву, ржа -- железо, а лжа -- душу. Господи, спаси нас грешных! IV Оглавление: • I • II • III • IV • V • VI • VII • VIII • IX • X • XI • XII • XIII • XIV • XV • XVI • XVII • XVIII • XIX • XX Не пропустите: • Антон Павлович Чехов. Мужики • Антон Павлович Чехов. Ионыч • Антон Павлович Чехов. Крыжовник • Антон Павлович Чехов. Случай из практики • Антон Павлович Чехов. По делам службы Ссылка на эту страницу: |
|
||
©Кроссворд-Кафе 2002-2024 |
dilet@narod.ru |