Эта повесть г. Ауэрбаха отличается необыкновенною грациозностью формы и тонким анализом внутренних движений человеческой души. В ней прослежено параллельное развитие двух характеров, которые, развиваясь при одинаково неблагоприятных обстоятельствах, доходят до совершенно противоположных результатов. Брат и сестра, Дами и Амрея, дети бедного немецкого крестьянина, в младенчестве теряют своих родителей и, оставшись круглыми сиротами, растут на попечении общественного совета деревни, который, заботясь о их пропитании, посылая их в школу, конечно, не может следить шаг за шагом за их умственным развитием и таким образом заменить им родительский надзор. Предоставленные собственным наклонностям, лишенные необходимого присмотра, дети развиваются независимо от постороннего влияния, свободно следуя каждый своему внутреннему побуждению. Различие их характеров, заметное в самом нежном возрасте, с годами усиливается и принимает более определенные формы. Одно и то же несчастие, поразившее обоих детей, действует на них совершенно различно: Амрея глубоко чувствует свою потерю, свое одиночество, питает благоговейное уважение к памяти родителей, но затаивает в глубине души свою печаль и в самой горести находит новые силы, чтобы учиться, работать и поддерживать брата. Дами плачет громче сестры, часто жалуется на свое сиротство, но утешается всякою безделицею и, лишь бы ему было хорошо, готов забыть невозвратимую потерю. Амрея грустит о своих родителях, боится за будущность брата; Дами жалеет об удобствах жизни, которыми пользовался в отцовском доме, и думает только о себе. Бедность и зависимое положение, в которое поставлены сироты, также производит на них различное влияние. Амрея сосредоточивает в себе свои силы, приучается заботиться о самой себе, вдумывается в собственное положение и в поступки окружающих ее людей; в ней просыпается чувство собственного достоинства, и она, по инстинктивному побуждению благородной природы, старается оградить себя от обид и подарков, от оскорбительных насмешек и оскорбительного участия людей посторонних. Дами не умеет стать выше своего положения и постоянными жалобами на свое сиротство возбуждает в сверстниках и знакомых отвращение или презрительную жалость; оскорбления не возмущают его, а заставляют страдать настолько, насколько нарушают его спокойствие или материальное благосостояние. Он не размышляет, не вдумывается в жизнь, а живет как живется, чуть улыбнется счастье, начинает строить воздушные замки, при малейшей неудаче падает духом, жалуется на сиротство и во всем обвиняет сестру, которая, несмотря на свою молодость, с предусмотрительною нежностью матери заботится о его будущности. В повести Ауэрбаха стоит на первом плане превосходно обработанный характер Амреи. Мы поговорим о нем подробнее. Автор следит за ее внутренним развитием, за постепенным пробуждением различных сил ее души, за процессом мысли, которая с каждым годом сильнее и сильнее работает в голове девочки. Способность вдумываться в предмет и быстро схватывать его характеристические свойства проявляется в ребенке в уменье сочинять и отгадывать загадки: самостоятельность характера выражается в какой-то угловатой, безыскусственной оригинальности, которая с летами до некоторой степени сглаживается, но оставляет на Амрее легкий отпечаток чего-то особенного, недюжинного. В бессознательном влечении ребенка к цветам, к зелени, к родной липе видны зародыши глубокого, поэтического сочувствия к природе; в нежной, ребячески-грациозной заботливости 17-летней девочки о бедном Дами заметна мягкая женственность; ее уменье обращаться с неразвитым, своенравным и в то же время бесхарактерным мальчиком показывает задатки редкого благоразумия. Эти отдельные черты, прекрасно сгруппированные автором, слагаются в нежный, прелестный образ; ребенок делается девушкою, свойства характера обозначаются определеннее и круглее, из инстинктивного стремления к истине и прекрасному возникают сознательные убеждения, выработанные самостоятельным размышлением и проведенные в жизнь. Сочувствие к природе, следствие чистого уединения и простой деревенской жизни, принимает оттенок мечтательности, которая не вредит, однако, чисто практической стороне жизни. Девушка поэтизирует явления природы и случаи вседневной жизни, отыскивает в них идею и значение, видит в них скрытый, таинственный смысл, сливает их с собственными радужными грезами и фантазиями и, несмотря на то, строго выполняет свои обязанности, здраво и светло смотрит на жизнь и на свое назначение. "В самом деле, -- говорит Ауэрбах, -- в Амрее образовались отшельнические мечты, редко освещаемые жизненным расчетом; но при всех мечтах и размышлениях своих она тщательно вязала и не спускала ни одной петли". В заключение приведем несколько сцен между братом и сестрою: эти сцены, выбранные из различных возрастов, покажут постепенное развитие обоих характеров, постепенное осмысление их взаимных отношений. Вот сцена в самом начале повести:

"Дорогой девочка сказала:

-- Я тебе задам загадку: "какое дерево греет, хотя им и не топят печки?"

-- Линейка учителя, когда бьют ею по рукам, -- отвечал мальчик.

-- Нет, не то; дерево, которое колют, греет без огня.

И, остановившись у куста, она спросила:

-- А это что? сидит на палочке, в красной рубашечке, брюшко сыто, камнями набито?

Мальчик серьезно задумался и воскликнул:

-- Постой, не говори мне, что это такое... Ах! это шишка шиповника.

Девочка одобрительно кивнула головой и сделала вид, как будто задала ему эту загадку в первый раз, между тем как это случалось очень часто, и она повторила загадку, чтобы потешить братишку".

Тут видно только доброе чувство, желание развеселить брата, чувство инстинктивное, но уже показывающее огромное превосходство Амреи над Дами. Девочка смутно понимает, что она старшая, что она обязана уступить ребенку, и в ее обращении проглядывает сознание своего превосходства. Через несколько времени происходит сцена в том же роде, но уже с другим оттенком. Вот она:

"Всего больше доставляла Амрея удовольствия Дами, когда "дарила ему свои загадки". Дети все еще сиживали у дома своего богатого опекуна, то у телеги, то у хлебной печки за домом, греясь около нее, особенно осенью. Амрея спрашивала:

-- А что всего лучше в хлебной печке?

-- Ты ведь знаешь, я не умею отгадывать, -- жалобно отвечал Дами.

-- Ну, так я тебе скажу: лучше всего в хлебной печке то, что она не съедает сама хлеба.

И, указывая на телегу, стоящую перед домом, Амрея спрашивала:

-- Ну, а это что: все в дырах, а уж как крепко, просто страх?

И, не дожидая долго ответа, она прибавляла:

-- Это цепь.

-- Эту загадку подари мне, -- говорил Дами, а Амрея отвечала:

-- Да, можешь задавать ее кому хочешь. А видишь там овец? Теперь я еще загадку выдумала.

-- Нет, -- восклицал Дами, -- нет, трех мне не запомнить; мне довольно и двух.

-- Нет, слушай, а то и те отниму.

И Дами с беспокойством шептал, чтобы не позабыть: "цепь, печка", а между тем как Амрея спрашивала: "С какой стороны у овец больше шерсти? Мя! мя! с наружной!" -- добавляла она шутливо, напевая; а Дами после этого бежал загадать свои новые загадки товарищам".

Угроза отнять подаренные загадки составляет важную черту. Амрея смотрит на дело серьезнее, и игра в загадки перестает быть пустою забавою: она видит в ней средство упражнять память брата и для этого пользуется тем влиянием, которое успела приобрести на него. К доброму желанию потешить ребенка присоединяется разумное желание принести ему пользу. Спустя лет шесть Амрея делается гусятницею и случайно узнает, что звание это в ее деревне считается унизительным.

"Для самой себя она и не желала ничего лучшего, но она не стала больше позволять Дами стеречь с нею гусей. Он мужчина, из него должен выйти человек, и ему повредило бы, если б его можно было упрекнуть, что он прежде пас гусей. Но, при всем желании, Амрея не могла разъяснить ему этого, и он спорил и ссорился с сестрой".

Тут уже является такое благоразумие, которое может даже показаться неестественным в 14-летней девушке; но надо вспомнить, что эта девушка рано развилась, что она с шести лет росла на свободе, обдумывала свои поступки и вглядывалась в природу. Ранняя самостоятельность или испортит характер, или придаст ему особенную силу: с Амреей случилось последнее... Еще одна сцена тоже лет через шесть после предыдущей. Дами уходит в другую деревню на место, и Амрея, прозванная Босоножкою, дает ему последние наставления.

"-- Кабы ты мне сказал это, -- сказала Босоножка, -- я нашла бы тебе место получше. Я дала бы тебе письмо к Ландфридше в Альгей, и там бы тебя приняли, как сына.

-- Лучше не говори об ней, -- сердито сказал Дами, -- вот уж скоро тринадцать лет, как она должна мне пару кожаных панталон, что обещала. Помнишь? Тогда мы были еще маленькие и думали, что если будем стучаться у своего дома, то нам отворят батюшка с матушкой. Молчи лучше об Ландфридше. Бог знает, помнит ли она об нас и жива ли еще.

-- Да, жива; ведь она родня нашим, и дома об ней часто говорят; она переженила всех своих детей, кроме одного сына, которому передаст свое хозяйство.

-- Ты только отвратишь меня от моей новой службы, -- жалобно сказал Дами. -- Вот ты говоришь, что я мог бы достать место получше. Хорошо ли это?

Голос у него задрожал.

-- Не будь же таким неженкой, -- сказала Босоножка. -- Разве я отнимаю у тебя что-нибудь? Ты делаешь всегда такой вид, как будто тебя гуси щиплют. Вот что скажу я тебе: теперь оставайся при том, что есть у тебя, постарайся остаться на этом месте. Не дело, как кукушка, переходить всякую ночь ночевать на новое дерево. Я бы также могла достать другое место, но не хочу; я вот сделала, что мне и тут хорошо. Кто каждую минуту переходит с места на место, на того смотрят как на чужого; знают, что завтра его не будет уж в доме, и потому и сегодня там, как не дома.

-- Мне не надо твоих нравоучений, -- сказал Дами и, рассердившись, хотел уйти. -- Ты всегда стараешься задеть меня, а со всеми другими ты уступчива.

-- Да, потому что ты брат мой, -- смеясь сказала Босоножка, лаская недовольного".

Можно подумать, что мать говорит с сыном: такая разумная нежность, такая серьезность и твердость убеждений видны в словах Босоножки. Жалкая личность Дами прекрасно выразилась в этой сцене. Он то сердится, то плачется на судьбу, то тяготится благотворным влиянием сестры и между тем не в силах его сбросить. Есть в повести места довольно бледные, особенно во второй части: первая любовь Амреи объяснена довольно бесцветно и недостаточно, местами в повести отражается немецкая туманная сентиментальность, когда говорится о симпатии, о сочувствии душ, о бессознательных предчувствиях двух любящих сердец. Эти мелкие недостатки, впрочем, вполне выкупаются достоинством целого и превосходно выдержанным характером Амреи.

1858